Магазин встретил меня шумной суетой, от которой, если долго таскаться по рядам и выбирать одну из сотен колбас и одно из тысяч пироженое, в душу вползает едко-кислотное раздражение. Но у меня свой стиль поведения на торжищах людских. Я некоторое время хожу, прицениваюсь, а затем кадры в моих окулярах мелькают с кинематографической быстротой, и вот я бегу с полной тележкой к "зелёной" кассе, расплачиваюсь и мчусь к машине. На "зелёной" кассе не выдают бесплатных пластиковых мешочков, поэтому возле них никогда не бывает очередей - о, жалкие людишки, любители дешёвой халявы, низкий вам поклон за жадность!
Я дома. Я выкладываю гору пакетиков с порционными индийскими приправами, надрезаю один из них, по квартире плывёт облако с запахом гарам-масалы. Сладковатый пряный аромат возбуждает скромный и деликатный аппетит - не чета запаху баварских колбасок, от которого хочется горланить песни, харкаться и трубно хохотать. Я обжариваю в топлёном сливочном масле длинный полупрозрачный рис, засыпаю порцией манящей Индии и, пока он томится, мою под краном дивное мягкое манго. Манго - дорогой фрукт, но стоит своих денег. Я чищу его, осторожно слизывая с лезвия ножа густые капли сока. Бразильское манго, то, что красно-зелёное и обычно твёрдое, - пахнет ёлкой и грубовато на вкус. Я такие не беру, предпочитая азиатскую разновидность. Жёлтое тайское манго нежнее и мягче, сок его - чистый мёд. Не дожидаясь готовности риса, я съедаю манго, а затем ставлю ароматические палочки, включаю мантры, исполняемые кем-то из Индокитая, и уплываю в путешествие по своему сознанию.
Я медитирую всю неделю. Я мало ем, много хожу, долго сижу в позе лотоса на траве в ближайшем парке и ни о чём не думаю. Честно говоря, поза лотоса мне пока не покорилась: одна нога вполне удобно складывается и лежит поверх другой, но второй не хватает гибкости, и я оставляю её как есть. В конце концов, суть медитации не в акробатических этюдах, а в прекращении диалога самим с собой. Я почти научился тормозить хоровод мыслей и выщипывать ростки злобы, прорывающиеся сквозь гумус бессознательного.
Назвать меня индуистом или кришнаитом было бы неправильно. Я просто чувствую, что на этой Земле мы живём не по одному разу, и по поступкам каждого воплощения отмеряется нам доля в следующем. Пока рутина и бытовуха вновь не засосала меня, я вентилирую тело, ум и душу. Мне помогает растительная диета и походы в дацан. Я также и не буддист, но что-то витает в приятно-прохладном воздухе, подсвеченном флажками, наивными ткаными картинками с Буддой и позолоченной отделкой стен и потолка. Я кладу подношение - яблоки, гречневую лапшу, баночку мёда - и сажусь на скамью.
Лама и его сподручные неспешно ведут хурал, кланяются, поют; в моих ладонях начинается пощипывание - верный признак включения в потоки благотворной энергии, продуцируемой этим странным и непривычным на взгляд европейца сообществом луноликих граждан в оранжевых балахонах. Вслед за искорками накатывает чувство любви. Я люблю всех и всё - семью, животных, коллег, случайных прохожих, деревья, облака и реку, величаво вплетающую свои воды в залив. Наполненный благодарностью за удачное рождение, благолепием, благодушием и благоволением к миру, я сижу в дацане до смого закрытия. Меня никто не гонит, и только ближе к одиннадцати, монах доброжелательно интересуется, не нужна ли помощь, и есть ли мне где ночевать.
- Есть, - сказал я, поглядывая на русоволосую девушку в цветастой юбке до пола, так же, как и я, застывшую в уголке на мягких подушках. - Я благополучен.
- Привет, Лёша, - сказала та девушка, когда я ей улыбнулся.
От моей улыбки и от моих слов о благополучии, монах тоже улыбнулся. Мы с девушкой поднялись и рука об руку вышли на улицу.
- Давненько я тебя не видел, - на улице произнёс я. - Как поживаешь, Слава?
Давным-давно мы учились в одном институте: я, умудрённый пятью годами всяческих наук, и желторотая первокурсница Слава подружились в туристическом клубе, вместе отшагав немало километров. Полное имя Славы было, кажется, Благослава (не слишком ли много блага в один день?), а, может, Богуслава; родители барышни исповедовали не то родноверие, не то следование ведам, поэтому дочурку нарекли вычурно; сама же Слава полное имя не любила и просила всех звать её кратко. Интересно, сменила с тех пор она имя? В годы нашего шастанья по лесам Слава являла пример своего парня в доску: курила наравне с мужчинами, лихо выпивала на привалах стопку-другую огненного напитка, пропускала лихие словечки, когда начинался дождь или когда ноги проваливались в болотце. При всём при этом Слава ничуть не соответствовала образу, столь старательно взращиваемому: шёлковые волосы до пояса, узкий овал лица, ярко-зелёная радужка и трогательный взгляд делали её похожей на ангела. Ангела с матерком на устах.
- Неплохо поживаю, - ответила она. - Муж, дети и всё такое. А ты?
- И я ничего.
- Ничего, говоришь... - Слава откинула волосы, они взмыли по ветру, красиво затрепетали в воздухе. - Счастливый человек не станет шляться по дацанам, да?
- Ограниченный не станет, - возразил я. - А ищущему - самое то.
- В том-то всё и дело, что счастливый ничего не ищет... Куда пойдем - к тебе или ко мне?
- У тебя муж, дети. Пойдём ко мне.
Наутро я не пошёл на работу - взял отгул, а у Славы был отпуск. Целую ночь мы валялись на диване, курили какую-то пахучую дрянь, от которой колотилось сердце, и слушали тягучую музыку. Мы не позволили себе ничего постыдного - просто лежали, держась за руки, и молчали. Иногда Слава меня целовала - целомудренно, по-сестрински, а я перебирал её русые волосы. Мы не ели и почему-то не хотелось. Вёдрами дули кофе, чадили самокрутками и всё теснее прижимались друг к другу. Когда я обнаружил, что крепко сжимаю Славу в объятьях, подруга вывернулась ужом и вскочила с дивана. Она вынула из клетки морскую свинку Румбу, обняла зверька и заплакала.
- Я тебя так любила, Лёшка, - сказала гостья. - Жаль, что всё так сложилось.
- Никогда не поздно сложить по-другому, - устало ответил я, потирая лоб.
- У меня муж, дети и всё такое, - напомнила она. - Давай поедим. Умираю от голода.
Мой ангел загасил сигарету и более не прикасался к куреву.
Мы задумчиво жевали фалафель, сварганенный из нутовой муки, что я купил в последний свой поход в супермаркет, заедали палочками сельдерея. Из кокосового молока и мороженой клубники я взбил коктейль, Слава решительно опрокинула его, как некогда опрокидывала у костра водяру, поднялась и ушла.
Я, оглоушенный его набегом, остаток дня бродил в том странном настроении, какое изображают в кино в сцене, когда некий посланник божий раскидывает перед смертным полотно его возможных судеб. Пользуясь постигшей прострацией, я прибрал в клетке у Румбы: выгреб влажные опилки, подсыпал свежие, вымыл поилку и кормушку, потом отпустил свинку на променад по дому.
Морские свинки - прелестные существа. Лапки у них почти человеческие и выражения мордочки - тоже. Они чуть флегматичны, но для того, кто ценит тишину и ненавязчивую дружбу подобная флегматичность придётся по нраву. Я упал навзничь на спину, ощущая лопатками след девушки, лежавшей на этом самом месте. Румба возилась под диваном, деловито хрюкая. Остаток недели я не заметил и еле-еле дожил до субботы.
Рис, нут, пучки зелени и прочая полезная пища кончились в пятницу вечером. Субботним утром я выпил чашку голого кофе и непривычно рано с громким урчаньем в брюхе покатил в магазин. Я обычно с покупками обхожусь быстро, но сегодня просто превзошёл самого себя. Не успела в головушке пробултыхаться и проветриться мысль о предстоящем уикенде, как я уже подходил к кассе, толкая пузом телегу. Девушка, пробивающая сканером мои покупки, презрительно морщила носик, когда брала с ленты очередную, по её мнению, гадость. Будь я на её месте и обладай, как она, сорока пятью тщедушными килограммами, я бы тоже с отвращением глядел на свиную шею с рыхлыми прожилками сала, на гору колбасы, чипсов и вяленой рыбы, на банки шпрот и паштетов, на мешок замороженного картофеля фри, на пару караваев белого хлеба и бесконечный ряд майонезных соусов. Бутылку виски и пузырь текилы кассирша передвинула с таким видом, словно на ленте транспортёра извивалась кобра. Единственное одобрение мелькнуло в её очах лишь от лимона и пакета виноградного сока. Проговорив сумму, она отвернулась, не желая смотреть на жиронаращивающее безобразие. А я облизнулся.
