Такое притворство мерзкой твари, пусть хоть и высотой в несколько коров, взбесило нашего героя. Он торопливо вогнал заряд картечи в ствол своего ружья и навел его на чудище, целясь под лопатку, туда, где должно было находиться сердце. В этот самый момент от гигантского уха неведомого существа отделилась крылатая тень, которая скользнула в окружавшие болота заросли. Прогремел выстрел. Под левой лопаткой твари появилось темное круглое пятно, и отрикошетившие от него стальные дробинки с визгом разлетелись в разные стороны. Чудо-юдо даже не дрогнуло и продолжало печально смотреть на море. И понял тогда Жан-Малыш, что имел дело с высшей силой, даже не замечавшей людской суеты, и что он мог с тем же успехом пальнуть в небо в надежде сшибить солнце…
Он уже отступал назад, когда к Чудовищу опять подлетела крылатая тень и устроилась у него в ухе. Птица была явно встревожена; гнусаво прокричав что-то, она выставила наружу свой тяжелый клюв с желтым пеликаньим мешком, будто указывая своему хозяину на человека. Тотчас же гороподобная масса пришла в движение, вздыбилась во весь свой рост, свирепо выгнула хвост к небу… Жан-Малыш не стал ждать, что будет дальше, и, забыв о гордости, пустился наутек…
Подбежав к деревне, он окунулся в Листвяную реку и отмыл присохшие к коже лепешки грязи. Он то и дело настороженно прислушивался, будто не верил, что позади не слышно топота копыт. Придя в себя, он подумал: а не рассказать ли о случившемся жителям равнины? Но чем больше он размышлял над этим, тем лучше понимал, что Нижний народ ни за что ему не поверит. В последнее время в деревне появились молодые люди, побывавшие во Франции. Они говорили о мире, как о какой-то незатейливой машинке, которую они знали до последней гайки и могли разобрать и собрать по частям на ладони. Сначала жители Лог-Зомби совсем растерялись, столкнувшись с этими новоиспеченными белыми, их родными детьми, плоть от плоти, кровь от крови, драгоценными чадами, которые смотрели на родителей насмешливо и снисходительно, точь-в-точь как старые хозяева. Новая молодежь говорила про революцию, и, когда до стариков дошло, что это значит, они изрядно развеселились. «Эй вы, желторотые, где это вы видели, чтобы никчемные души совершали революцию?» Но само слово пришлось всем по вкусу и с тех пор не сходило с языка, как будто таило неведомый доселе заветный смысл, и, произнося нараспев его звучные волшебные слоги, можно было и впрямь, прости господи, изменить мир, землю и людей. Жан-Малыш и тот был так им очарован, что не без труда заставлял себя, как и прежде, уходить в горы, чтобы побродить в одиночестве по их склонам. И вдруг сегодня он вернется домой с какой-то старой-престарой сказкой, о которой здесь никто и слыхом не слыхал!..
Он беспомощно пожал плечами и, перейдя Инобережный мост, оказался в деревне. Пока он шел по пыльной дороге между рядами хижин, страшный образ, взбудораживший его душу, мало-помалу тускнел, расплывался. Отовсюду неслись шум, лязг, пронзительно-громкие воз гласы. Совсем рядом, вокруг него, мощным и неторопливым потоком текла жизнь мужчин и женщин с их горестями и радостями. На веранде тетушки Виталины собрались поболтать несколько молодых парней из тех, кто думал по-новому. Они обсуждали захлебнувшуюся недавно забастовку и говорили, что негра нужно переделать наново, все заменить: и мозги, и душу, и утробу, а заодно и язык подправить, потому что, утверждали они с горьким вздохом, вечно он несет чушь несусветную. Среди них был Ананзе, чуть угловатый, высоченный, ладно скроенный парень с отливающей красным кожей и шрамом поперек левой щеки от удара прикладом, которым его угостил во дворе сахарного завода какой-то жандарм. Жан-Малыш незаметно подал ему знак, и тот спустился с трех ступенек веранды к своему другу детства, выжидающе сверля его своим беспокойным взглядом. Жану-Малышу захотелось обнять его, как и прежде, за плечи, но он сдержался и как мог спокойно рассказал ему о том, что увидел в лесу Сен-Жан. Жан-Малыш не знал, как поступить: предупредить ли о Чудовище жителей Лог-Зомби или оповестить власти. Поэтому он решил, что лучше будет сперва все поведать другу. Этими словами он с трудом завершил свой рассказ. Сердце его бешено стучало, в горле пересохло. Ананзе ответил с холодной усмешкой:
— Уж не знаю, друг я тебе или нет, но ты мне пока еще друг, и поэтому я советую тебе держать язык за зубами…
— Ты что же, думаешь, мне все это приснилось?
— Слушай, великий охотник, мне прекрасно известно, что человек ты необыкновенный и видишь только необыкновенные вещи. Ты ходишь, ешь и пьешь не так, как все, не работаешь, как мы, когда захочешь — поднимаешься в горные леса и говоришь с духами, потому что никого и ничего не боишься: ни друзей, ни врагов. Тебе наплевать на девчонку, которая плачет по ночам втихомолку, она для тебя пылинка, случайно кольнувшая глаз. Ты увидел что-то необыкновенное? На здоровье! Но я простой человек, и все, что я могу тебе, дружище, посоветовать, — это держать язык за зубами…
Чуть не плача, Жан-Малыш еле доплелся до дома матушки Элоизы. Хижина была пуста, все окна и двери открыты настежь. Старушка, наверное, кого-то врачевала травами, мяла, пощипывала своими длинными, зеленоватыми, как ящеричья кожа, пальцами, выгоняя потихоньку хворь. Мысль о добрых руках матушки Элоизы согрела Жана-Малыша, и, сложив свои охотничьи доспехи, он уселся на крыльце лачуги. Морской бриз нес откуда-то капли мелкого дождя, но лучи солнца продолжали освещать деревья и травы. Сверкавшие в этих лучах мокрые зеленые листья казались драгоценными каменьями. «Странную погоду выбирают духи, чтобы посетить землю», — подумал Жан-Малыш. Под навесом соседней хижины маленькая девочка с круглыми не по годам бедрами кормила козленка, придерживая его рукой. Она давала ему в протянутой ладошке соевую кашу, которую козье чадо уплетало за милую душу, быстро-быстро похлопывая хвостиком по бокам. На эту парочку уставился проходивший мимо улыбчивый голопузый мальчуган с крупным, словно орех, пупком. Не поднимая на него глаза, девочка неожиданно бросила:
— Везде-то ты суешь свой нос, Анатоль…
— А чего такого? Мешаю я тебе, что ли?
— Мешаешь, потому что мне не нравится твоя рожа, — преспокойно заявила девочка.
— Это почему же?
— А потому, что у тебя на роже написано, что ты отродясь ничего путного не едал, могу поспорить, что ты и рыбы-то никогда не пробовал.
— Можешь быть уверена, крошка, пробовал. Я тебе больше скажу: раз в месяц у нас и свежее мясо бывает…
— А я тебе скажу, что ты брешешь, Анатоль. Говорят, на прошлой неделе у вас зарезали свинью и все мясо продали, так что тебе опять ничего не досталось. Другие-то режут скотину, чтобы и самим поесть. Что, не так?
— Говорят, говорят… Мало ли что, крошка, говорят. Я, например, слышал, что тебя однажды сам черт унес высоко в горы, затащил в жерло вулкана и даже побаловался там с тобой, а ты вроде и не очень-то брыкалась.
— Подперев кулачками щеки, девочка мечтательно протянула:
— Не брыкалась, говоришь?
— Ты точно уже не девочка, — уверенно продолжал мальчуган, — ты женщина, Эльвина, и у тебя наверняка уже есть мужчины. Ха, посмотрите-ка на эту голозадую! Сколько мужчин у нее уже было, а? Да и чему тут удивляться, при такой-то мамаше — что ни ребенок, то от другого папочки! Знаешь, что я тебе скажу? Твоя мать что хижина, которую можно покрыть любой крышей, любой соломой. К ней, бесстыжей, все мужчины так и липнут! Ну что, съела?
На какое-то мгновение девочка как будто растерялась, потом она прищурила глазки, продолжая все так же подпирать щеки кулачками, едва сдерживая ликование, переполнявшее ее всю, свеженькую и налитую, как яблочко. Наконец она произнесла, изо всех сил стараясь говорить спокойно:
— Я могла бы и промолчать. Собака лает — ветер носит. А ты хоть знаешь, почему мужчины липнут к моей матери?
— Понятное дело… — начал было мальчуган.
— Послушай, дорогой мой, — спокойно оборвала она его, — и намотай себе на ус: мужчины липнут к моей матери только потому, что она им нравится. Понял? А какой дурак на твою мать позарится? Она у тебя что прокисшая тыква, никому-то не приглянется, жди хоть до скончания века. Моей матери никогда не приходилось волочиться за мужчинами, но смотри, Анатоль, смотри, как бы твоей не пришлось…
