– Рада вас видеть, доктор, – обратилась к нему Клауд. – Чудес, думаю, вы можете не опасаться. Да усаживайтесь вы, дружище, усаживайтесь! – (Доктор Уорд попытался что-то сказать, поперхнулся и забормотал невнятное.) – Эй, кто-нибудь, похлопайте его по спине! Он не наш священник, – доверительно сообщила Клауд Смоки. – Они приходят со стороны и обычно очень нервничают. Чудо, что нас вообще женят и хоронят. А, вот и Сара Пинк с малышами. Здравствуйте. Все готово?

Клауд взяла Смоки за руку, и, когда они направились по выстланной плитками дорожке к бельведеру, заиграла фисгармония – тоненьким плачущим голосом; эта музыка была Смоки незнакома, но его охватило вдруг неясное томление. Под звуки фисгармонии, тихо переговариваясь, собрались приглашенные на церемонию; едва Смоки достиг низких истертых ступенек бельведера, как тут же, пугливо озираясь и выуживая из кармана книжку, показался доктор Уорд. Смоки увидел Ма, доктора Дринкуотера и Софи за спиной у Дейли Элис: обе держали в руках цветы. Элис смотрела на него без улыбки и очень спокойно, словно на незнакомца. Смоки поставили позади невесты. Он хотел было засунуть руки в карманы, замер и сложил их за спиной, потом сцепил перед собой. Доктор Уорд полистал книгу и быстро заговорил: его слова прорывались сквозь хлопки пробок, волнение толпы и нескончаемую мелодию, которую выводила фисгармония. Слышалось примерно следующее: «Гласен ли ты Барбл зять эту Дейли Элис упругой смачной жизни на ложе негоже в море и гадости для крадства и вредности или всюду в целости пучия пока смерть не заключит вас?»

– Согласен, – ответил Смоки.

– Я тоже согласна, – проговорила Дейли Элис.

– Майтесь кольцами, – провозгласил доктор Уорд. – А теперь я побиваю вас мужем и женой.

– А-а-а-а! – разом выдохнули гости и, переговариваясь вполголоса, стали потихоньку расходиться.

В длинных коридорах Эджвуда Дейли Элис играла с Софи в такую игру: они расходились в разные стороны возможно дальше, но так, чтобы друг друга видеть, а потом начинали медленно сближаться, медленно и неспешно, не сводя глаз друг с друга. Так они шли и шли ровным шагом, стараясь не прыснуть со смеху, пока их носы не соприкасались. Нечто подобное произошло и со Смоки, хотя он и начал двигаться издалека, вне пределов видимости, прямо из Города – или даже невесть откуда, где она сроду не бывала, – и все это время он шел к ней навстречу. Когда Смоки поднялся на лодку в форме лебедя, Дейли Элис с легкостью могла бы накрыть его подушечкой большого пальца, если бы только захотела; затем лодка, веслами которой орудовал Фил Флауэрз, подплыла ближе, и Дейли Элис различила его лицо и убедилась, что это был действительно Смоки. У береговой кромки он на мгновение исчез из виду; подруги вокруг нее шушукались в нетерпеливом ожидании, и вот он наконец появился вновь в сопровождении Клауд. Теперь он был намного больше, его брюки на коленях еще заметнее морщились; видны были и его сильные жилистые руки, которые она так любила. Да, теперь он больше. Из петлицы у Смоки торчал букетик фиалок. Дейли Элис заметила, как судорожно дернулся у него кадык, и в этот миг возникла Музыка. Когда он приблизился вплотную к лесенке, ведущей в павильон, ей пришлось оторвать взгляд от его ног, чтобы решительно взглянуть ему в лицо: она так и сделала, и на мгновение все то, что окружало его лицо, поплыло и потемнело, а само оно, описав орбиту, придвинулось к ней бледной улыбающейся луной. Смоки поднялся по ступенькам. Встал рядом с ней. Носами друг друга они не коснулись. Это еще будет. Дейли Элис думала, что на это понадобятся годы, а может, никогда и не произойдет: в конце концов, их свадьба – это Брак по Расчету, хотя она никогда не говорила, не говорит и никогда не скажет ему об этом, потому что, в точности как сулили карты, теперь она знала, что из всех других выбрала бы именно Смоки, даже если бы карты легли иначе или же те, кто обещал ей кого-то похожего на него, вдруг передумали или сочли этот выбор неверным. Она бы бросила им вызов. Ведь именно они нашли уместным послать ее на поиски! И теперь Дейли Элис всем своим существом хотела продолжить поиск, обнять Смоки и пристально его изучить, но тупоумный священник как раз принялся бормотать, и Дейли Элис рассердилась на своих родителей, которые почли его присутствие необходимым – по их словам, ради Смоки, – но она-то знала теперь Смоки лучше всех. Она попыталась вслушаться в речь священника, но задумалась о том, насколько лучше было бы жениться, касаясь носами: разом двинуться навстречу друг другу издалека, как это происходило в старых залах, когда картины на стенах, уловленные боковым зрением, меняясь, скользили мимо, но лицо Софи впереди росло, непрерывно увеличивалось в размерах, глаза ее расширялись, веснушки растягивались, лицо из далекой планеты превращалось в луну, потом в солнце, потом все исчезало, кроме непонятной карты, и огромные глаза начинали косить в последний момент перед тем, как два носа сближались стремительно и неудержимо, чтобы наконец беззвучно столкнуться.

– Да правда ли все это? – пробормотал Смоки.

На его костюме Трумэна трава оставила пятна, и Ма, упаковывая корзинки после пикника, оглядела их с беспокойством. «Пятна уже не вывести», – заметила она. После шампанского и самое невероятное казалось Смоки приемлемым, нормальным, даже необходимым; он сидел, словно окутанный полуденной дымкой, умиротворенный и счастливый. Ма увязала корзинку, а потом увидела в траве тарелку; когда же корзинка была распакована и увязана заново, Смоки с чувством déjà vu[5] указал пальцем на вилку, ускользнувшую от ее внимания. Дейли Элис прислонилась к его руке. Они несколько раз обошли остров, с энтузиазмом встречаемые друзьями и родственниками. «Спасибо», – говорили некоторые, когда она представляла Смоки, и вручали ей подарки. После третьего бокала шампанского Смоки задался вопросом, следует ли считать такие не соответствующие ситуации реплики (Клауд прибегала к ним неизменно) частным случаем или же проявлением некоего общего, ну, общего… Дейли Элис склонила голову на его подбитое ватой плечо, и так они, поддерживая друг друга, слушали, как их приветствуют со всех сторон.

– Чудесно, – словно про себя, сказал Смоки. – Как это называется, когда что-то происходит под открытым небом?

– Al fresco?[6]

– Точно?

– Думаю, да.

– Ты счастлива?

– Думаю, да.

– И я счастлив.

Когда женился Франц Маус, он со своей невестой (как ее звали-то?) пошел в фотостудию, расположенную в цокольном этаже. Там к официальным изображениям супружеской пары фотограф добавил несколько дурашливых снимков с собственной бутафорией: привязал к ноге Франца изготовленный из папье-маше шар на цепи, а невесту уговорил замахнуться на жениха скалкой. Смоки подумал, что о супружеской жизни ему известно не более этого, и громко рассмеялся.

– Чего это ты? – поинтересовалась Элис.

– У тебя есть скалка?

– Ты имеешь в виду – для раскатывания теста? У Ма, наверное, есть.

– Ну, тогда все в порядке.

Смоки тихонько хихикал: его буквально распирало от смеха, который поднимался откуда-то из диафрагмы, как в бокале шампанского из невидимой точки бегут к поверхности крошечные пузырьки. Дейли Элис тоже заразилась от него хохотом. Ма стояла над ними, уперев руки в бока, и укоризненно качала головой. Фисгармония – или что там был за инструмент – зазвучала вновь и мгновенно их утихомирила, будто кто-то положил на разгоряченный лоб прохладную ладонь или чей-то голос внезапно заговорил о давно минувших печалях; Смоки никогда не слышал подобной музыки, она захватила его, или, скорее, он сам ухватился за нее, словно скользившая по шелку рука зацепилась за нежную ткань ногтями. Это был «отпуск», или Рецессионал (последнее песнопение перед концом службы: Смоки не мог понять, откуда он взял это слово), но обращен он был не к нему и не к его невесте, а явно ко всем остальным. Ма, глубоко вздохнув, тотчас же умолкла; затих и весь остров; она подняла корзинку для пикника, жестом остановила Смоки, который с великой неохотой привстал, чтобы ей помочь, расцеловала их обоих и, улыбаясь, ушла. Люди со всего острова спускались к реке; слышались смех и отдаленные выкрики. На берегу Смоки увидел хорошенькую Сару Пинк, которой помогали взойти на лодку в форме лебедя; остальные ожидали своей очереди, стоя в сторонке: кое-кто все еще с бокалом, а у одного через плечо висела гитара; Руди Флад размахивал зеленой бутылью. Музыка и надвигавшийся вечер вносили в оживленное отбытие гостей смутную печаль, словно те, кто покидал сейчас Счастливые Острова ради мест куда менее счастливых, до последнего момента не в состоянии были осознать постигшую их утрату.