Тут Таня вышла из спальни девочек и окликнула ее:

- Лиля! У тебя до сих пор постель не прибрана, ты постели.

Лиля даже не подняла головы.

- Я не умею,- сказала она, спокойно растушевывая краску,- я и дома не стелила.

Таня так удивилась, что сразу не нашлась, что и сказать. Юра и Пинька оторвались от плаката и уставились на Лилю. Вот так фрукт! На вид лет пятнадцать девахе - и не умеет постелить постель!

- Как же так не умеешь?..- усомнилась Таня.- Разве это трудно?

- Может быть, и не трудно, но я этого никогда не делала.

- Ну, хорошо... тогда я сама...

Но Гера, державший в охапке груду ковриков, преградил Тане дорогу:

- Ты не смей за нее стелить, Таня, не смей! Ишь, какая белоручка! Фря! За нее другие работать должны! Буржуйка какая!

Он - работяга Гера - весь дрожал от злости и негодования.

Но на Лилю Герино негодование совершенно не подействовало. Она подняла голову от плаката и, прямо глядя холодными голубыми глазами на Геру, сказала пренебрежительно:

- Я не с вами, кажется, разговаривала?

- Ненавижу я таких принцесс чертовых!

- Гера, зачем ты грубишь? - примирительно сказала Таня, но и ей не понравилась новая девочка.

Гера быстро зашагал во двор. Ну и достанется же сейчас коврикам!

Юра и Пинька тоже были обижены за Таню. Они с удовольствием оставили бы одну эту "принцессу", но она как раз дорисовывала восклицательный знак (и делала это, по правде сказать, превосходно). Ну, наконец, кончила и бросила кисточку.

- Теперь можно вешать? - спросил Юра.

Лиля уже уселась на диван и снова взялась за книгу:

- Пожалуйста.

- А ты нам разве не поможешь?

- Нет. Мне доктор запретил всякое физическое напряжение.

- А как же?.. Нам вдвоем не справиться.

- Не знаю,- прозвучал равнодушный ответ.

- Да ну ее! - зашептал Пинька ошеломленному Юре.- Сами справимся. Перед всякой девчонкой еще унижаться! Давай бери!

Мальчики подтянули к стене столик, поставили на него табуретку, на табуретку - маленькую скамеечку. Все это сооружение скрипело и качалось, и верный Пинька должен был подпирать его спиной, как каменный Атлант.

Юра - далеко не спортсмен - кое-как еще взобрался на скамеечку, но дальше оказался совершенно беспомощным. Он то балансировал на одной ноге, то хватался за стену, то испуганно поглядывал вниз и никак не мог прикрепить плакат.

Лениво волоча ноги, в комнату вошел Леша.

Приходилось ли вам видеть, как люди переезжают на новую квартиру? Все таскают вещи, суетятся, хлопочут, что-то прибивают, самые маленькие ребята несут горшки с цветами, овчарка охраняет вещи, сложенные на улице, и вдруг из уютной корзиночки выпрыгивает раздобревший пушистый кот. Он презрительно смотрит на всю эту суетню, ни в чем не собирается принимать участия и только недовольно поводит ушами, раздраженный шумом и беспорядком. Вот так вошел и Леша.

- Леша, помоги! - крикнул Юра, чувствуя, что он вот-вот свалится с заоблачных высот.

- Нашел дурака!

- Как тебе там, Юматик? - жалобно спрашивает Пинька.- Держишься?

- Неуютно как-то наверху. Дай молоток.

- На.

- А гвозди?

- Держи.

Кое-как приспособившись, Юматик начинает прибивать плакат. "Строительные леса" качаются. Пинька краснеет от напряжения, а на его поднятое кверху лицо сыплется то известка, то гвозди.

Пинька с ужасом думает,- чего доброго, на него свалится и молоток, но он верный друг и не оставляет Юматика в беде.

Леша, засунув руки в карманы и широко расставив ноги, то и дело покрикивал командирским голосом:

- Не так, Юрка! Выше, теперь ниже! Пыхтишь, как паровой молот, крыса маринованная! Левей, левей!

- А теперь как? Прямо? - с надеждой спросил Юра и, откинувшись назад, сокрушенно пробормотал: - Крен двадцать пять градусов.- От огорчения или от крена он пошатнулся, уронил молоток, гвозди, плакат и свалился к ногам огорченного Пиньки.

- Теперь великолепно,- иронически похвалил Леша.

И Пинька, глядя на Юру, который, морщась, растирал ушибленные места, изменил своему другу.

- Эх ты, шляпа! Надо бы сразу Хорри позвать. Хорри! Хорри!

Хорри вошел мягкими неслышными шагами, молча оглядел ребят, вспрыгнул на стол, быстро и ловко прибил плакат и привел все в порядок.

- Молодец! - бросила Лиля и в первый раз за день приветливо улыбнулась.

- Благодарю вас, мадемуазель,- раскланялся Леша,- благодарю за похвалу. Он герой! Гвоздь вбил!

Хорри даже не посмотрел на кривляющегося Лешу и вышел из комнаты.

Юра возмутился:

- Ты полегче, Лешка,- говорит он, наступая на него с кулаками. (И верный Пинька следует за ним шаг за шагом).- Сам только ругаться да командовать умеешь.

- Ну и очень хорошо, что умею... как папа... Мой папа, ого, как ругает служащих! Он директор!

Лиля с любопытством рассматривала Лешку, как индейского петуха или заморского попугая.

- Директор чего?

- Универмага. А твой?

Лиля пожала плечами.

- Если тебе так интересно,- заведующий...

- У... мелочь! - свистнул Леша.- Заведующий? Чем?

- Кафедрой,- спокойно ответила Лиля.

И тут Юра, ученый Юра, не выдержал и показал Леше язык:

- Что, съел?

Вот-вот готова была вспыхнуть драка, но тут часы пробили два.

Бой часов был слышен и во дворе, где Хорри подметал дорожку, и на террасе, где Василий Игнатьевич и девочки вешали гирлянды, и в спальне, где Таня убирала постель Лили, и достиг ушей Анны Матвеевны.

- Два часа! - закричала старушка.- Через час все будут здесь, а у нас еще ничего не готово. Скорей! Скорей! Таня! Хорри! Девочки!

И что был утренний аврал по сравнению со смерчем, шквалом, штормом, который начался сейчас! Даже одноглазый петух не выдержал и, боясь, что его заставят что-нибудь делать, забился под террасу.

Только Лиля по-прежнему сидела на диване и спокойно читала книжку.

3. Тревога

Час проходил за часом.

Стыли в кухне на столе румяные пирожки; вкусный парок от них становился все слабее и слабее.

Поднявшийся ветер, врываясь в окно, трепал кумачовый лоскут с радушной надписью: "Добро пожаловать!"

А никто не жаловал...

В чисто прибранном доме делать было нечего, оставалось только ждать, а ждать становилось с каждой минутой все скучнее и скучнее.

По тщательно подметенным и посыпанным золотистым песком дорожкам не только бегать, но и ходить Хорри не разрешал,- пусть остаются нарядными к приезду. За празднично накрытый стол Анна Матвеевна не усаживала, а он манил своей хрустящей скатертью, белыми салфетками, цветами... Да и время обеда давно прошло.

В кухню никто не допускался, а оттуда неслись та - кие вкусные запахи!

Ребята слонялись без толку по начищенному и надраенному, как боевой корабль, дому. Пинька залез на крышу и чувствовал себя "впередсмотрящим", Муся и Катя то и дело выбегали на крыльцо; Таня не отходила от своего окна, а Юра бродил сосредоточенный и употреблял огромные усилия, чтобы не позволить себе начать очередной, совершенно уже отчаянный опыт.

Все томились ожиданием.

Но вот солнце ушло за лес. Закатное небо багрово полыхало, и дым от тлеющего в лесу торфа кое-где поднимался над вершинами дальних сосен густыми черными клубами. Похолодало.

Все поняли: сегодня уже никто не приедет.

Вздыхая и хмурясь, Анна Матвеевна позвала, наконец, ребят обедать.

За огромным столом девять ребят сидели маленькой кучкой, словно затерянные в снежной пустыне путешественники.

- Этот стол, как Ледовитый океан,- сказал Юра,- и салфетки на нем, как торосы.

Никто не улыбнулся шутке: все устали.

Анна Матвеевна внесла блюдо пирожков. Они лежали румяной горкой, золотистые, словно облитые солнцем.

- Ну что ж,- сказала Анна Матвеевна осуждающе и строго,- делала, делала, пекла-пекла, а сейчас съедим? Ведь к завтраму зачерствеют! К завтраму новые надо печь!