Лучше бы Олег оставался другом... Надёжный, светлый, тёплый, сильный – перечислять все его прекрасные качества можно было бы бесконечно. Он умел развеселить, умел поддержать просто своей улыбкой, присутствием, звуком голоса. Мог бросить всё и приехать среди ночи.

«Ты заслуживал лучшего, Олежа. Заслуживал женщину, которая по-настоящему полюбила бы тебя». Горькое эхо реяло над осенними берёзами, светлыми и грустными стражами кладбищенского покоя. Что теперь толку сожалеть?..

Мамина мечта о внуках сбылась. Катюшка спала в коляске, а мама улыбалась. Они с Лией шагали по мокрой аллее среди могил – обе в чёрных платках. Фигура матери становилась прозрачнее, превращаясь в призрака, а потом совсем растаяла. Домой Лия вернулась одна – вернее, вдвоём с дочкой.

Тёмным снежным утром во дворе дома остановилась отцовская машина. Лия уже спешила по лестнице вниз, прижимая к себе Катюшку в зимнем конверте с рукавами – смешном и милом, с круглыми звериными ушками на капюшончике. Совсем игрушечная, как плюшевый медвежонок – с тем лишь отличием, что игрушки молчаливы, а свёрток на руках у Лии пищал и хныкал.

– Спасибо, пап, – сказала Лия, садясь в машину.

– Да о чём речь... Не стоять же вам на остановке в минус тридцать.

Из детской поликлиники Лия шагнула с Катюшкой в мягкую, густую и влажную метель. Фигура отца, открывшего для неё дверь больницы, тоже стала призрачной и растаяла, пока они спускались с занесённого снегом крыльца. Лия села с ребёнком не в машину, а в маршрутку.

У кладбища пышно цвела сирень, и Катюшка запрыгала под душистым пологом, протягивая к нежно-лиловым гроздьям ручки. Лия отломила три веточки – по количеству могил.

– На, держи, – сказала она, вручая их дочке. – Подаришь по одной папе, бабушке и дедушке.

*

Майский день тонул в пышной яблонево-сиреневой пене. Перекатавшись на всех каруселях до дурноты, Катюшка потянула Лию в детский городок – на полосу препятствий. Пока она там лазала, как маленькая неугомонная обезьянка, Лия снова грела вечно зябнущие руки чаем из термоса. Тяжёлое время прошло, как страшный сон, но отголоски всё ещё порой холодили сердце. Выжить в одиночку, выстоять, не расклеиться... Та ещё задачка – с кучей неизвестных. Лия не могла позволить себе роскошь не работать: на пособие не очень-то проживёшь. Но с кем оставить ребёнка? На похоронах отца к ней подошла тётя Маша – то ли двоюродная, то ли троюродная его сестра. Невысокая, коренастая, улыбчивая, ласково-вкрадчивая – Лиса Патрикеевна, только что без рыжего хвоста. Не то чтобы совсем уж корыстная и не сказать чтоб жадная, скорее – ушлая.

– Ничего, девонька, не горюй. Я на пенсии, могу и с деткой посидеть, пока ты на работе. Нахлебницей я тебе не буду, у меня своя пенсия.

Но у тёти Маши было условие: её сыну Вове требовалось жильё. И желательно – по-родственному, без арендной платы.

– Коммунальные он сам платить будет. Зарабатывает он немного, а съём квартиры – удовольствие дорогое нынче. Может, потом работу получше найдёт, и другие варианты с жильём появятся.

Увидев брательника Вову, Лия испугалась: ей лыбился здоровый амбал с типично криминальной внешностью. Но тётя Маша заверила, что её Вовочка совсем не преступный элемент, а спортсмен и очень даже работящий парень. И, конечно же, не пьёт.

Это сейчас Лия понимала, что следовало вежливо отказаться, но тогда она была растеряна до слёз – одна, с ребёнком на руках... Доброта, ласка и заботливая хозяйственность тёти Маши её подкупили, и она согласилась на её условие. Тётушка перебралась жить к ней, а Вовчик вселился в опустевшую квартиру её родителей. Зажили они славно: Лия работала, тётя Маша пекла восхитительные пирожки и присматривала за ребёнком, Вовчик вёл себя тихо-мирно и по коммунальным счетам платил добросовестно. Случалось, женщин иногда водил, но он был парень холостой – что называется, в активном поиске.

Тихое житьё-бытьё кончилось через полгода: случилась пьяная драка с поножовщиной. Вовчика арестовали, а Лия почти без чувств сползла по косяку, увидев заляпанную кровью комнату. На полу – огромная лужа, пятна на ковре, отпечатки окровавленных ладоней на мебели, брызги на стенах... Вот тебе и спортсмен. Вот тебе и «не пьёт».

Тётю Машу с инфарктом увезли в больницу, и неизвестно, как бы Лия выкрутилась, если бы соседка по лестничной площадке, тоже пенсионерка, за символическую плату не согласилась присматривать за Катюшкой.

Квартиру родителей после совершённого в ней убийства долго не удавалось сдать или продать, хоть она и располагалась в хорошем районе. Способствовали тому «добрые» соседи, которые были готовы выложить ту историю во всех подробностях любому потенциальному съёмщику или покупателю. Пришлось сбавить цену, и не слишком придирчивый к таким деталям покупатель всё-таки нашёлся. Отцовскую машину Лия оставила себе, а деньги от продажи квартиры положила на счёт.

Лия ездила уже на другой, новой машине. Она была хорошим специалистом и неплохо зарабатывала, но её работа уже начала её тяготить. Всякий раз утром грудь наполняло безысходное и тяжёлое чувство, обнимавшее её, как холодная, тёмная толща воды: опять... Спасала лишь необходимость зарабатывать средства к существованию не только для себя, но и для Катюшки – единственный мотив, который ещё заставлял Лию держаться за эту работу и, стиснув зубы, идти туда снова, снова и снова... Пять дней в неделю, с девяти до девятнадцати, с обеденным перерывом с часу до двух. Белка, колесо, бегать. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

Она разучилась радоваться. Совсем. Душа будто выгорела изнутри, и Лия жила на автопилоте, как некий механизм, робот, запрограммированный на выполнение набора функций. Маленький беспокойный огонёк внутри иногда вспыхивал тревогой: так не должно быть, это неправильно... Но как вырваться из этого порочного круга, Лия не знала.

Карандаш летал по линованной странице блокнота, из-под грифеля выходили штрихи, быстрые и небрежные, шероховатые, надломленные. Усталые. Карусель, тополя, фигурки людей. Киоск со сладкой ватой. Чего-то не хватало этому небу... Солнечного диска, быть может? Линованное небо молчало в ответ.

– Мама, мама, смотри!

Звонкий Катюшкин голосок ворвался в зыбкую пелену задумчивости, и Лия, вскинув взгляд, улыбнулась. Дочка не должна чувствовать эту пустоту, эту выжженность, мама должна быть её небом и солнцем, её миром, её каменной стеной. Лия искала внутри силы для улыбки и нашла – искорку тепла, маленькую и слабую, но ещё живую. Эта искорка умрёт в последнюю очередь.

Да, бумажному небу не хватало солнца, и Лия его нарисовала: схематичный круг и пара-тройка лучей. Белое солнце, ненастоящее и плоское... Цвет – вот чего ему недоставало. Рыжий, как волосы той девушки. Лия порылась в сумочке и нащупала в недрах тюбик тонального крема; повинуясь порыву, она собиралась использовать его не по прямому назначению. Нажатие – и горошинка крема застыла на кончике пальца. Пусть не рыжий, пусть телесного цвета, но – Бог с ним, оттенок неважен. Важен сам цвет, его наличие. Лия размазала круговыми движениями крем по солнечному диску на бумаге. Других красок у неё не было, но рисунок стал совсем иным. Кроны тополей отливали зеленью, шевелились и дышали, фигурки людей ожили и зашагали, а карусель закрутилась. Всего лишь капля крема – и такая метаморфоза.

– Возьмите.

Лия вздрогнула, будто солнце спрыгнуло с бумаги и зависло перед ней раскалённой шаровой молнией. Рыжая девушка протягивала ей какие-то разноцветные сухие брусочки, похожие на мелки, а ноутбук был уже убран в чехол и висел у неё на плече.

– Вашему рисунку не хватает цвета.

Карие глаза обдавали чайным теплом, дышали янтарным закатом. Лия взяла брусочки.

– Это что – пастель?

– Ага.

– Я не умею ей рисовать.

– Думаю, у вас получится.

– Хм... А вы всегда носите с собой набор?

Смех, искорки в чайной глубине глаз.

– Нет, завалялись на дне сумки.