— Ну, мудра ты, хозяйка! Как же звать тебя?
— Зовут меня Феврония.
Девушка пригласила парня сесть к столу, выпить квасу и отдохнуть с дороги. Отрок рассказал ей о своем князе, о его беде и о том, зачем они сюда приехали. Девушка внимательно слушала.
— Вот и ищем мы лекарей. Не поможешь ли советом? Не знаешь ли кого, кто бы мог помочь князю?
Воцарилось молчание. Феврония смотрела на парня, но как бы и еще куда-то сквозь, была здесь и не здесь. Отрок не решился нарушить тишину, пока девушка не сказала:
— Твоего князя сможет вылечить только тот, кто не будет с ним разделен.
Парень захлопал глазами.
Видя его недоумение, Феврония добавила:
— Тот, кто будет принадлежать князю, а князь — ему.
— Что это ты такое говоришь! Кому это может моей князь принадлежать? Если кто вылечит его, того князь богато наградит. Назови мне имя лекаря и укажи где живет.
— Приведи князя твоего сюда. Если будет он чистосердечен и смиренен, то будет здоров.
* * *
Когда на следующее утро Петр со своими людьми подъезжал к дому Февронии, у калитки его встретили с поклонами ее родители. Двое слуг помогли Петру сойти с возка.
— А что, отец, и вправду дочка твоя вельми мудра, как говорит мой отрок? Неужели сама она хочет меня исцелить? Или хочет мне указать, кто бы мог это сделать?
— Что замыслила она — мне неведомо, светлый князь, а что премудра она — от тебя впервой слышу. Проста она с избытком, мудрости б жизненной ей набраться не помешало, да добра очень. Всякую зверушку да травинку жалеет. Только через эту простоту да доброту все в селе ее считают, не, не то чтобы блаженной, но не такой, как все, вроде бы не повзрослела еще, а она не обижается ни на кого. Может, княже, по доброте своей она и сама хочет тебе помочь? Не знаю, сумеет ли, только что-то такое у нее есть… Больше года тому назад чуть не убился я. Древолаз я, княже, бортничаю, мед в лесу собираю. Часто гнездо пчелиное высоконько на дереве бывает, приходится лазить. Однажды сорвался я да и грянулся оземь. Думал, тут и конец мне пришел. Все нутро себе отшиб. Принесли домой, положили, послали за попом, ну и стал я смерти своей в муках дожидаться. Только доченька моя, Февушка, и не отходила от меня с той поры… — старик прослезился, но тотчас вытер глаза. — Сидела со мной, день и ночь не спала. То за руку меня возьмет, то на лоб, то на живот свою руку положит, а сама все шепчет что-то. Взяла кувшин с водой (это уж мне жена потом рассказала), руки над ним подержала, погладила его ласково, будто живой он, а сама все шепчет, шепчет что-то. Меня потом поила этой водой. И вот, Божьей помощью, наутро мне полегчало. Не то чтобы болеть перестало, но чую — не помру. Приехал поп, а я ему — погоди, мол, батюшка, как за умирающего читать, даст Бог, поживу еще. Неделю пролежал, и все время Февушка рядом была да водичкой своей поила. Так и выздоровел я… Мы с женой потом все допытывались, что она тогда шептала. А она говорит, что слова всякие ласковые шептала, просила Бога помочь, воде всю доброту свою и хотение помочь отдавала и поила меня этой водой. Вот. А еще как-то у соседей мальчонка простыл зимой сильно. Пришла она к ним, посидела с ним вечером, и с утра он на поправку пошел. И еще было… Позвали ее как-то к Дементию Мешкову, у того нутряная болезнь открылась, уж больно мучила. А она ему и говорит: «Больно ты, Дементий, людей обидел, сходи да повинись, попроси прощения у тех-то да у тех-то, тогда с Божьей помощью и выздоровеешь». А он прогнал ее. «Глупая, — говорит, — ты девка, зря люди сказывают, что помочь можешь!» С тех пор и мучается непрестанно, угасает человек. Вот и не знаю, что тебе, княже, присоветовать. Придет она — ты сам с ней потолкуй.
* * *
— Здравствуй, девица-красавица.
— Здравствуй, светлый князь.
Петр смотрел на стоящую перед ним обыкновенную деревенскую девушку, невысокую, хрупкую на вид. Она не обладала той красотой, что сразу бросается в глаза и притягивает мужские взоры, но было в ней нечто такое, чего не встречал князь ни в одной из других женщин. Петр отметил, что это нечто заставило его сердце биться учащенно. «Надо же! Будто светится вся изнутри невидимым глазу светом», — никакими другими словами князь не мог выразить то, что чувствовал.
— А что, Феврония, сказали мне, будто бы знаешь ты человека, который может вылечить меня? Назови его, и если поможет горю моему, я его щедро награжу.
— Я хотела бы тебе помочь, светлый князь, и никакой награды от тебя не возьму, только…
— Чего же ты хочешь, девица? — князь удивленно поднял брови.
— Только помочь я смогу тебе, если стану твоей женой…
Люди князя изумленно загудели разом. Откуда-то сбоку подошел отец девушки и, сминая дрожащими руками шапку, горячо и торопливо заговорил:
— Не слушай ее, светлый князь, сама не ведает, что говорит, совсем сдурела девка. Не гневись, батюшка, пусть идет она с глаз долой!
Когда замешательство немного улеглось, Петр молвил:
— Неужели вправду берешься меня исцелить? Неужели вправду требуешь ты, чтобы взял я тебя в жены? Не ослышался ли я?
— Ты не ослышался, светлый князь. Заклятье на тебе сильное лежит, и потому, если не стану твоей женой, не подобает мне и лечить тебя, если будем мы разделены, все лечение не впрок будет.
Князь с изумлением слушал ее нежный, точно колокольца звенят, голосок, в котором не было и тени смущения или шутливости, и понимал: она верит в то, что говорит; и понял, что она знает то, что говорит.
«Дочь древолаза взять в жены князю! Может, и вправду поможет, если говорит так смело? А если не получится, то я все одно ничего не потеряю. Ладно, там видно будет!» — лихорадочно нашептывал ум.
— А не боишься, девица? А если я соглашусь? — лукаво прищурился князь.
— Боялась — не говорила бы.
— Хорошо, согласен я. Если исцелишь — возьму тебя в жены! А как же собираешься ты лечить меня?
— Вели своим людям баню истопить и ступай париться, а я тебе пришлю в баню снадобье. Помажешь им все тело, где струпья есть, и, с Божьей помощью, будешь здоров.
— И это все лечение будет?
— Не все… Как исцелишься — не забудь слово сдержать.
— Ну, коли ты так мудра, что ради мудрости своей хочешь женой князя стать, то, может быть, вот из этого пучка сделаешь мне сорочку, пока я в бане париться буду? — князь вытащил из копны льна, что стояла рядом во дворе, пучок — сколько уместилось в руке.
Феврония подошла к поленнице дров, взяла оттуда полешко и, не моргнув глазом, не смущаясь этого наскока князя, ровным голосом, спокойно, как дитя, что не ведает еще ни чинов, ни званий, молвила:
— Возьми это поленце, и пока я очешу этот пучок льна, смастери из него ткацкий стан и всю потребную снасть, на чем мне полотно ткать.
Вместо ожидаемой всеми вспышки гнева Петр вдруг успокоился, молча взошел на возок и приказал слугам топить баню.
Пока топили баню, Феврония зачерпнула плошкой хлебной закваски, подержала над ней руки, что-то шептала, беззвучно шевеля губами, дунула и отдала слуге, чтобы он отнес князю.
Петр помылся в бане и помазал снадобьем все тело, как и велела Феврония.
Проснувшись следующим утром, Петр вышел умыться и с изумлением обнаружил, что струпья зажили, затянулись живой здоровой плотью и почти не заметны. Чувствуя себя совершенно здоровым, князь приказал собираться в обратную дорогу и к вечеру отбыл в муромскую землю, стараясь не вспоминать своего обещания. Февронии же он послал богатые дары, но она их не приняла.
В дороге князь вдруг почувствовал себя хуже. На теле опять появились струпы. Помаявшись, князь понял, что делать нечего — и почти от самого Мурома велел поворачивать обратно.
Его возвращение Феврония встретила, будто знала, что так оно и будет. Пообещав накрепко, что возьмет ее в жены, Петр исцелился уже испытанным ранее способом.
Так Феврония стала княгиней.
* * *
Женитьба Петра была для всех неожиданностью, в том числе и для самого Петра: поехал лечиться, а вернулся с молодой женой. Его болезнь ушла, будто ее и не было, и никогда больше не напоминала о себе. Перемена в жизни Петра произошла столь быстро, что ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что он женат, между тем как Феврония вела себя совершенно спокойно, без пустяшной тщеславной радости по поводу столь удачного замужества, как будто знала, что так оно и должно было случиться. И совсем немного времени понадобилось Петру, чтобы увидеть, что Феврония именно та девушка, какую он хотел бы видеть своей женой и понять, что он уже полюбил ее — после свадьбы, а может быть, и раньше, — как знать? Теперь, когда Феврония стала его женой, исчезла в никуда преграда, которая была между князем и простой рязанской девушкой, преграда, которая воздвигалась всем его воспитанием, положением и образом жизни. Петру становилось не по себе от мысли, что он бы никогда на ней не женился, не случись вся эта история.
