Калеб Фолкнер отхлебнул скотч прямо из бутылки и снова взглянул на валентинку, которую вертел в руке. Появилось желание сжать кулак и скомкать этот яркий кусок картона, украшенный красивой витиеватой надписью и тонкими кружевами. Но мысль о том, что эта изящная вещичка совсем не виновата в том, что та, которой она предназначалась, оказалась очередной подколодной змеёй, остановила злобный порыв.

«И эту тоже маме подарю, — решил мужчина, откладывая валентинку в сторону. — В конце концов, уж она-то действительно моя любимая женщина, так почему бы и не подарить ей сразу две?»

Злость отступила так же быстро, как появилась, оставив позади себя пустоту. Всё, что он чувствовал сейчас — лишь досаду от того, что его планам не суждено было сбыться. Сердце его, мёртвое вот уже десять лет, было холодным. Поступок Марджери не коснулся его, так же, впрочем, как и сама Марджери. Та, которая когда-то заставляла его сердце учащённо биться, уже десять лет покоится в могиле, унеся сердце Калеба с собой. И никаким Марджери этого не изменить.

Вздохнув, Фолкнер сделал ещё один глоток, ощущая, как дорогой скотч приятно обжигает горло и согревает внутренности, и невидящим взглядом уставился в окно. Таким был его план на ближайшие часы, которые он проведёт в дороге — напиться и ни о чём не думать. Как объяснить маме, что появление внуков, о которых она так мечтала, снова откладывается на неопределённый срок, он подумает завтра.

Резкий толчок дал ему понять, что поезд тронулся. Наконец-то. Прочь из этого города! И чем скорее, тем лучше.

Перрон за окном очень медленно стал уходить вправо, вместе с фигурами провожающих, которые махали руками и платочками, некоторые шли рядом с вагонами, продолжая прощаться. Фолкнер пожал плечами, откинулся на спинку дивана, уткнувшись взглядом в противоположную стену купе, и сделал ещё один глоток. Происходящее за окном было ему неинтересно.

Ухо машинально ловило привычные шумы вокзала — сколько таких вокзалов он посетил за последние годы? И не сосчитать. Постоянные разъезды были одной из составляющих его бизнеса — предприятия Фолкнера были разбросаны по всей стране. Конечно, он вполне мог бы управлять ими всеми, сидя в своём кабинете в головном офисе, расположенном в Чикаго. В конце концов, теперь, после изобретения телеграфа, это стало вполне возможным. Но Фолкнер сознательно не хотел оседать на одном месте. Во-первых, он любил быть в курсе всего происходящего, «держать руку на пульсе». А во-вторых — загоняя себя работой, он по вечерам падал в кровать и спал, как убитый, и это был единственный способ избежать кошмаров. Впрочем, в последнее время они приходили всё реже, то ли благодаря усталости, то ли время вступало в свои права. После женитьбы Фолкнер собирался сменить образ жизни, осесть в Чикаго и заняться семьёй и детьми, о которых давно мечтал. Видимо, теперь и это тоже откладывается на неопределённый срок.

Непривычные звуки вплелись в шум вокзала. Раздались испуганные вскрики, проклятия, какая-то женщина завизжала. Почувствовав лёгкий интерес к происходящему, Фолкнер выглянул в окно медленно двигающегося поезда.

По перрону, вдоль состава, бежал мальчишка, ловко маневрируя среди провожающей публики. Но не он вызвал подобную реакцию толпы, а пара гнавшихся за ним громил, которые пёрли напролом, расталкивая людей, кого-то даже сшибли с ног. Мальчишка поравнялся с окном Фолкнера и его отчаянный взгляд на секунду пересёкся со взглядом мужчины. У того перехватило дыхание. Огромные глаза цвета шоколада, словно взглянули на него из прошлого. «Он мог бы быть моим сыном», — эта мысль заставила Фолкнера похолодеть. Перед его мысленным взором появилось крошечное восковое личико, выглядывающее из кружев и цветов, укрывающих тельце, лежащее в маленьком гробу. Он не знал, какого цвета глаза были у его сына, малыш так и не сделал ни единого вдоха, но почему-то Фолкнер был уверен — он унаследовал глаза Пруденс, своей матери, которая последовала за их сыном спустя два дня, сгорев в родильной горячке. И вот уже десять лет они покоились на семейном кладбище Фолкнеров, все трое — его жена, его сын и его сердце.

Воспоминание пронеслось в голове Фолкнера за секунды, и, очнувшись, он рванул дверь своего купе.* За это время мальчишка убежал вперёд, спрыгнул с закончившегося перрона, но продолжил бежать по насыпи рядом с поездом, а его преследователи почти поравнялись с купе Фолкнера.

Дальше он действовал чисто инстинктивно, не думая. Под ноги первому из преследователей полетела бутылка скотча тридцатилетний выдержки, которую Фолкнер держал в руках. Столкнувшись с поверхностью перрона, она буквально взорвалась, окатив преследователя дождём из брызг и осколков. Машинально отшатнувшись, тот врезался в своего приятеля, и оба здоровяка кубарем покатились по перрону. «Напиться не удастся», — мелькнуло в голове у Фолкнера, в то время как набирающий скорость поезд начал обгонять парнишку, так и бегущего вдоль состава.

Вцепившись одной рукой в дверную раму, Фолкнер высунулся наружу, дождался подходящего момента и, схватив мальчишку за шиворот, потащил его в своё купе. Почувствовав чужую руку, ребёнок задёргался, вырываясь, и в какой-то момент Фолкнер едва его не упустил, но всё же, каким-то чудом, удержал. Упираясь в дверную раму, он дёрнул изо всех сил, и от рывка они оба ввалились внутрь вагона и рухнули на пол купе. Быстро вскочив, мальчишка забился в угол, испуганно оглядываясь по сторонам. Фолкнер встал медленнее, приземление было не самым мягким, но никаких особых травм он вроде бы не получил, разве что ныл локоть, ушибленный при падении. Высунувшись в распахнутую дверь, мужчина увидел, что преследователи все ещё бегут за поездом, хотя уже безнадёжно отстали. Пожав плечами, Фолкнер закрыл дверь и оглянулся на спасённого мальчишку.

— Ты как, парень, не ушибся?

— Нет, — помотал тот головой, видимо, уже поняв, что был схвачен вовсе не своими преследователями. — Спа… спасибо, сэр.

— Не бойся, они отстали. Может, расскажешь, почему они гнались за тобой?

— Вы всё равно не поверите, — мальчик отвёл глаза, в его голосе звучала совсем не детская горечь. Потом он взглянул прямо на Фолкнера. — Но я не вор!

— Верю.

— Правда?

— Они не кричали: «Держи вора!», — усмехнулся Фолкнер. — А, может, всё же попробуешь рассказать? Вдруг я поверю, а? Кстати, как тебя зовут-то, парень?

— Сэмми Вин… Винтер.

— Что ж, очень приятно, Сэмми. Я — Калеб Фолкнер, — он протянул руку, мальчик робко подал свою в ответ. — Может, пересядешь на диван? Поверь, на нём намного удобнее, чем на полу.

— Мне, наверное, лучше уйти, пока меня не заметил проводник, — вставая, сказал Сэмми.

— И куда ты пойдёшь, парень? Если ты не заметил, поезд идёт полным ходом.

— В вагон третьего класса. Я заплачу проводнику за билет. Я так и хотел сделать, но Ридли меня заметил.

— Ты когда-нибудь бывал в вагоне третьего класса? — Мальчик помотал головой. — Вот там тебе как раз и придётся сидеть на полу, раз уж не успел к прибытию поезда и не занял себе место на лавке. Оставайся здесь, второе место свободно.

Спроси кто-нибудь сейчас Фолкнера, почему он предложил незнакомому мальчишке остаться в своём купе — он не смог бы ответить. Это был порыв, сродни тому, что заставил его бросить бутылку в преследователей и втащить мальчишку в поезд. Он испытывал какое-то странное возбуждение — впервые за десять лет он чувствовал что-то иное, кроме скуки, равнодушия или раздражения. Этот мальчишка словно заворожил его, бросив мимолётный взгляд своих огромных глаз цвета шоколада.

— У меня не хватит денег на билет первого класса, — со вздохом произнёс Сэмми, печально глядя на удобный диван и, видимо, сравнивая его с перспективой провести ближайшие сутки на полу в вагоне третьего класса. Фолкнер слегка сгустил краски — если мальчишка оплатит проезд, то кусок скамьи для него, скорее всего, найдётся. Но ему очень не хотелось, чтобы тот уходил.