Против никого не было. В добром уме связываться с разогнавшимся на всех парах Бронепоездом не станет никто.

Потом его перевели в другую камеру, где сидели помощник прокурора, бравший взятки по делам о групповых изнасилованиях, сотрудник налоговой инспекции и три милиционера из патруля, грабившие в свободное время квартиры «новых русских».

Его постоянно вызывал следователь, пытался припереть свидетельскими показаниями и вещдоками сомнительного происхождения. Влад смеялся в ответ.

– А как вы объясните, что, выйдя из ИВС и обратившись в медпункт, гражданин Маничев имел многочисленные телесные повреждения? Вот справочка: – Мокроусов протягивал бумагу.

– Он чего, из офиса Гринписа вышел? – отвечал Влад. – Он из ИВС вышел. Так что спрашивайте его сокамерников, кто ему массаж делал.

– Они показывают, что Маничев жаловался на избиения со стороны милиции.

– Ну и что? Мы же РУБОП, а не прокуратура. Нас уголовники не любят. Вот и оговаривают.

Как и ожидалось, все закончилось ничем. Двери темницы распахнулись. Владу вернули вещи, деньги, пистолет, удостоверение.

Никто его не встречал. На улице было свежо – моросило, а температура упала до пятнадцати градусов. Лето выдалось дождливое и промозглое. Но Влад наслаждался капающими на лицо каплями, резкими порывами ветра и открытым пространством.

На работе в кабинете Ломова не было. Балабин, печатавший документ, аж подпрыгнул на месте:

– Влад! Мы звонили в прокуратуру. Думали, ты к вечеру выйдешь. А то бы встретили.

– Ничего, – отмахнулся Влад. – Как у нас тут?

– Таскали всех в прокуратуру по твоему поводу. Ну уроды там конченые.

Потом Влад отправился к начальнику отдела Казанчеву. Тот встретил его сухо и смотрел не в глаза, а куда-то в сторону.

– Ну что, товарищ командир, давай начистоту. Что за камень у тебя за пазухой? – спросил оперативник.

– Ты не представляешь, какие тут битвы были. И из управления по борьбе с личным составом меня атаковали. И из министерства. Вот, – показал Казанчев на пачку газет. – Это статьи с описаниями страданий Маничева. Вцепились в тебя они, – начальник отдела показал глазами наверх. – Казнить, нельзя помиловать… Ну мы переставили запятую. Так что сегодня – казнить нельзя. Но и миловать никто не собирается… В общем, выторговали мы тебя с условием, что не будешь мозолить глаза.

– Что сие означает?

– Что твое место – вакантное. Собирайся на землю. В отделе участковых тебе местечко нашлось.

– Лучше пропуска у входа проверять. Прекрасно себя чувствуешь, – усмехнулся Влад.

– Чего смеешься?

– Потому что смешно… Давай листок. Рапорт буду писать.

Казанчев протянул Владу листок и авторучку, и тот вывел своим неразборчивым почерком:

«Прошу уволить из органов внутренних дел».

– Не дури, Влад. Через год-другой мы тебя выдернем обратно. А ты пока всех семейных дебоширов переборешь.

– Ты не представляешь, как мне все это надоело.

– Что надоело?

– Извиняться перед насильниками детей… Пока. – Влад поставил размашистую роспись и поднялся. – Привет Политику.

Но если уж началась черная полоса, то тянуться ей и тянуться. Кто-то на небесах будто решил испытать Влада на прочность.

После визита на работу он отправился в приглянувшийся ему уже давно бар на Ленинградском проспекте. Там немножко поднагрузился, что, впрочем, настроение не подняло, и двинул до дома.

– Значит, из командировки? – зло посмотрела Люся на него. После его задержания Николя, чтобы не беспокоить жену товарища, наплел ей о срочной командировке.

– Ага. Из Пензы, – усмехнулся Влад.

– И не мог две недели позвонить?

– Не поверишь – ни секунды времени не было.

– И летал без чемодана, без вещей…

– Срочно надо было. Один бандит авторитетный там нарисовался.

– Ты все врешь. Все врешь. Ты мне постоянно врешь! Твои эти шлюхи!

– Где это ты видела шлюх? Нет у меня на них времени.

– Ты сутками неизвестно где. У тебя на пиджаке женские волосы.

– Один раз. И то тогда рейд по притонам проводили.

– Ты врешь! – крикнула Люся яростно.

Нельзя сказать, чтобы Влад не заруливал иногда налево. Не стеснялся он использовать отговорки типа: «Был на операции». Но сейчас ему было обидно слышать подобные упреки.

– И ты пьян. Ты опять пьян…

– В меру, – буркнул Влад.

– Цветы не даришь. О любви когда в последний раз мне говорил?

Тут его и потянуло за язык:

– Дорогая, ты с головой не дружишь? Двенадцать лет живем. О какой любви?!

– Вот! – торжествующе воскликнула Люся. – Так и скажи – нашел какую-то шлюху!

– Не нашел.

– Ты врешь… Все ты врешь…

– Да, я все вру, – вздохнув, кивнул он.

– Что?

– Я все вру!

В итоге Люся собрала чемодан, с трудом закрыла его.

– Далеко? – полюбопытствовал Влад.

– Найду кого-нибудь получше. Кто меня как женщину будет воспринимать.

– Хотя бы скажи, кого найдешь. Я его по картотеке проверю. Вдруг брачным аферистом окажется.

– Мерзавец. Какой же мерзавец. Двенадцать лет…

– Коту под хвост, – закончил Влад. – Ладно, или иди или оставайся.

Она ушла.

Папашка у Люси – бизнесмен, у него под Москвой роскошный коттедж. И зятя он считает никчемным дураком, не способным заработать себе на пропитание. Люся поехала к нему изливать слезы.

– Хрен с тобой, красная шапочка, – махнул рукой Влад, когда дверь захлопнулась, полез в портфель и выудил оттуда бутылку беленькой.

На теле Зимы эксперты насчитали восемнадцать ножевых ран.

Чем он провинился, кому встал поперек – Художник так точно и не узнал. Слухи ходили разные. И что с его наводки взяли воровской общак, и что он стучал милиции. Его, как в старые добрые времена, приговорили на воровской сходке на окраине Ахтумска к смерти и там же привели приговор в исполнение.

Это было через три года после начала их знакомства. За это время Зима многому научил Художника, превратил его в правильного пацана, которому не грех и на зоне перед людьми предстать. Научил играть в карты, вычислять все шулерские фокусы – без умения играть в карты на зоне ты никто. Научил стоять на стреме, вскрывать замки и металлические ящики. Как вести базар с братками, к кому идти на поклон, когда приехал на гастроли в другой город. Зарек не жалеть денег для общака, поскольку оттуда кормится зона. А зона – это место, где, как он говорил, «все будем».

– Без зоны ты не человек. Только там поймешь, кто ты есть. Поставишь себя перед людьми. Взлетишь или упадешь. Еще годик – и собираться тебе туда пора…

С Зимой Художник начал понимать, что такое сытая денежная жизнь, когда мамаша не пропьет зарплату и не будет потом бухаться перед тобой на колени и умолять: «Прости, сынок». Он привык к доступным женщинам и научился их презирать.

Узнал однажды Художник и что такое настоящий, безжалостный разбор. Однажды прямо у подъезда дома расстреляли вора в законе, старого и уважаемого братвой Пантелея, жившего без роскоши и показухи, как положено по должности. В него всадили семь пуль из пистолета. Восьмая пуля досталась его дворняге. Кто это сделал, гадать долго не пришлось. Гога – бывшая шестерка на зоне, сидевший за изнасилование, по освобождении сколотил бригаду отморозков. Они прикупили оружие, сначала полезли на рынок с требованием платить им дань, потом взялись за кооперативы. Тех, кто отказывался с ними разговаривать, безжалостно прессовали. Пантелей дал понять, чтобы они уняли свой пыл. Тогда пришла и его очередь.

Гогу с двумя помощниками заманили в ловушку – им предложили по дешевке три пистолета «ТТ», и они клюнули. Помощников порезали на месте, а Гогу повезли в лес на разбор. Заправлял экзекуцией приземистый, кряжистый, с кустистыми бровями и низким лбом воровской авторитет Тимоха.

Зима и еще один парень вытащили Гогу из багажника машины, бросили на землю. Тот съежился, издавая какие-то нечленораздельные звуки.

– Ты хоть понял, на кого руку поднял? – спросил Тимоха. – Ты понимаешь, что натворил?