Потом, за шесть лет валяния дурака, Эдди спустил деньги, принесенные этим его диэлектриком, промотал все, кроме дома в Хэддаме. Патент пришлось продать японцам. Йалина оставалась с ним, но, убедившись, что истрачено все до последнего доллара, отбыла в холодные страны (алиментов не требовала, так как тратила, в основном, сама). Эдди вернулся в Хэддам, в дом на нашей улице. Из Бел-Лабс или из каких-то других научных городков, которые тогда возникали, как грибы после дождя, в полях, еще недавно принадлежавших фермерам, ему приходили все новые предложения, которые он мог бы принять в качестве старшего специалиста. Но к работе его по-прежнему не тянуло, поскольку, как выяснилось, удалось припрятать кое-какие деньги из офшоров, о которых ни Внутренняя налоговая служба, ни Йалина не подозревали. Иждивенцев на шее у Эдди не было. Он стал склоняться к мысли, что в его бедах виноват слабый пол и что, пожалуй, стоит начать новую жизнь без этой власяницы. Устроился научным консультантом в Хэддамскую публичную библиотеку, но работа вскоре стала невыносима. Тогда он расклеил объявления с необычным заголовком «Король ремонта электроники» и стал разъезжать по домам, ремонтировать горожанам аудиоаппаратуру категории Hi-Fi, перезагружать системы сигнализации и программировать пульты дистанционного управления. Когда же и это стало слишком напоминать работу, Эдди пришел к тому же решению, что и тысячи других американцев, которые обладают способностью добиваться успеха, но лишь на пятьдесят процентов, не имеют острой нужды в деньгах, не любят ни маяться от скуки, ни работать, но которые, тем не менее, склонны думать, что разъезжать по городу, разглядывая дома сограждан, — сносное времяпрепровождение за неимением лучшего. Иными словами, Эдди сделался риэлтором в компании «Рекнан и Рекнан», конкурировавшей с «Лорен-Швиндел», в которой работал я, пока не женился на Сэлли и не переехал в тысяча девятьсот девяносто каком-то году в Де-Шор. История обычная, и это так же верно, как то, что нет правильного способа планировать и прожить жизнь, зато есть множество неправильных.
В середине восьмидесятых, вернувшись в Хэддам после расставания с Йалиной, Эдди некоторое время принимал деятельное участие в Клубе разведенных мужчин, учрежденном такими же пентюхами, как и он сам, но движимых бедной фантазией и скудных духом. Он настаивал, чтобы мы все делали сообща: забрались вместе на гору Катахдин, отправились в велопробег по мысу Бретон, прошли на байдарках по Баундери-Уотерс, съездили на теннисный турнир Френч-Оупен (сам Эдди играть не умел, но самозабвенно болел). Мы, разведенные мужчины, однако, интерес ко всем этим предприятиям обнаружили нулевой. Предпочитали просто сойтись в каком-нибудь темноватом баре Ламбертвилля или Де-Шора, тихо надраться коктейлем из водки и сока лайма под названием «буравчик», поворчать на спортивные темы и, в конце концов осознав, что жизнь не удалась и что компания собутыльников могла бы быть и получше, разойтись по домам.
Эдди, однако, не предавался унынию: с энтузиазмом обличал свою уехавшую жену, тосковал о Мохок-Вэли, где прошла его юность, о славных деньках в Кембридже, где он был смышленее однокашников и помогал им с умножением матриц; о тучных годах, когда ничто не казалось слишком хорошим, или слишком дорогим, или «вообще слишком»; о награде, которую получил, набравшись терпения выяснить, что единственный способ (ненадолго) осчастливить Йалину — колоссальные излишества. Это Эдди придумал клички всем участникам Клуба разведенных мужчин, не заботясь, нравятся они нам или нет. Картер Нот получил прозвище Старина-Болван, Джим Уорбертон — Старина-Помидор, я — Старина-Бассет-Хаунд. Себя он называл Старина-Маслина: в портовом ресторане «Спринг-Лейк», куда нас занесло как-то вечером после бестолковой рыбалки в открытом море, на которой почти всех укачало, ему показалось смешным название из меню закусок — «Маслины ассорти». То есть там можно было сделать такой заказ: «Я буду маслины ассорти и шотландский виски». Эдди всегда вызывал у меня симпатию своим неукротимым стремлением все пробовать. Потом мне временами казалось, что это я сам был таким всю жизнь, но тут я почти наверняка ошибался.
Однако с какого-то времени мы с Эдди встречаться перестали. Течением жизни его отнесло от Клуба разведенных мужчин. Да, мы оба продавали дома, но в разных ценовых категориях, и в рыцарских поединках на этой почве не участвовали. Дело тут прежде всего в том, что его не слишком волновали сделки с недвижимостью — денег и так хватало. До меня доходили слухи, что он занялся богословием, писал в семинарии диссертацию, но бросил. Потом будто бы уехал за границу со Службой друзей[9], но подцепил лихорадку денге[10], и его сестре-двойняшке пришлось переехать из Херкамера, чтобы за ним ухаживать. Раза два он попадался мне на Семинарской улице на старом «швин-роудмастере»[11]. Потом кто-то — Картер Нот — говорил, что Эдди пишет роман. Писательство — последнее прибежище определенного рода обреченных оптимистов. Наконец, я встретил Сэлли, мы уехали в Си-Клифт, и я совсем забыл о маслинах ассорти — до того был тогда поглощен жизнью, что не хотелось вспоминать о своем туманном послеразводном прошлом, далеких детях, смерти, истории моих собственных опасных приближений к маргинальной зоне жизни и попыток уйти от нее подальше.
И так продолжалось до телефонного звонка на прошлой неделе или, может быть, дней десять назад. Потом, еще через день-другой, кто-то оставил на автоответчике сообщение, которое Сэлли слышала, а я — нет. Намерения что-либо предпринимать в связи с тем или другим у меня не возникло. Наконец, Сэлли сказала:
— …кажется, это какой-то твой знакомый. Сильно кашляет, видимо, болен.
В тот же день я услышал:
— Але. Ну вот. Фрэнк, это Маслина. Ты меня слышишь? Маслины ассорти. Эдди. Давно тебя не видел. Черт знает сколько. Ты ведь по-прежнему на Уилсон-лейн, дом шестьдесят? — Я сначала узнал Эдди, потом перестал его узнавать. Голос был хриплый и дребезжащий, такой же я потом услышал по радио. Гнусавое порождение худобы и немощи, доставленное по оптико-волоконной линии. Вовсе не тот испытатель, которого я когда-то знал. И не тот человек, которого…
— Позвони мне, Фрэнк. Я умираю, — Эдди закашлялся. — Прошу тебя, зайди до того, как это случится. Говорит Маслина (Неужели он по-прежнему называет себя Маслиной?) — позвони.
Я не собирался ему звонить. Полагал, что его звонок меня ни к чему не обязывает — в пору моей работы риэлтором дело обстояло ровно наоборот.
Дней через пять Сэлли должна была уехать в Сауф-Мэнтолокинг оказывать психологическую помощь пострадавшим от урагана. У меня ее намерения вызывали все нараставшее изумление и даже некоторую тревогу. Я стоял в ванной перед зеркалом, причесывался после душа. Она шла мимо двери, вдруг остановилась и внимательно на меня посмотрела.
— Не знаю, кто это дважды звонил на прошлой неделе. И вот снова, — сказала она. — Похоже, что-то важное. Его зовут Артур? — Сэлли часто говорит со мной так, будто продолжает разговор, начатый две минуты назад, хотя на самом деле с тех пор могло пройти недели три, или даже ей только так кажется. После урагана она погружена в себя.
— Маслина, — сказал я, хмурясь и разглядывая в зеркале темное пятнышко у себя на виске. — Маслины ассорти.
— Это что же, имя такое? — Сэлли стоит у двери, глядя на меня.
— Кличка. Была давно.
— Женщины никогда друг другу кличек не дают, — замечает она. — Только обидные. Интересно, почему это? — Она отворачивается и начинает спускаться по лестнице. Я не говорил, что не буду звонить Эдди. У нас с Сэлли разные взгляды на жизнь, что, строго говоря, не укрепляет наш (и мой, и ее второй) брак, в необходимости поддерживать прочность которого мы оба убеждены, но и не вредит ему. Можно считать, что это уже хорошо. По мнению Сэлли, каждое событие жизни человека естественно влечет за собой следующее, что может вызывать у него только самый живой интерес. Я же смотрю на жизнь как на последовательность бед, которые, одну за другой, удается избегать, благодаря чему горизонт ненадолго оказывается безоблачным, что не может не радовать. Сэлли всегда рада встрече со старыми друзьями. Я же решения, связанные с такого рода ситуациями, принимаю в индивидуальном порядке и всегда в последний момент.
