«Пилигрим» был передо мной или нет, меня уже мало волновало. Я выстрелил вверх зелёную ракету, запрашивая посадку на палубу ближайшего корабля. Оттуда мне тут же подали сигнал подтверждения. Какой-то техник трижды взмахнул длинной галогеновой лампой зелёного же цвета. Указал мне площадку. Я по возможности аккуратно завёл на неё свой аэроплан, стараясь не думать о свисте ветра в многочисленных дырах в корпусе. И о том, что при посадке большая часть машин как раз и не выдерживает - разваливается, гробя летуна под обломками.

- Как ты на этой рухляди долетел? - без особых церемоний обратился ко мне смутно знакомый летун. - Да она должна была развалиться ещё в воздухе.

Как будто подтверждая его слова от борта «Ласточки» отвалился внушительный кусок обшивки. Загремел по стали палубы.

Мы со смутно знакомым летуном проводили его взглядом. И я только плечами пожал. Что тут скажешь?

- Мне нужно на «Пилигрим», - произнёс я, отрывая взгляд от техников, которые даже не понимают, как бы им подступиться к разваливающейся «Ласточке». - Доложить о результатах разведки.

- Не прорвёшься к нему, - покачал головой смутно знакомый летун. - Докладывать придётся по телеграфу. Идём.

Я вслед за ним отправился прямиком в радиорубку. Меня очень удивило, что даже не уведомили об этом капитана корабля. А ведь по всем воздушным законам, только он имеет право давать радисту указания. Значит, совсем не прост был этот смутно знакомый летун.

Он бесцеремонно постучал в металлическую дверь радиорубки. В той открылось окошко и появилось усталое лицо. Увидев нас, радист явно не обрадовался. Конечно, кого же может радовать нарушение писанных и неписанных уставов воздушного флота. Однако и не удивился.

- Набросай быстро рапорт о разведке, - бросил через плечо летун, - и его тут же отправят на «Пилигрим».

Кто же он такой? Откуда я знаю его? Почему так легко распоряжается радистом чужого корабля? Все эти вопросы мучили меня, пока я коротко записывал результаты разведки. Получилось не густо. Вот только вряд ли кто-то был способен на большее в имевшихся обстоятельствах.

Смутно знакомый летун ознакомился с моим рапортом, прежде чем передавать радисту. Ничего не сказал. Получив лист бумаги, радист захлопнул окошко.

- Квитанции об отправке не дождёмся, - усмехнулся летун. - Подошьёт к журналу и передаст его только капитану этой посудины.

- А как хоть называется она? - поинтересовался я. А то как-то совсем нехорошо получается. Мало того, что не доложился капитану корабля, так ещё и названия его даже не узнал.

- «Бродяжник», - ответил смутно знакомый летун, - корвет. Насколько я успел понять - нейстрийский в прошлом. Хоть и старый корабль, но достойный вполне. Вот только против новеньких блицкриговских крейсеров не выдержит и минуты. Вот и держит его Бронд в резерве.

- Ты ведь человек Буковски, верно? - глянул я на летуна.

- С чего это ты взял? - даже не очень наиграно удивился тот. - Вроде как на мне этого не написано.

- Никто из китобоев не зовёт своего командора по имени, - усмехнулся я. - Выходит, ты - человек Чёрного Буковски. Но ты так легко распоряжаешься на чужом корабле... - Я только плечами пожал.

- Скажу пока только одно, - усмехнулся смутно знакомый летун. - Я точно не человек Чёрного Буковски. Но и не китобой, как ты верно отметил. Остального пока тебе знать не стоит, Готлинд.

- Хотя бы имя, - предложил я. -  Ты моё припомнил, а вот я твоё - никак не могу.

- Ты его и не знал, - отмахнулся летун. - Вот и сейчас - оно тебе не нужно. Поспешим к капитану «Бродяжника» - он верно уже негодует на «этого гнусного наглеца».

Мы и без того быстро шагали к мостику, чтобы доложиться-таки капитану корабля.

- Это он про тебя, что ли? - без особой нужды поинтересовался я.

- Верно, - кивнул смутно знакомый летун.

Он открыл мне дверь на мостик. И я первым перешагнул через высокий порог.

Капитан «Бродяжника» встретил меня, сидя в роскошном кресле. Оно вращалось на шарнире, что позволило ему развернуться в сторону двери. Был он давно уже немолод и очень толст. Наверное, ему стоило известных усилий помещаться даже в это кресло. Ноги капитана совершенно по-домашнему укрывал плед.

- Простите великодушно, - весьма ехидно сказал он, - что не могу приветствовать вас стоя. Вражий снаряд взорвался слишком близко от меня - и осколки славно расписали мою спину. Их вытащили, но сказали мне, что я уже никогда не встану на ноги. Что-то мне эти чёртовы осколки перебили в моей спине.

Похоже, капитан, несмотря на прошедшие годы, так и не пережил своей трагедии. Вот и рассказывал свою историю кому надо и не надо.

- Ладно, - махнул нам рукой капитан, - с чем вы прибыли, господин летун?

- Я нанят производить разведку, - ответил я, - и прибыл с результатом своего крайнего рейда.

- Так докладывай! - раздражённо выпалил капитан «Бродяжника», не представившийся, и не поинтересовавшийся хотя бы моим именем.

- Эскадра подкрепления Блицкрига состоит из крейсера, двух фрегатов и одного корвета. Судя по ордеру, собираются сходу вступить в бой. Если сохранят скорость, то будут тут минут через двадцать, - я мельком сверился с висящим на одной из стен большим хронометром, - двадцать пять. Максимум - полчаса.

- А много ли тебе пришлось за свою коротенькую жизнь повидать фрегатов и крейсеров, юноша? - рассмеялся капитан. - Ты так славно судишь о них.

- Я воевал три из пяти лет войны, - коротко ответил я, глядя в глаза капитану, - и достаточно повидал и фрегатов, и крейсеров, и кораблей тоннажем побольше.

- Ладно-ладно, - поднял руки тот. - Не кипятись так. Не написано же у тебя на лице, что ты такой же ветеран, как и я.

- Рапорт Готлинда, - добавил свои пять медяшек смутно знакомый летун, - уже отправлен на «Пилигрим».

- Снова ты своевольно воспользовался моей радиорубкой, - буркнул капитан. - В другое время, я бы тебя просто шлёпнул на месте за такое. Но сегодня это было хотя бы оправдано. Так что, чёрт с тобой, живи пока. Со мной тут вышел на связь капитан авианосца Буковски, что идёт нам на помощь, ему срочно летуны нужны. Говорит, что машин больше чем людей. В общем, мне тут вы совершенно не нужны оба. Отправляйтесь к нему. Через пять минут, его корабль пройдёт так близко от моего «Бродяжника», что вы легко перепрыгните на борт его. У вас не так много времени осталось до его прибытия. Нечего торчать у меня. Марш на палубу.

Мы решили пренебречь прощанием. Не думаю, что оно так уж нужно такому старому брюзге, как капитан «Бродяжника».

- Он не шутил, когда говорил, что с борта его корабля можно будет перепрыгнуть на борт авианосца, - заметил летун, когда мы шагали по коридорам к верхней палубе. - Корабли пришвартуют друг к другу.

- Для чего? - удивился я.

- В ангарах «Бродяжника» стоят восемь повреждённых аэропланов. Это не считая наших. И восемь летунов. Их, вместе с машинами, доставят на авианосец. Аэропланов, даже безразгонников, Буковски хватает. А вот с опытными пилотами - тяжело. Вот и собирает кого может. Как говорится, с миру по нитке.

- Обо мне пусть и не думают, - тут же заявил я. - Драться в небе я больше не намерен.

- А вот тут уж дудки, Готлинд, - отрезал смутно знакомый летун. - Будешь драться! - Он остановился, преградив мне дорогу. - Сейчас мы считай, что на фронте. Аэроплана у тебя нет - улететь не сможешь. Значит, не ной, а садись за штурвал боевого безразгонника. Хватит тебе уже прятать голову в песок!

Я сжал кулаки. Очень хотелось смазать по этой смутно знакомой физиономии. Но я отлично понимал - он, скорее всего, справится со мной. Может, не в воздухе, но на земле уж точно. Да и прав этот смутно знакомый летун. Во всём прав. Я в одной лодке с Буковски и китобоями. У меня даже аэроплана нет, чтобы смыться. А если уж сяду за штурвал боевого, то деваться мне будет некуда. Только в сражение! Так уж устроены мы - военлёты.

Всё-таки, я не удержался - оттолкнул смутно знакомого летуна прочь с дороги. Широкими шагами, грохоча каблуками ботинок по стальному полу, направился к выходу на верхнюю палубу.