И вот уже гордый Гордин оказался затянутым, зажатым в гордиев узел; ни за что ни про что оказался в камере для временно задержанных по требованию этих самых молодчиков, оперов-вымогателей.

Здесь нет уже накала высших социальных сфер, но социальный контекст остается и более того развивается. То бишь от повести к повести, от сюжета к сюжету мы, читатели, спускаемся, как Данте в своей "Божественной комедии", все ниже и ниже - яма же... Виктор Широков - наш безжалостный Вергилий.

Впрочем, и на дне бывают свои мимолетные и искрометные радости. Ведь дух дышит, где хочет, хоть плоть плутает, где ни попадя. Следующая повесть "Уральский Декамерон" - подлинная фантасмагория, амурная и галантная, как и полагается полноценному ремейку, с головокружительным и завораживающим сюжетом. Признаться, давно я не читывал столь восхитительной прозы. Настоятельно рекомендую.

Впрочем, и здесь: "Все больше и больше столица напоминала мне вавилонскую яму. Хорошие дороги и зеркальные стены новых коттеджей "новых русских" - не в счет". И куда денешься, раб страстей, от блудней вавилонских?!.. Блудодейство выведено в повести тонко, с блеском, остроумно и с неизменной ядовитой самоиронией.

Следом же, в повести "В ожидании Абсолюта" настигает читателя фантасмагорическое погружение в зеркала. При семисвечниках и зеркалах, поставленных друг против друга. Здесь очередное авторское alter ego , герой древнегреческого мифа Алкмеон, вождь Эпигонов, неожиданно попадает в зазеркальную тюрьму, тоже, конечно, яму, только зазеркальную.

Мотив зазеркальности давно живет и развивается в творчестве поэта Виктора Широкова. Когда-то в его стихах запомнилась и поманила магией знатная звучная рифма: "Забайкалье - Зазеркалье". И здесь этот волшебствующий мотив не только зазвучал, но и развернулся в полную силу, из метафоры - в целую повесть, по жанру - постмодернистскую фантазию.

Почему мне так запомнилась эта рифма и, вообще, те стихи поэта? Наверное, потому что я тогда как раз именно там проходил службу, в Забайкалье. И Байкал представлялся тогда мне зеркалом - самым глубоким и духовно надстроенным ввысь на всю длину его глубины. И страна позади него необъятно широкая - таила нездешнюю загадочность для западной её неотъемлемой части.

"В ожидании Абсолюта" - несомненно, добротный образец постмодернистской прозы, где в самом названии уже кроется столкновение художественного идеала и сугубо антиабсолютистского постмодернизма. Жаль, не могу уделить место разбору необычным и предельно точным, как настраивающий звук камертона, выверенным контрапунктистски эпиграфам, предваряющим все пять повестей сборника. Авторы эпиграфических цитат несомненно, писатели близкие перу и сердцу Виктора Широкова: супермодный Милорад Павич, до сих пор малоизвестный Виктор Соснора, чуть ли не мифический Ян Панноний и серьезный ученый И.Н. Голенищев-Кутузов, культовый Юкио Мисима и ветхозаветный Г.В.Ф. Гегель, явно кровнородственный автору "Вавилонской ямы" Владимир Набоков и едва ли дочитанный до конца Клод Леви-Строс... И уж совершенно ясно, что именно они определяют кругозор его скрупулезного и вдумчивого чтения. Недаром Виктор Широков как-то напечатал в коротичевском "Огоньке": "Я готов повторить за Слуцким, что читатель я мировой, что не только семечки лускал, а работал и головой". Из хороших читателях получаются порой весьма неплохие писатели.

Из дня нынешнего с августовским путчем и прочими трагедиями и фарсами Ха-Ха века автор переносит своего нового героя в иное измерение, трансформируя древнегреческий миф. При этом фантастический прием исполнен довольно необычно даже для самой изощренной сверхсовременной и супермодной литературы. Здесь и блеск словесной игры, вполне в духе Льюиса Кэрролла с его Алисой в Зазеркалье ("Жрецы так слишком много жрали, что назвали жрецами их"). Здесь и перепевы Пастернака, например, "Стило (то есть свеча) блестело на столе. Стило блестело" или "Камера (то есть Кавказ) была вся как на ладони и вся как смятая постель". И колоритная обрисовка персонажей. Запоминается, скажем, у тюремщика "обточенный череп с жалкими остатками волос на затылке напоминал старинный бильярдный шар с многочисленными вмятинами от ударов кия безжалостной судьбы".

В Алкмеоне, главном действующем лице двух последних повестей книги, соединились в одно целое мифологический герой-матереубийца и некий писатель, свыкшийся с положением "литературного изгоя, аутсайдера", который со временем стал сам "сыпать аттическую соль на бесчисленные раны своих гонителей".

В зеркальной тюрьме, куда он попадает, он доводит свое самобытно-словесное мастерство до виртуозности, вырабатывает свои иронические творческие принципы: "В современном романе главное не правила и форма, к тому же полувоенные, а - подлинная страсть".

Так что же, от Чехова - к постмодерну? Вполне в духе времени. Но все же, не выхолащивая Чехова в себе. Виктору Широкову на примере данной книги это вполне удается.

Заключительная повесть книги "Мраморные сны, или Очищение Алкмеона" продолжение предыдущей. Его герою снятся "мраморные" сны. И здесь древние архетипы переплетаются с современными. Словно бы обрастает плотью и наполняется кровью вынесенное в эпиграф изречение: "Миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится интеллектуальный импульс, породивший этот миф".

Не то герою, не то автору. Ставшему "рабом Аполлона, его добровольным писарем, живой самопиской", приснилось, что он - сын речной нимфы Каллирои и безумного Алкмеона-матереубийцы.

И, стало быть, постмодернистская ткань повествования сплетается из древнего мифа, ожившего вновь. И выстраивается в увлекательный сюжет, наполненный дыханием гомеровского эпоса и всечеловеческих страстей.

Такие честные образцы постмодернистской прозы, без сомнения, со временем станут классикой. Жаль, что многие спекуляции сегодня нагло и беззастенчиво компрометируют его новаторские устремления. Но об этом особ статья.

А у меня возникает образно-ассоциативный ряд в связи с "античными кущами проблем Ха-Ха века". На дне ямы Вавилонской все-таки не все деградируют, спиваются, гибнут духовно и физически. Что ж, более приспособленные и проворотливые умеют жить за чужой счет, изобретают паразитическую виртуальную экономику с финансовой пеной. Но есть и такие, которые не утратили романтического духа, выстраивая свои мифологемы. Правда. Далеко не всегда мифы, шарики-вымыслы, выносят их со дна тюремного двора-колодца ямы Вавилонской...

И общее впечатление от творчества Виктора Широкова, от его книги повестей такое: автор, меняя обличья, принимая образы своих героев, заглядывает в бездну вавилонскую, таящуюся в каждом из нас и разверзшуюся вселенским провалом. Но долго в неё не глядит, иначе она может заманить, затянуть... С вскруженной головой, не дай бог, бросишься в нее, и поминай, как звали.

Сам в неё не заглядывается и нам, читателям, не дает, - щадит, жалеет. Не лишает последней надежды. И какой-то подспудной веры, что все-таки всем миром не дадим дальше рыть яму Вавилонскую и сами, наконец, выберемся из нее. А на её месте обретем потерянный рай.

"Дай Бог, люди, наконец, поймут, что золото - зло, что огонь злобы и зависти оставляет после себя только золу сгоревших мечтаний, и нельзя проливать безнаказанно кровь, не рискуя вызвать Эринний, воинственных неустанных мстительниц. Истинное очищение - не совершение злодеяний. Об этом и говорят мраморные сны - проблески коллективной памяти человечества". Так заканчивается книга.

А в бездну вавилонскую, я думаю, заглядывать все-таки полезно. Дай Бог, в ней только не пропасть.

г. Ельня Смоленской обл.

12 апреля 2002 г.