Когда в бутылке оставалось с треть, тема менялась – тесть сбивался на настоящее:

– Да, Артемка, а теперь только вспоминать. Вот, видишь, как совпало – и возраст такой, и времечко, когда всё покатилось черт-те куда… У нас же тут вот пошивка стояла, и я на ней, считай, всю жизнь. Грузчиком, сторожем… Мешки шили простые, но все-таки. И польза – кто-то же должен шить мешки… А теперь… Всё было, да всё прошло. Сколько девок разных вилось, а женился вон… Сержант-сверхсрочник какой-то, а не женщина… Эх, Артемка, по-честному, так же, как и у тебя, получилось: жих-жих случайно, а потом объявляет, что залетела. Жениться пришлось. А гуляла до меня – дай боже! Но девки вроде на меня похожи. А, похожи?

Артем кивал, глядя в замусоренную щепками землю. Такие параллели ему не нравились, и любовь к Вале – точнее, то чувство, которое он считал любовью, – грязнилось, грязнилось… И странно было, зачем тесть ему это рассказывает.

– Жалко, что девки одни нарождались. Все три. Скучно без сына. Ты хоть не подведи, заделай мне внука. Рыбачить с ним буду ходить. На баяне научу…

Если Георгий Степанович перебирал, в нем просыпался первый парень на деревне. Он заламывал на затылок кепку, надевал баян и приставал к жене. Какие-то ее грехи вспоминал. Несколько раз Артем становился свидетелем их драк. Нет, дралась жена, била костяшками пальцев Тяпова по голове, а он матерился, смеялся, повторял, что она ему всю жизнь поизгадила.

Валя скорее уводила Артема во времянку, включала старенький кассетный магнитофон. Выбор музыки был невелик – несколько кассет с песнями, популярными лет десять-пятнадцать назад. Вроде «Комбинации», «Миража», Влада Сташевского… Сделав звук погромче, Валя устало прилегала на кровать, поглаживала ладонью низ живота, а со двора доносились обрывки вскриков, пьяного хохота, писки баяна.

Вскоре после свадьбы отношения Вали и Артема стали меняться. Вместо волнения и возбуждения той почти тайной близости в предбаннике появилась размеренная упорядоченность. В их распоряжении были и вечер, и ночь, и утро. Но это не радовало. Наоборот, то и дело вспыхивало раздражение тем, что они постоянно рядом, хотя еще друг к другу по-настоящему не привыкли. К тому же Валя стала отказываться от ласк. Ссылалась на беременность, на неважное самочувствие.

– Я слышал, это вначале бывает, – говорил Артем. – Тошнота, токсикозы… У тебя же не было?

– Было. Я старалась виду не подавать.

– Гм, интересно. А теперь не стараешься? – И у Артема возникало ощущение, что его обманули.

Валя прижималась к нему, целовала, но как-то, казалось, по обязанности.

– Ну что ты, – шептала жалостливо. – Я за маленького боюсь, это опасно уже, ведь пятый месяц. Потерпи, ладно?

Ложились на узкую панцирную кровать, обнимали друг друга, закрывали глаза… Заснуть в таком положении было трудно, поэтому через несколько минут поворачивались друг к другу спиной, тяжело, натужно вползали в сон…

Утром Артем пытался вспомнить, что ему снилось, но ничего не вспоминалось. Черная полоска забытья. И просыпался неосвеженным, как будто спал полчаса.

А дни, пустые, долгие, проходили у него в размышлениях.

Парни, имевшие отношения с женщинами, всегда представлялись ему словно бы выше его, заранее сильнее. Ведь для того, чтобы овладеть женщиной, нужно обладать чем-то особенным, необыкновенным, чего у него не было. И все его юношеские попытки сдружиться с девушками, добиться секса заканчивались быстро и плачевно – девушкам достаточно было переброситься с ним несколькими фразами, чтобы узнать в нем того, кто этим особенным и необыкновенным не обладает. И они теряли к нему интерес. Раза три или четыре благодаря выпивке неуклюжее общение перерастало в близость, но опять же заканчивалось неудачей; кроме стыда от этих близостей, ничего у Артема не оставалось.

Когда уединение в предбаннике стало у них с Валей повторяться, Артем наконец-то почувствовал себя равным многим мужчинам, брату, который, хоть и был младше на два года, повзрослел намного раньше. Но теперь, спустя полгода, Артему частенько казалось, что, может, лучше бы их с Валей знакомства не случилось. Или близость так далеко не зашла. Теперь его одиночество и та мучительная тоска вспоминались как нечто светлое, сладостное, невозвратное.

Неприятно было все чаще и чаще видеть выражение страдания на лице жены; неприятно было, как она придерживает, будто охраняет, почти еще и не обозначившийся живот. Но всего неприятней было ощущение своей запертости здесь, в этой времянке, в этом дворе, где любое его появление встречается лаем до сих пор не привыкшего к нему Трезора… Никто, конечно, не запирал Артема, не сторожил – запирало и сторожило сознание, что он теперь должен быть рядом с женщиной, которая стала его женой. Да и куда было идти? К родителям, где он был заперт до этого?

К родителям его приводило отсутствие денег, ну и слабое желание помочь по хозяйству.

– О, к нам гости! – кажется, издевательски восклицал отец. – Ну, проходи, рассказывай, как медовый месяц.

«Медовый месяц, – про себя повторял Артем. – Дайте пять тысяч – будет медовый».

Вместе с отцом поставил новый сортир; тупо глядя в яму во дворе, слушал возмущения по поводу того, что Харины не исполнили своих обещаний – ни пилы, ни бревен, а яма, вон, осыпается; печку надо в бане срочно менять, полок новый сколотить, а досок нет подходящих, да и вообще всю бы баню надо новую и хотя бы фундамент дома до осени залить…

– Да, надо, – соглашался Артем, но по-настоящему не верил, что они в силах что-то здесь, среди этого старья, изменить… Над сортиром бились четыре дня, и получился он кривоватым, низеньким, тесным – отец объяснил это отсутствием подходящего материала, но дело было скорее в их неумении строить… М-да, одно дело – сортир, а другое – дом, баня…

Событием для родителей стала покупка щенка лайки у школьного учителя труда. Купили за символические двадцать рублей, специально сучку, на развод, назвали, не выбирая долго, Дингой. Несмотря на щенячьи два месяца, оказалась она уже всерьез злобной, знала свою обязанность охранять территорию внутри ограды, умела отличать своих от чужих. Артема она встречала ворчанием, переходящим в тонкий, но сердитый лай, пыталась схватить за ногу.

– Молодец, Динушка, – хвалил отец и трепал ее за складчатый загривок, – хорошая хозяйка растет.

Понимая, что это глупо, Артем все-таки обижался: «Нашли замену… Теперь и домой не прийти… И там лают, и здесь…» И, вроде бы играя с лайкой, он растравливал ее, чувствительно шлепал по морде, тыкал в бок, подсекал носком ботинка лапы. Динга взвизгивала, отскакивала, но тут же старалась отомстить, с неумелым рычанием бросаясь вперед.

Главное, что тяготило, – конечно, отсутствие денег. Имел бы он деньги… Но о больших деньгах старался и не мечтать – мечты выматывали хуже самой тяжелой работы, – а сотню-другую можно было перехватить лишь у родителей.

Просить Артем стеснялся. Нет, не то чтобы стеснялся, а опасался услышать в ответ что-нибудь резкое и обидное. Видел, как они экономят каждый рубль, надеются обустроиться на этих сотках, только этим, казалось, и живут.

О семейных делах родители с Артемом почти не разговаривали: задавали вопросы, но ответа не требовали – видимо, не хотели услышать его жалобы, боялись сорваться на упреки и запоздалые обвинения. Да и о чем было здесь говорить? Всё ясно и так. Непонятно только, как дальше жить.

– Нам, это, – медленно, с трудом начинал Артем о том, зачем пришел, – нам в консультацию завтра надо. Ну, насчет ребенка… Проверить.

– И что? – понимая, к чему это говорится, все же спрашивал отец.

– Ну, на автобус… денег нет совсем. До города и обратно…

– Что-то часто она в консультацию, – замечала мать. – Не в порядке что с плодом?

– Да не знаю… Но какие-то проблемы. Угу…

На самом деле в консультацию, да и то не в город, а в Захолмово, где было гинекологическое отделение, они ездили всего два раза. А деньги под это Артем брал уже раз пять. Поэтому и мялся, и боялся, отводил глаза.