Не замечаю как по щекам катятся слезы. Я не хочу верить, что так сильно ошиблась в человеке. Почему это произошло именно с нами?
Аппарат издаёт тихий щелчок, и в кружку льётся тёмный напиток с кремообразной пенкой. Смотрю, не мигая, на кофе и шмыгаю носом. Нужно собраться и перестать жалеть себя. Но, черт, как же это сложно!
— Земля вызывает Эллиз. Ты где, милая? — произносит Стюарт, имитируя голос робота. И, если честно, у него это отвратительно получается. Стэндапы — это явно не его тема.
Фыркаю, не в состоянии сдержаться, и смахиваю слезы. Бородач и так думает, что я какая-то депрессивно-ненормальная, нечего давать ему очередной повод в этом убедиться.
— Стюарт, твой голос больше был похож на голос Патрика из Спанчбоба, чем на крутого робота, — беру чашечку и блюдце, направляясь к Бородачу. — Ты не крутой робот. Не крутой.
— У тебя острый язычок, Эллиз. Ты в спальне тоже любишь шептать гадости?
— Шептать, что ты! Я их ору, что есть мочи, — смеюсь, усаживаясь напротив Бородача.
— Значит, в спальне ты громкая, — улыбается Стюарт.
— Как и в душе, и когда слушаю радио. Поорать — это явно моё.
— Я не про то.
— Да, понимаю я все, бородатый дядька. Кстати, почему ты опять распустил эту растительность на своём лице? — морщусь, осматривая Стюарта.
— Это тренд.
— Это лень! — взмахиваю руками, активно жестикулируя.
— Ну и рот, — смеётся Бородач, хватаясь за голову, — я приютил монстра.
— Тут я должна тебя пожалеть и стать покладистой? — поднимаю брови, улыбаясь.
— Было бы здорово.
— Не дождёшься.
— Мне нравится твой нрав. Это необычно. Даже в горе ты не можешь сдержаться от саркастических изречений, — замолкает Стюарт, глядя мне в глаза. — Это из-за твоего мужа? — шепчет Бородач, указывая на мои красные глаза.
— Это не твоё дело, — шепчу, чувствуя, что готова снова расплакаться.
— Я могу помочь с разводом. Все улажу и ты забудешь обо всем.
— Знаешь, Стюарт, в моей жизни были мужчины, которых я могла с лёгкостью забыть. Но это не тот случай, — шмыгаю, поджимая колени к животу, — я не хочу терять все, что у меня есть с этим человеком.
— Но ты же несчастна.
— Я несчастна без него, — огрызаюсь, отворачиваясь от Бородача.
— По себе знаю, что иногда лучше отпустить. Эллиз, говорю тебе, как опытный и разведённый мужчина, — смеётся Стюарт, разряжая мой агрессивный настрой.
— Говоришь, как самовлюблённый бородач, — хмыкаю и снова тянусь за кофе.
— Давай поговорим о чем-то другом? Может, у тебя есть какие-то ко мне вопросы? Все-таки, ты теперь живёшь со мной, — смеётся Стюарт, запрокидывая руки за голову.
— Ох. Если уж ты сам предложил сменить тему…
— Что тебя интересует?
— Ты везде перестал следить за собой и отпустил бороду? — произношу достаточно быстро, понимая, что он не сразу уловил суть вопроса. Проходит каких-то пара секунд и Стюарт “складывается пополам” от смеха, истерически хлопая ладонью по дивану. А что такое? Он же сам предложил спросить его о чем угодно!
— Боже, — все ещё смеётся Бородач, вытирая слезы с глаз, — ты непредсказуема. Такое спросить.
— Можешь не отвечать, — смеюсь, допивая кофе.
— Ладно, — встаёт Стюарт и подходит ко мне, расстёгивая ширинку, — сейчас все покажу, чтобы ты больше не терялась в догадках, — произносит Стюарт.
Я громко визжу и роняю кружку прямо на белоснежный диван, выскакивая с места.
— Уйди! Изыди! Я пошутила! — кричу я, убегая в свою комнату.
— Там есть засов! — кричит бородач.
— Где?
— В комнате. Можешь закрыться и не бояться, что я приду к тебе продемонстрировать что-нибудь ночью, — смеётся Стюарт.
— Эм… Спасибо! — закрываю дверь и обнаруживаю, что дверь и вправду закрывается на засов. Все. Теперь я в домике. Теперь никому меня не найти. Улыбаюсь и смотрю вперёд, потихонечку теряя положительный настрой. Эти дурацкие отвлечения и глупые разговоры все равно не могут помочь мне залечить душевную рану. Я люблю того, кто сделал мне больно. Я такая жалкая! Снова всхлипываю и плетусь к кровати, чтобы снова утонуть в жалости к себе и горючих слезах. Чертов Томас Кент!
***
Томас
Возле квартиры Лиззи отвратительный магазин. Единственное, что я смог здесь найти из спиртного — это ракы. Будто это турецкий магазин, а не Нью-Йорковский супермаркет. Я даже не пробовал этого пойла, но помню передачу про путешествия, где ведущий наливал в этот напиток воду и цвет жидкости становился белым. С недоверием смотрю на бутылку, но все-таки беру две, потому что сейчас я чертовски хочу напиться. Иду к кассам, смотря на стойку со сладостями. Не то, чтобы я хотел конфет, но эти сладости очень необычные. Красивые какие-то. Хмыкаю и прохожу к кассе, где меня встречает мужчина в длинной арабской пайте. Куда я попал? Смотрю на пакеты со странным названием “Гузель” и осознаю, что я нашёл, наверное, единственный Турецкий магазин во всем Нью-Йорке. Я крайне удачливый человек.
— Я бы посоветовал вам к этому напитку бобовую пасту, — улыбается мужчина, а я пытаюсь сдержать свою физиономию от искривления. Бобовую пасту? За что он так меня ненавидит?
— Нет, спасибо. Мне только это, — ставлю бутылки на прилавок и протягиваю карту для расчёта.
— Как скажете, — улыбается мужчина, заворачивая бутылки в бумажный пакет. — Это наша визитка, буду рад, если вы посоветуете наш магазин всем знакомым.
“Ага, сейчас. Уже разбежался”- думаю про себя, но учтиво киваю мужчине.
Выхожу из магазина и залезаю в машину, мгновенно откручиваю крышку на бутылке и делаю большой глоток. Я не слабак, чтобы разбавлять алкоголь водой! Зрачки расширяются, горло сдавливает спазм и я выплёвываю все вперёд, прямо на свои колени, руль и лобовое стекло. Какого черта! Ох, твою ж мать! Что за хрень я купил? Хекаю и кашляю, морщась. Мою челюсть будто парализовало. Никогда в жизни не пил ничего хуже. Напоминает горький сироп от кашля: противно, вонюче, отвратительно. Все, к чему я сегодня не притронусь, становится мерзким и гадким. Сплошные неудачи и разочарования. Ненавижу этот день!
Завожу машину и еду к Брауну. Он единственный, кому я могу пожаловаться на свою судьбинушку, выплеснуть весь скопившийся негатив. Он никогда не даст мне раскиснуть. А Пруденс всегда приголубит и утешит. Сложно признаться, но сейчас я, как когда-то, когда был мальчиком, бегу к ним, чтобы утешиться. Еду, словно наощупь, потому что глубоко в душе я ощущаю не только злость, но и огромное горе. Она ушла от меня. Сбежала. Она слепа и не видит моих истинных чувств.
Подъезжаю к дому Клайда и Пруденс, хватаю вонючее пойло и делаю огромный глоток. Давлюсь и сдерживаю рвотный рефлекс, но продолжаю пить. Мне сейчас нужен алкоголь. Любой. Главное, чтобы злость ушла. Голова гудит и кружится, пока я вливаю в себя этот чертов неразбавленный раки. Зрение мутнеет и я вылезаю из машины, чтобы доползти к дому Брауна.
Каждый шаг даётся с трудом, здесь какие-то кривые и слишком мягкие дорожки — я все время в секунде до падения. Натыкаюсь на дверь Клайда и зажимаю звонок, слушая чирикание птичек. Так мелодично…
Дверь открывается и я падаю вперёд, прямо на Брауна.
— Томми? Да ты пьян! Пруденс, иди сюда! У нас здесь неожиданный гость, — кричит Клайд где-то сверху. — Что, скажи, с тобой произошло?
— Она ушла от меня! — мычу, окончательно раскисая. Кажется, я сейчас заплачу. Это все алкоголь.
— Твоя девушка?
— Моя Лиззи. Клайд, я люблю её. Я не хочу развода.
— Что? — ахает Браун.
— Что он сказал? — шепчет Пруденс.
— Кажется, наш мальчик уже женат, — смеётся где-то все дальше и дальше Клайд.
А я попросту вырубаюсь, потому что больше не слышу ни единого их чёртового слова.
Глава 36
Лиззи
Пустота есть в каждом из нас, но благодаря загруженности событиями каждого дня, мы можем не замечать этой пустоты. Я же сейчас не просто ощущаю её: пустота полностью завладела мной, накрыла, укутала и пытается убаюкивать, лишь бы я ни о чем не начала думать. Вот уже второй день, как я не плакала, пытаясь сдержаться, отчего вся область грудной клетки скована и очень тяжело дышать. Просто нет возможности сделать полный вдох, остаётся довольствоваться маленькими поверхностными вздохами. Я полностью опустошена и разбита. Мне абсолютно ни до чего нет дела. Вчера Стюарт предложил мне вернуться домой, а я, схватившись за его руку, стала просить Бородача дать мне несколько дней покоя вдали от моего дома. Я напросилась к нему в гости на неопределённый срок. Напросилась на перерыв от жизни там, где точно нет никакого следа Томаса Кента.