— Бойкий жучок, — сказал Патрик.
Мануэль быстренько кликнул следующий снимок, на котором нас должен был удивить могучий водопад.
— Дошло ли у вас дело до постели? — спросил Патрик совершенно недипломатично, и я вздрогнула.
Однако сын не позволил ему так запросто заглядывать в свои карты.
— Да где бы нам удалось? Ведь я же делил каюту с матерью, — сказал он и без перехода рассказал смешную историю о троллях и исландском пиве. Потом вдруг заторопился и остаток фотографий быстро промотал до конца. Мануэль покинул нас на своем мопеде, прихватив с собой ноутбук.
— Это была обязательная программа, — сказал Патрик. — Произвольную он, видимо, приберег для Сары и Юлиана. Ты не возьмешь Медвежонка с собой наверх? Мануэль придет поздно и наверняка захочет как следует выспаться.
У Патрика явно была такая же потребность, тогда как то, что мне придется встать рано, все считали само собой разумеющимся. Но как будущая мать я не стала ворчать, а подхватила упитанного Виктора и потащила его по лестнице наверх.
Если мы и впрямь в будущем году станем семьей с двумя малышами, дом надо будет поделить по-другому. В любом случае я больше не хочу спать отдельно от Патрика. Оба малыша должны занять одну детскую, и тогда пусть Мануэль в самую рань дает бутылочку своей прожорливой Улитке… С такими мыслями я уснула, и разбудил меня Виктор только в восемь утра. Кажется, он больше не испытывал потребности так часто наполнять свой кругленький животик, потому что выдержал почти десять часов ночного покоя. Но едва его сон успеет окончательно установиться, как новый крикун начнет поднимать меня с постели ни свет ни заря.
Как почти всегда, мой первый кофе я выпиваю без Патрика, просматриваю газету, приглядывая за малышом, который играет своими погремушками, и почти случайно замечаю, что почтальон на удивление рано уже совершает свой обход. Почтальонов можно не стесняться, они — как и врачи — видят свою клиентуру во всех возможных жизненных положениях. И я прямо в пижаме слетела по лестнице вниз и перехватила его у садовых ворот. Долгожданный конверт с пометкой «Совершенно секретно» наконец-то прибыл.
Хотя письмо адресовано Патрику, я тут же открыла его без малейших колебаний. Этого результата я и боялась: 99,99 процента, что Мануэль — отец Виктора. Итак, сегодня день, когда мы непременно возьмем в оборот моего несовершеннолетнего ученика, даже если он по божьему благословению проспит еще сто лет, словно Спящая красавица.
Затишье перед бурей скоро кончится, вон и Патрик уже топает по лестнице вверх. От него приятно пахнет вербеной, он приветствует меня и Виктора поцелуем и говорит:
— Как это не удивительно, но Мануэль уже стоит под душем. Я быстренько сбегаю за булочками. А что это у тебя такое озабоченное лицо?
Я протянула ему этот важный документ, он прочитал и сглотнул:
— Разве можно положиться на эту цифру стопроцентно?
— Да поверь уже наконец! Сомнение может возникнуть лишь в том случае, если на роль отца претендуют однояйцевые близнецы.
— Значит, все-таки он. Ну погоди, негодник, сейчас тебе будет!
— Нет, — сказала я. — Возможно, мамин маленький Мани окажется еще беспомощнее, чем ты.
— А тебе его еще и жалко? Но если хорошенько подумать…
— … то вся ответственность целиком лежит только на Биргит, — сказала я. — А теперь отправляйся к булочнику, а я тем временем сделаю завтрак.
После бранча — ибо так, пожалуй, следовало бы назвать наш пир — он посерьезнел. Виктор задремал, со стола было убрано, не оставалось никаких причин и дальше болтать про норвежские фьорды. По нашему указанию Мануэль последовал за нами в гостиную и выжидательно посмотрел на отца. Он был в отличном настроении и, возможно, ожидал увеличения нормы своих карманных денег, в конце концов, ему уже недавно исполнилось шестнадцать.
— То, что мы должны сейчас обсудить, очень важно, — начал Патрик, и сына это заинтриговало.
— Давай, выкладывай, пап. — Мануэль скинул резиновые шлепанцы и развалился на софе.
Вообще-то он вел себя как взрослый и называл отца по имени, но сегодня он снова чувствовал себя в родительском доме как ребенок. Я сидела очень прямо, словно окаменев, на стуле с высокой спинкой и наблюдала за обвиняемым. Недоставало только мантии судьи.
— Ты спал со своей учительницей французского языка? — спросил Патрик.
Мануэль вздрогнул и побледнел, но для начала попробовал валять дурака.
— Французский нам преподает некий господин Шустер, — сказал он.
У Патрика лопнуло терпение.
— Черт побери, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду эту Биргит Тухер! — взревел он. — Врать, кстати, не имеет смысла!
— А если и так, — запротестовал Мануэль, — вам-то какое дело!
Патрик достал из кармана брюк лабораторный анализ и протянул своему отпрыску.
Мануэль прочитал и вообще ничего не понял.
Тут к разговору подключилась я.
— Мануэль, ты приходишься Виктору отцом, — сказала я.
— Я в это не верю, — негодующе воскликнул он. — Этого не может быть от одного раза!
Вот и выпустили кота из мешка, ведь это высказывание было признанием. Патрик ужасно разволновался.
— Тебе еще не было и пятнадцати! — кричал он. — Почему ты мне ничего не сказал! Я же ни о чем не догадывался!
Мануэль тоже был не намного дипломатичнее отца.
Он процитировал фразу, которую, наверное, услышал на борту от какого-нибудь старого миллионера:
— Кавалер наслаждается и помалкивает.
Я не смогла достаточно быстро вмешаться, наш мягкий Патрик влепил сыну звонкую пощечину. Мануэль, правда, не выбежал вон, как я боялась, но дулся какое-то время, как маленький ребенок. В конце концов, мы получили заикающийся рассказ о том, как между учительницей и школьником дошло до греха.
Биргит Тухер наладила контакт с учеником, он сравнительно быстро делал успехи, и после занятий они часто пили вместе чай, ели печенье «мадлен», и учительница рекомендовала ему читать Марселя Пруста и Виктора Гюго. Однажды Мануэль рассказал ей о своей матери, которая как раз пела Дорабеллу в любимой опере Биргит «Cos fan tutte», и на Биргит это произвело сильное впечатление. Но что толку от знаменитой матери, которая больше не живет дома? Мануэль и мне намекал на свое отчаяние, которое испытывал, когда несколько лет назад умерла маленькая сестра и мама после этого уехала. Биргит оказалась настолько чуткой и сострадательной, что он все больше и больше рассказывал ей о своих израненных чувствах и в конце концов расплакался.
Тут ей опять же стало стыдно, что она ввергла своего ученика в такое уязвимое состояние, она обняла его, приласкала и поцеловала. Может, она не знала другого способа, как утешить несчастного мужчину, может, сработал глубоко спрятанный материнский инстинкт, который ею руководил.
Во всяком случае, в какой-то момент залитый слезами Мануэль начал отвечать на ее ласки, и софа в гостиной Тухеров стала сценой столь же бурного, сколь и незапланированного слияния.
— Если бы это выплыло наружу, — прошептал Мануэль, — ее бы посадили в тюрьму. Я поклялся, что никогда в жизни никому не скажу!
Дело явно ограничилось этим единственным случаем. Биргит боялась, что ее проступок может обнаружиться, и решительно воспротивилась повторению. Она письменно сообщила ученику, что он больше не нуждается в дополнительных занятиях, поскольку коллега Ансельм Шустер не мог нахвалиться успехами Мануэля.
— Мы больше ни разу не виделись с глазу на глаз, — сказал он. — К тому же вскоре начались летние каникулы.
Внезапно Мануэль вскочил, и мы тоже с тревогой бросились за ним. Он подбежал к спящему Виктору, выхватил его из кроватки и прижал к себе. Когда его сонливая Улитка начала вякать, он снова положил ее на место, сел рядом и стал неотрывно смотреть на ребенка. Мы с Патриком переглянулись и грустно улыбнулись друг другу, все мы были совершенно вымотаны.
