Дочку назвали, конечно, Машей.
И с другими людьми за эти годы произошли перемены — потому что, как уже было сказано, три года в наш век — срок большой.
Дмитрий Владимирович сильно постарел после сюрпризов, которые преподнесли ему дочери — сначала сбежавшая младшая, а потом и старшая, почти немедленно вышедшая замуж за освободившегося жениха. Как-то он сразу устал, потерял силы и уже совершенно не хочет оставшиеся тратить в диспансере. К старшей дочери и ее мужу, которого своими же руками сделал популярным профессионалом, он испытывает опасливое уважение, но с нетерпением ждет шестидесяти, чтобы, сразу уйдя на пенсию, погрузиться в их семью, возиться с внучкой и со спокойной иронией размышлять об этом анекдоте, который называют «жизнью». А Эдик уж пусть обеспечивает эту самую жизнь и заботится обо всех.
Существенные перемены произошли также у Клавдии Новогрядской и Вениамина Вениаминовича Шестиковича. Проконсультировавшись у специалиста относительно того, не слишком ли близкое — седьмая вода на киселе — у них родство, симпатичные эти люди тоже поженились, почти одновременно с Эдуардом и Груней. Однако вторая пара оказалась более энергичной, чем первая: родили уже двоих детей, разнополых, и Клавдия ждала третьего. За те же три года они полностью изменили вообще образ жизни: Вениамин Вениаминович бросил почетную должность слесаря-сборщика на военном заводе, а Клавдии бросать было нечего, так что взяли они в аренду через тех же Краснова и Сниккера квартиру беглого Воронова и открыли там гостиницу на сутки и почасовую. В приличном доме такая гостиница должна была бы возмутить соседей, в первую очередь Дедушева, и вообще испортить репутацию персонажам, прежде абсолютно благопристойным. Однако именно благодаря их благопристойности все устроилось наилучшим образом: постояльцы выглядели прилично и вели себя тихо, как и подобает приехавшим на сутки по делам в министерство или головной офис командированным менеджерам выше среднего звена, — гостиница была чистенькая, со всеми удобствами, включая плазменную панель и биде, недешевая. И, к слову, о биде: если и приходили сюда часа на три незаконной любви смущенные пары, то и они были абсолютно приличные. Как правило, мужчина очень немолодой, некрасивый и усталый, а с ним женщина немного моложе, иногда хорошенькая, иногда так себе, но всегда скромно одетая и даже почти не накрашенная. В общем, никто Шестиковичей за содержание дома свиданий не осуждал. Мораль ведь сильно расширилась за последние десятилетия, согласны?
А теперь плохая новость: Краснов умер.
И ведь нестарый еще человек был! Вдова его считала, что покойный себя сжег, работая за двоих, за себя и бестолкового партнера, надорвался. Но поделиться этими грустными соображениями ей было уже не с кем. Жена Сниккера тоже очень горевала: ее мужу теперь придется работать за двоих, а доход не увеличится, поскольку долю Краснова в бизнесе унаследовала его только что упомянутая вдова, к работе, конечно, никак не пригодная. Так что мгновенный инсульт Краснова многих искренне огорчил — и друг его детства Дмитрий Владимирович тяжело задумался, и Вениамин Вениаминович на похоронах выглядел еще более серьезным, чем обычно, и даже Эдуард Харитонович урвал час из времени приема пациентов и присутствовал на отпевании — да, отпевали Краснова, а как же, теперь всех отпевают, — но на кладбище, конечно, не поехал… А Клавдия с Груней плакали, как по родному. Вот такие дела, я даже рассказывать вам не хотел, но обязан — обязан автор читателям рассказывать всю придуманную им правду.
В общем, прошло, о чем было сказано, три года. И, как принято в этом повествовании, вся компания в один из рождественских волшебных дней собралась у Дедушевых, но уже не в гостиной, поскольку с рождением у Эдика и Груни дочери Маши бывшая гостиная стала как бы спальней Дмитрия Владимировича, а бывшая его спальня — детской. Получается, собрались все в спальне Дмитрия Владимировича, хотя ничего в бывшей гостиной не изменилось, просто на ночь раскладывался диван и вынимались из его недр простыни и одеяла… Ну, неважно. Собрались и собрались — сели вокруг стола, поставили к столу высокий детский стульчик для девочки Маши и коляски с гостевыми детьми. Начали выпивать понемногу — все, включая старого Дедушева и крепкого Вениамина Вениаминовича, сильно сбавили в этом занятии, годы свое берут — и закусывать едой, приготовленной отчасти Груней на месте, отчасти же принесенной Клавдией в кастрюлях.
Настроение у всех почему-то было тревожное какое-то…
Ладно, хватит томить.
Кто-то открыл своим ключом входную дверь.
Все сидевшие за столом — кроме детей — встали, будто включенные этим щелчком.
Спустя секунду в комнату вошли трое: Мария Дедушева, Михаил Воронов и еще незнакомая пожилая женщина — то есть знакомая одному только Дмитрию Владимировичу, потому что это была его двоюродная сестра Марта, давно живущая в Ленинграде, а последние двадцать лет — в Санкт-Петербурге. С Мартой Дмитрий Владимирович никаких отношений не поддерживал, и она с ним — тоже, а почему, уже ни тот ни другая не помнили. Так сложилось: компании и интересы, не говоря уж о местах постоянного жительства, были разные — Марта была художницей, вела питерскую богемную жизнь, то есть порядочно выпивала и редко прибирала в квартире-мастерской окнами на Исаакий…
Потребовалось каких-нибудь полчаса, чтобы все выяснилось.
Беззаветно любя свою сестру, Мария решила исчезнуть, чтобы не мешать счастью Груни и Эдика — она знала, что судьба толкнет ее жениха к той, которая в тяжелый момент окажется ближе. Сама же не стала сразу связывать, как говорится, свою судьбу с Мишей, хотя уже было между ними нечто большее, чем соседская симпатия. Однако Мария твердо решила переждать в Питере, у тети, пока молодой человек как следует встанет на ноги и в деловых странствиях по миру восстановит все потерянное. Современные девушки, даже самые романтические, разумно смотрят на жизнь…
Вскоре еще одна пара поселилась в доме — в однушке Михаила. Пока детей нет, вполне достаточно.
Только пришлось долго выветривать гостиничный дух.
Шестиковичи некоторое время спустя открыли мини-гостиницу в соседнем корпусе — у них уже сбережений скопилось достаточно, чтобы не арендовать, а купить квартиру. Ну, и Воронов подбросил — вернул по-родственному часть квартплаты за три года.
Дмитрий Владимирович ушел на пенсию. Он примирился с Мартой и по телефону — у него тариф выгодный, — подолгу обсуждает с нею возможности обмена жилплощади в Питере на Москву. Марта никак не может решиться, но разговор поддерживает.
Все, с кем я начинал рассказ, счастливы и часто собираются в старой квартире Дедушевых. Выпивают за все хорошее, обязательно поминают, не чокаясь, Краснова.
Короче, жизнь вполне наладилась исключительно благодаря такой старомодной вещи, как беззаветная сестринская любовь. А вы говорите…
Я же остался на некоторое время в одиночестве, как всякий автор, закончивший сочинение и простившийся с его героями. Население опять к Новому году готовится, рождественские подарки скупает оптом, компании сколачивает… А я сижу вот, задумчиво перелистывая двенадцатый том тридцатитомного Диккенса, в котором под странным названием «Битва жизни» уже описано все, о чем я вам рассказал. Даже имена моих персонажей начинаются теми же буквами, что у гения.
Только время другое.
Хотя время всегда одно и то же — оно же не начиналось никогда и не кончится. Оно течет и течет, как небесный рождественский свет, как мимолетный облачный дым на вечном синем фоне.
В общем — не прощайте, господа, но до свидания. А где свидимся — неважно.
Об авторе
Александр Кабаков — писатель, драматург, журналист. Автор романов «Невозвращенец», «Все поправимо», «Беглец», «Старик и ангел» и др. Живет в Москве. Рассказ «Все свои» был впервые напечатан в журнале «Сноб» (декабрь/январь 2012–2013).
