А море – от соприкосновения (больше-то купающихся не было)! – разволновалось… И – приняло.

Роскошь, блеск!.. Куда Грину – с его «Золотой цепью»! И вот хожу, а Красоту – и чуждую пусть – по мере сил присваиваю: море – где б ни было – настоящее…

А люди всё что-то жуют, забыв о Мифе. И изъясняются на непонятном мне языке. Зато на лицах (пожалуй, на всех) – понятные мне улыбки.

И – у меня: первая же загранпоездка!

Херсониссос.

Ну, сон! Ощущенье: бывал… (Может, во времена Гомера?)

Или – первооткрыватель? Пару кроссовок сносил – а что видел?!

Сегодня – скульптуру, олицетворяющую счастье: он держит на весу её – обвившую его руками и ногами, чтобы, по-видимому, не вознестись…

Сильно! (Но всё ж – на подступах…)

Пальмы, кактусы… Под черепицею – вроде многопалубных кораблей – дома… Бассейны, бары… Вкрадываются сомнения: может, по недоразумению занесло?

Воздух насыщен ароматами – из кофеен, с моря…

Тепло. Обвевает ветерок. Восточная музыка.

Херсониссос – облагороженная копия Коктебеля.

Айос-Николаос – Сития.

Освоился – и воспрял. Врос. То, что увидел, я б назвал Макси-Крымом… Таврией в энной степени.

Сходство? Горы (здесь – больше). Цикады (громче). Отсутствие дождей (с мая не было). Море (синей, солоней). Те ж «Кр».

Этакие этажерки-города с узенькими улицами, в которые чудом – со мною внутри – въезжает автобус.

Прибрано. На улицах и в душах чисто.

Гречанки с улыбкой позволяют заговорить (мне – на ломаном никаком). И – уже изъясняюсь. Глазами: выучился за поездку в Ситию (у славянки по имени Василька)…

Сития – на восток.

Последний оплот минойцев.

Дорога – на поражение воображенья: над пропастями…

Мельницы рукастые на плато Лассити…

По пути – Айос-Николаос, город с бездонным водоёмом в центре, с аметистовыми в витринах жеодами, с чистейшим синь-заливом.

Ретимнон.

Не верится: посередь Средиземноморья, на древней земле!

Не разъехаться… На перекрёстках – аксакалы-автохтоны…

Крепость из старины – и выдающийся в море, яхтами усеянное, маяк…

Впитываю…

Когда не путешествую, плаваю. И – всё больше влюбляясь в море.

А вот соотечественники, похоже, предпочитают бассейн…

Из моего номера – выход в венецианский двор, а там – бассейн с подсветкой и… плавающая, с выразительными глазами, южанка…

Но… у меня за морем есть своё Незаходящее Солнце.

Кносс.

В Кносском дворце. В гостях у самого Миноса, царя Крита, деда Гомера!

С волосьями, как у Медузы горгоны, расчёску забывшими, кружу внесебя по лабиринтам ужасного Минотавра, принюхиваясь к событиям трёхтысячелетней давности…

Будто я тут уже целую вечность!

И всё кажется таким знакомым!..

А сколько ещё мест чудных, где не бывал!..

Элунда – Спиналонга – Иерапетра.

Белые вдоль моря малонаселённые города, белые ж островки, на одном из которых, называемом Спиналонга (Спинолунга), – с венецианской крепостью и 500-летней базиликой – лепрозорий…

Прокажённых не выпускали…

Я ж – не узник: не в силах сдерживаться, и – по вольному морю – вплавь…

Выхожу на залитую солнцем набережную Иерапетры, встречь распахнувшемуся Ливийскому морю, – и вторю приветствиям незнакомых людей (как и все на Острове, радующихся жизни), на удивление доброжелательных.

Не боги явно. Но красоты Крита, похоже, благотворно действуют: ни разнузданных, ни хмурых, ни нищих не встречал.

Оголённость умеренная. Но совершенны плечи…

И хотя – со времён Миноса ещё – у аборигенок принято оголять грудь, ничто так и не растлило нравов островитян. (Как, надеюсь, и мои купания чуть свет…)

Все радуются – люди, солнце… Вообще, воздух Острова пропитан радостью. И я заражён ею.

Ханья.

Молодых, я бы сказал, немного. Больше седовласых. Много иноземцев и не очень весёлых русских.

Остров напичкан отелями, развлечениями для туристов.

Культ еды и питья…

И все ездят. На чём только не!..

Я – тоже. На джипе. В Ханью (немного похожий на Венецию город).

Всюду – оливки, апельсины, бананы… Цветёт бугенвиллея.

Ни змей ядовитых, ни хищников. Из диких животных не вывелись только козлы «кри-кри». Природа вкупе с историей создала для человека здесь все условия – и, похоже, эксперимент удался.

Зря, что ли, родом отсюда – и художник Эль Греко, и писатель Никос Казандзакис…

«…И ты, может быть?» – дала мне знать закутанная по глаза зыркнувшая на меня и уплывшая в море особа…

Малия – Сталида – Херсониссос – Ираклион.

Прошёл – с ветром на пару – по краю суши.

Мимо верениц вилл, отелей, дендро- и аквапарков – вдоль изумрудного, в барашках, что «среди земель» моря.

Грудью на ветр, с душой нараспашку…

А море среди скал билось – пахучее, пенное. Хоть молись на этакую красоту!

В районе Малии разбежался по песку – и не удержался – неожиданно для себя прошёл долгим «колесом» по пляжу, чем, не желая того, сорвал аплодисменты объявившейся невесть откуда англоязычной публики.

…Сдаётся мне, интуристы тут задались целью «спасать» одиноких.

Что ни встречный, – в качестве «круга спасательного» – бросает улыбку ободряющую: «Хеллоу!»

И – жить можно «обречённому» на молчание…

А под вечер в порту Ираклиона – суперлайнеры, катера, яхты… Солнце – словно срезанное поверх ножом – быстро таяло в море.

Душа пела, полнились солнцем глаза! Кала! (Хорошо!)

Сиси – Солнари – д. Христос – Адонис – Неаполи.

Море разбушевалось – не отвести глаз: в белой пене, клокочущее, билось о скалы, дышало паром…

Мы стояли друг против друга – и до меня дошло: море оттого бесится, что людям не до него!

Да, не для купанья погодка! На пляжах спасатели – чуть что – в свист…

Но мне удалось-таки сплавать. Притом что море изрядно потрепало непослушного, дразнящего Посейдона…

Миновав Малию, впредь никого уже не встречал.

Двигаясь на восток, вышел к пустующей, не запирающейся православной церквушке.

Далее – без дорог. Помолившись, нашёл за церковью едва заметную тропку с видом на «крымский Батилиман». Обогнув же над беснующимся морем обрыв и спустившись в дол, оказался среди древних руин…

После обустроенного побережья – заброшенность. Как будто нога человека не ступала здесь уже тысячу лет.

Ветр с моря обдувал, спешить было некуда – и я час за часом шёл мимо каких-то доисторичесеих развалин, пока не набрёл на удивившихся моему появлению двух пастухов, которые воззрились на меня, как на чудо, и жестами дали понять – засветло, если идти берегом, до жилья не добраться.

И что бы я делал, если бы эти добрые люди не подбросили меня на мотоприцепе – пусть допотопном, в компании со связанным, но брыкающимся козлом?!

Полчаса взмывали мы вместе с этим самым козлом по серпантину в горы.

Всё выше… Пока не оказались на «Ай-петринских», как показалось, высотах… Откуда мне уж следовало выбираться самому.

И долго я шёл в глубь гор, а солнце закатывалось, стирались понятия времени-пространства, и чудилась – неподалёку, на склоне горы Иды, – пещера младенца Зевса…

Но вот проза жизни – хотелось есть. Благо – в деревне Христос (!) сорвал я по пути свисающую надо мной гроздь винограда… А посему когда – уж к вечеру – меня нагнал допотопный тарантас и водитель-грек предложил: «Макря… леофорио…» (что бы это значило?) – я не возражал.

Словоохотливый, весь – улыбка, подвёз он меня к отъезжающему уже автобусу (как выяснилось, последнему), идущему на Ираклион. Но, как я ни настаивал, филос (друг – по-гречески) категорически отказался от денег.