А сейчас — сейчас его охватывал враждебный город. Все: Чудик, Юрка, Тушканов, Савицкий, люди на улицах и в павильонах базара — были врагами. Это сознание всеобщей враждебности требовало действия. Одним духом он проскочил площадь перед обкомом партии — здесь на первомайской демонстрации школьная колонна велосипедистов постыдно завязла в песке под трибуной и остановила движение задних колонн. Проскочил сквер; из-за карагачей выдвинулось красное кирпичное здание.

С рвущимся сердцем, с пересохшим горлом он пробежал темный коридор, дернул дверь. Пуст был правый угол.

— Где он?

Сосед Жуса, казах в толстом, на вате мундире ответил:

— В редакцию пошел.

Седой понял: Жус пошел к полковнику.

Вмиг Седой был перед саманным побеленным одноэтажным зданием, вытянутым во всю длину квартала. Здесь роились редакции областных газет, русской и казахской, редакции вещания на обоих языках. На крыльце Седой вспугнул кур — они были привлечены подсолнечной шелухой на ступеньках, и одна из них очутилась за порогом, а там с криком пустилась бежать по коридору. Открывались двери, вываливались в коридор люди, бросались ловить курицу. Она была загнала в тупик и поймана под обитой кожей дверью с табличками «Редактор» и «Заместитель редактора». Все эти шумные обстоятельства помогли Седому, оставаясь незамеченным, высмотреть полковника. Он стоял на пороге комнаты и выговаривал толстому человеку, который обрывком папиросной коробки снимал куриный помет с рукава кителя:

— Вы что, пехота, распустились? Коринец облевал китель, ты курей в нем гоняешь!

— Что ты ко мне цепляешься, Пилипенко? — ответил толстяк, ничуть не обижаясь. — Чи китель твой?

— Общий, в этом все дело!

— Не нравится, не надевай!

— Что я в обком так поеду? — Полковник мохнатыми ручищами хлопнул себя по выпиравшему над ремнем животу. На полковнике была рубашка с короткими рукавами. — Нашего редактора не знаешь?

Толстяк снял китель, остался в сетчатой безрукавке, под которой была надета синяя майка. Полковник свернул китель, перебросил его через руку, вздохнул:

— Приехали мы с маршалом в Вену, его тогда назначили командующим группой войск… Говорит «Собери штаб в зале». Я исполнил. Он командует: «Двадцать пять раз выйди и войди» Потом штабистам «Видели, как носит китель мой офицер по особым поручениям? Запомнили?»

— Шо не напишешь ему?

— А чего писать? Товарищ Рокоссовский, день добже, какая погода в Варшаве?.. Он меня не отпускал, говорил: «Пилипенко, я карьеру тебе сделаю. Если бы не твой батя, я бы остался гнить в сивашской грязи на радость Петру Николаевичу Врангелю». А я ему: мать больна, Константин Константинович, я единственный сын. «Вызови сюда». Астма у нее, говорю, вне степной зоны задыхается…

— Я твоего маршала видел, издали… На Втором Белорусском было дело, — сказал толстяк, расположившись к разговору и доставая папиросы.

Полковник взглянул на часы и как забыл о собеседнике: повернулся к нему спиной, крикнул в глубину комнаты:

— Моя машина пришла! Я заскочу в отделение дороги, оттуда в обком!

Седой не сразу пошел к выходу следом за полковником, а когда вышел, увидел с крыльца серый «Москвич». На втором сиденье рядом с полковником сидел Жус!

В коридоре отделения дороги — запыхавшийся, заправляя на ходу рубаху, — Седой наскочил на тетку, вместо извинения спросил: «Где Мартынов работает?» — и та указала дверь. Дверь была обита дерматином, он дернул — и тут же закрыл ее. В краткий миг он как бы сфотографировал большую комнату с белыми шелковыми шторами, Мартына за столом, полковника и Жуса в кожаных креслах с пуговичками. Седой выскочил из здания, обогнул его. Окна Мартына были заперты — в такую-то жарищу!

Седому, укрывшемуся за акацией, были видны хозяин кабинета и гости. Мартын сидел боком к окну, Жус спиной, полковник лицом, что было почти неопасно для Седого: полковник не сводил глаз с Мартына. Говорил полковник — быстро-быстро двигались губы, как у кролика, грызущего морковь, надувались и опадали мясистые отвислые щеки. Время от времени он делал уважительные жесты в сторону Жуса. Шли переговоры о возвращении белой, понимал Седой. Речь полковника в тех местах, где он нажимал на ударные гласные, невнятным рокотом достигала Седого; однажды он услышал, скорее угадал, свое имя.

Мартын глядел сонно, безо всякого внимания к собеседникам. Вялым движением кисти остановил полковника и произнес «нет». Слово было угадано Седым по тому, как вскинулись углы губ. Полковник было начал торопливо перебирать губами, Мартын вновь сказал «нет» так резко, что Седой расслышал. Здесь Мартын снял трубку телефона, уставился взглядом в плоскость стола. Полковник кивнул Жусу на дверь и сделал вращательное движение кистью. Тот поднялся, подобострастно покивал Мартыну, привлекая его внимание, пошел к двери и оттуда покивал с той же подобострастной улыбкой. Седой был ошеломлен. Мартын этот неприметный человек, вечно какой-то пришибленный, едва замечаемый в обществе голубятников, обращается с Жусом, как тот с секретарем какою-нибудь Чудика.

Дальнейшее привело Седого в состояние, сходное с оцепенением. Действия полковника — а действовал он нахраписто: перегнулся через стол и шумно говорил в лицо Мартыну, тряс щеками и двойным подбородком — окончились тем, что Мартын дал ему пощечину и указал на дверь. Полковник с обиженным выражением лица пошел к двери — он будто вмиг похудел. Здесь по окрику Мартына он стал, сохраняя на лице выражение обиды, но поза его выражала готовность вернуться и сделать вид, что плюху он не получал. Мартын взял со спинки стула его китель, бросил, и полковник поймал китель, изогнувшись.

Седой кинулся за угол, смотрел, как полковник и Жус садятся в машину, как она побежала по разбитой брусчатке площади. Он не испытывал ненависти к Жусу, не испытывал трепета перед полковником — все было смыто увиденным.

Он приехал к дому у базара, начал рассказывать о происшедшем в кабинете Мартына. Сережа перебил его, подошел к дверям. Ударом ноги открыл ее и выглянул в коридор, а затем увел Седого к окну и заговорил, местами переходя на шепот.

Слухи о поездках Мартына за голубями в Самарканд, Хиву, Москву, его неслыханной цены птица, мгновенное отступление Жуса при упоминании Цыганом имени Мартына; разговоры в городе о тайной, укрытой голубятне Мартына, о капканах и ловушках на подступах к ней, попытка Жуса повлиять на Мартына с помощью полковника — все Сережа соединил, и за этим целым встал образ могущественного человека. Могущественного в своей скрытой от глаз власти, и знали о ней лишь избранные — начальник группы захвата угрозыска, полковник — бывший офицер по особым поручениям при маршале Рокоссовском. Мартын действовал руками других, он знал все, что делается во дворах, знал о разговорах на скамейке в саду. Несомненно, он поручил Цыгану добыть ему белую.

Ребята спустились во двор. Сережа оглянулся:

— Может, кто следит за нами?..

— Нужны мы ему!.. — Седой оглянулся, ему передалось Сережино напряжение. — Пойдем выследим Мартына, может, стырим белую…

— А капканы?

— Откуда у него капканы? — неуверенно возразил Седой.

— Купил в охотничьем магазине. Запросто ногу перешибет. Седой закричал на Сережу.

— Отдать ему белую, да?.. Ты сорвался бы с крыши насмерть! Понял?.. Мешок бы с костями!

Сережа вновь оглянулся на свой пустой двор, голый, утоптанный до каменной твердости, переходящий в улицу. По ту ее сторону кипел, ворочался базар.

— Жуса с собой бы позвать — сказал Сережа. — У него пистолет…

— Жуса? Ты бы видел!.. Жус ему кланялся до дверей, как китаец своему императору.

Сережа стал неуверенно пояснять свою мысль, и Седой понял, что он заговорил о Жусе из веры в какую-то ограничительную силу: есть же кто-то сильнее Мартына, должен быть…

Здание вокзала, амбулатория, перекидной мост, депо, мастерские ПЧ, прочие службы и десятка три жилых железнодорожных домов — одноэтажных, сложенных из тесаного рыжего камня, как бы вдавленных в землю своей тяжестью — образовывали ансамбль. Поставлено все это было разом в начале века, когда тянули ветку в Среднюю Азию, поставлено добротно; через двадцать лет Седому, главному архитектору города, при перестройке привокзального района придется выслушивать сетования начальника СМУ на прочность здешних построек — их будут долбить и крушить не одну неделю.