Единственной их отрадой была любовь — не земная, требующая соблюдений приличий, а разгульная, не знавшая ни меры, ни запретов.
Правда, самые древние Тени не находили в любви никакой радости, а когда этому дивились те, кто недавно спустился в подземное Царство, почтенные старцы восклицали: да на что нам нужны эти любовные услады, если мужчины лишены семени, а женщины не способны породить нам потомство, на что, скажите?!
Вот уж посмеялся Жан-Малыш, от всего сердца посмеялся над жителями королевской деревни, считавшими покойных грозными, всесильными духами, без которых ничто не обходилось на земле: даже просо и то без них не взойдет, ну какой может быть урожай, если мертвые не дунут на корни всходов?! — утверждали эти наивные души; а на самом-то деле все это пустая болтовня: ведь мертвые только и могли, что повелевать снами живых, а больше ничегошеньки…
И были они что жалкие, выброшенные на берег рыбешки, еле шевелившие жабрами в тщетной надежде на прилив. Повсюду в Царстве Теней учтиво встречали чужестранца, дети склонялись перед ним, а девушки обнажали плечо в знак уважения к его сединам. Но наш герой с некоторых пор отдавал предпочтение Теням Скитальцев, тем, кто, подобно ему, умер вдали от своей хижины и теперь пытался отыскать под каменным небом путь, тропинку или хоть след тропинки, ведущей в родную деревню. Кого только среди них не было: и бывшие рабы, и свободный люд, молчуны и весельчаки, знатные люди и мудрецы, задумчивые созерцатели и шуты гороховые, неуемные гуляки и аристократы, не знающие, куда себя приткнуть. Были здесь и дети: они смотрели на вас спокойно, без страха и смущения, но в глубине их невинных глаз полыхало все то же неистовое стремление вернуться в родные края. Многих оторвала от родины война, увели с собой завоеватели, другие были жертвой колдовства или, наоборот, чародеями и колдунами, гнусными душегубами, не страшившимися и самой преисподней; попадались и такие, чей сон был потревожен как раз во время дальнего ночного путешествия во сне, и это обрекло несчастных на тяжкое одиночество в чужих краях. А некоторые в смятении приходили с побережья и такое рассказывали о белых, что содрогались даже самые невозмутимые. Обычно скитающиеся Тени охотно обменивались историями, окликали друг друга через широкие долины, чтобы потолковать на привале, — глубоко тоскуя по земле, они так живописали свои былые приключения, что те казались правдивей и живей самой жизни; но вернувшиеся с побережья не теряли времени на болтовню — едва бросив два-три слова, они спешили дальше, скрывались из виду, подгоняемые стремлением побыстрей добраться до своих соплеменников, скользнуть в их сны, предупредить обо всем…
Ни Оседлые, ни Скитальцы ничего не знали о Гваделупе, а вернувшиеся с побережья уже не могли вспомнить пути назад, к океану, и указывали Жану-Малышу дорогу наугад, кому куда вздумается…
Что до Скитальцев, то они, можно сказать, были обречены на вечные странствия, и ничтожно мала была надежда на то, что они когда-нибудь отыщут свою Деревню, выберутся на солнце. С горечью говорили они, что веками кружат по Царству, все время возвращаясь туда, откуда вышли; потом, в утешение себе, Скитальцы вспоминали легенду, которую рассказывали старейшие из старейших обитателей подземных владений, те, кто давно сбился со счета прожитых лет, пройденных дорог:
«В начале всех начал, когда солнце еще не было выпущено и одна сплошная ночь застилала небо, Дава взял свой барабан и нежно-нежно прошелся по нему легкими, словно лунные лучи, пальцами. Очарованные божественным звуком, оторвались от веток и слетелись к нему со всей земли листья деревьев. И превратились листочки в мужчину и женщину одновременно, так что мужчина был женщиной, а женщина мужчиной, один с другой, одна в другом, слиты воедино, в одну человеческую оболочку. Но стоило появиться им на свет — мужчине в женщине и женщине в мужчине, — как каждому захотелось идти своей дорогой, и тогда повалились они на землю, раскинули руки и ноги, и из их общего рта полилась такая песня:
Нет-нет-нет
Да-да-да
Он туда — она сюда
Да-да-да
Нет-нет-нет
Ему — охота, ей обед
Муж: есть муж:
Жена — жена
Крыша каждому нужна
И очень рассердился тогда Дава и в сердцах сказал: ну что за мужчина, что за женщина, ни стыда ни совести! И как дунет! — и тут разлетелись листочки по всей земле, и каждый из них стал мужчиной или женщиной, и построили люди деревни, точь-в-точь как наши: с вождями, обычаями и мертвыми, следящими за их соблюдением, а потом в небо выпустили солнце и луну, тоже поврозь…
Вот что произошло, когда разгневался Дава, создатель наш со священным барабаном, но знаем мы, что не вечен его гнев, может, завтра, а может, уже сегодня все листья опять соберутся вместе в одну человеческую оболочку, как это было в начале начал. Так давайте же, о старейшие из старейших, для кого нет тайн в луне, звездах и великом древе жизни, давайте же наберемся терпения, наберемся терпения и подождем, пока Дава снова не возьмет в руки свой барабан…»
3
Терпение, терпение, осел тоже терпел да и околел. И, махнув рукой на эту красивую сказку, наш герой решительно зашагал в глубь Царства, чтобы найти или проложить тропу, которая ведет по ту сторону моря, под пятачок буйной травы. Но напрасно он искал, напрасно перерыл, перетряс все темные уголки этого темного царства — так ничего и не нашел, даже слабого, умирающего эха Гваделупы. Порой, уже не в силах идти дальше наугад, не зная, не ведая пути своего, он совсем было решался лечь посреди дороги и замереть, не двигаться, пока не придет конец самой смерти, пока она не рассыплется в прах, как кора Пожирателей; но он все же не останавливался, упрямо шел дальше и дальше, на четвереньки становился, когда было совсем невмоготу, но все же шел и шел вопреки всему…
Время превратилось в один бесконечный поток, прошла вечность и еще одна вечность, и вот однажды он повстречал на своем пути самое одинокое из одиноких, самое покинутое из покинутых созданий — то была девушка с уродливыми губами, растянутыми изнутри двумя деревянными кружочками, которой уже не хотелось больше выбраться на солнце.
Она сказала, что родилась в далекой стране, которая лежит у края необъятной пустыни, а в пустыне этой живет племя, оно не сеет и не жнет, а следует триединой заповеди: укради, надругайся, убей! Ее род был для жителей пустыни человеческим стадом, из которого они отлавливали себе рабов. Поэтому, для того чтобы на красоту их не позарились похитители, девочкам надрезали губы и вставляли в них с каждым годом все более широкие деревянные кружки.
И решила она однажды покончить с собой — бросилась в реку, надеясь, что в Царстве мертвых все изменится. Но ее рот как был, так и остался уродливым, и с тех пор она бродила по подземным лабиринтам, там, где не могла повстречать себе подобных. По ее словам, она испытывала странное удовлетворение, когда над ней смеялись. И сколько бы она ни корила себя за это, она не могла обходиться без насмешек, они утоляли какую-то непонятную ей самой жажду сердца. Поэтому она и не предалась отчаянию: просто избрала одиночество, застенчиво про молвила в завершение своего рассказа девушка, отвернувшись, и в этот миг она была так привлекательна в своей легкой голубой тунике; ее круглая головка, узкие и долгие, уходящие к вискам глаза делали ее похожей на прелестного, чуть лукавого, игрушечного утенка…
Он тоже рассказал ей о себе, и она выслушала его, как и он ее: с интересом, достоинством и уважением, ничему не удивляясь, и понял тут Жан-Малыш, что история его, если изложить ее как подобает, окажется не хуже и не лучше, чем все другие, которые он узнал за свою жизнь. И подумал наш герой: «Вот ведь как случается — нужно было встретить самое одинокое, самое покинутое существо, чтобы раскрыть наконец свою душу, поведать эту невиданную, неслыханную бессмыслицу, какой, хочешь не хочешь, стала моя жизнь, поведать, не опасаясь, что тебя поднимут на смех. Радоваться мне этому или печалиться? Ну конечно радоваться». Они сидели у костра посреди бескрайней волнистой долины. Вокруг них неприкаянно бродили дикие звери, ползали змеи, разучившиеся жалить, бродили, мотая величественными рогами, буйволы, отвыкшие бодаться и мычать. Когда он закончил, а от костра осталась лишь кучка пепла, девушка надолго задумалась, приложив палец к виску, как бы показывая, что все поняла, поверила всему до последнего слова. Потом она открыла широкие лепестки своих губ и удивленно прошептала:
