Майор встречает гостей на улице, кричит мальчику:
- Здорово, земеля! Живой-крепкий?! Молодец!
"Земеля" - потому что у Майора квартира в городе, как и у мальчика, но живет он здесь.
- Какую я щуку поймал! Крокодил! Иди сюда!
В гараже Майора - куча мороженых окуней, щук, бершей, а отдельно - и впрямь не щука, а пятнистый крокодил с разинутой зубастой пастью.
- На жерлицу. Забирай. Бабка котлет накрутит. Вчера ходил, двух зайцев взял, - хвалится он старому Пономарю. - Одного - в садах, другого на Большом Демкине с лежки поднял.
Майор со старым Пономарем знаются с давних лет, они - земляки и почти одногодки. Правда, глядится Майор много моложе Пономаря: мордатенький, без морщин, как говорят, "в силах" мужик. И говорливый.
- Земеля, в дом заходи, - приглашает он мальчика. - А мы с дедом лишь глянем. Еще две у меня отелились, - сияет он радостью, - таких бычков принесли... Любо-дорого!
Они возвращаются в дом, когда мальчик уже разделся, сидит за столом, угощается ватрушками. На мужа хозяйка ворчит:
- Большая радость... Всю ночь в катухе просидел. Отелились, на мою голову. Куда их столько? Скоро в хату приведем коров и телят. Ничего мне не надо: ни кур, ни гусей, ни телят. Все брошу и уеду. Кохайся тут...
- Р-р-разговорчики в строю! - весело окорачивает ее муж. - Поднеси нам по рюмке за новорожденных. Под зайчатинку. Любишь зайчатинку, земеля? Не пробовал? Вот это дед у тебя, охотник называется. Сейчас отпробуешь.
Дом у Майора просторный. Не с печкой, а с водяным отоплением. На кухне газовая плита. Окна большие, в комнатах светло и без электричества. Жена Майора, мужу под стать, глядится, словно сдобная пышка. Она приветлива, гостеприимна, скучает на хуторе, никак не привыкнет.
Пока греется на плите зайчатина, сообщают новость печальную:
- Бабу Мотю убили. Васька Курунин, Петра сынок. Денег не дала бабка на бутылку. Может, попугать хотел... Стрельнул через окошко - и конец.
- Уеду я, уеду... - говорит жена Майора. - Он же к нам приходил, тоже просил денег, но мы не дали. Петро на неделю уехал и всем наказал: денег не давайте. Он приходил, просил, мы проводили. А потом слышали выстрел. Как раз кино сели смотреть, слышали выстрел. Но плохого не подумали. Мало ли кто стрельнет. А уж на другой день к вечеру кинулись - бабки нет. То зайдет, или в окно ее видишь. Кинулись - окошко разбитое, и она лежит. Уеду, я сказала, уеду... - всхлипнула жена Майора. - Пристрелят тут, и никто не узнает. Будешь лежать.
- В городе быстрей прихлопнут, - хмыкнул муж. - Там мастеров...
Мужики выпили по рюмке, поспела зайчатина.
- Говоришь, волки... - оживился Майор. - Значит, надо устроить засаду. Приморозим дохлину, засядем...
- Сами приморозитесь, - встряла жена. - Как та дохлина.
- Нашла кого заморозить... Нет, мы их поучим.
Разговор старших об охоте да жалобы женщины быстро наскучили мальчику, тем более что вокруг лежал людный хутор.
- Пойди, земеля, побегай, - заметив его нетерпение, сказал Майор. Хлебовозку увидишь, шуми. К Вьюркам сбегай, у них весело.
- Очень весело... Приходила нынче Вьюркова за солью. Жалится: плохо без колхоза. Раньше старших - в школьный интернат, на всю зиму, там их и одевают и кормят, голова не боли. А младшим - с фермы дробленки. Кашу на всю орду. А нынче - интерната нет, в школу не ездят, ферму закрыли, дробленки нет. Вот и плачет...
- Молодые, здоровые... - горько вздохнул Майор. - Мне бы их годы, полон двор бы скотины навел.
- Кто о чем... - укорила его супруга.
Но муж не слышал ее:
- Такие молодые... Сарай на дрова сожгли. Жалобы пишут Ельциной. Раньше Терешковой писали, нынче Ельциной... Грамотные. А работать не хотят. Колхоз кончился - по миру пошли... Где выпросят, где украдут. У тебя - быка, у меня телушку... Чечены... Сами стали хуже чеченов. Все прут.
Мальчик оставил старших с их разговорами и заботами и вышел во двор. К Вьюркам идти не хотелось. Там - все кричат, все орут, грязь и вонь. Он просто выбрался из дома и со двора, завернул за медпункт и с пригорка, от разбитого клуба, стал глядеть в ту сторону, где меж холмами, совсем недалеко, лежала тоже снежная бель, уже не земная. Это был Дон, большой и широкий, от меловых обрывистых круч на этом берегу до густого леса на том. Издали, даже через снежный покров, мальчик, казалось, видел прочный панцирь зеленоватого прозрачного льда, от берега к берегу. Под ледяной толщей - темная немереная глубь с рыбами. Не той мелочью, что попадается в вентеря на своей речке. Щука плывет, как бревно. Сомы - еще больше. Они уток живьем глотают. Придет лето, и они с дедом приедут сюда рыбачить. Возьмут у Майора лодку и поплывут. За Доном, в лесу, - глубокие озера. Теперь они тоже под снегом, под толстым льдом. В темной воде - рыбы, но другие. Мальчик видел их: больших золотистых карасей, дремлющих в зимнем покое.
- Сына... - окликнули его. - Моя сынушка... Ты либо первый за хлебом?
Очнувшись от грез, мальчик увидел старую женщину, укутанную в большой теплый платок.
- Первый. А за мной - Майор, - ответил он.
- Буду за вами. А привезут хлеб? - Женщина щурилась, разглядывая мальчика, а потом спросила: - Ты чей же будешь? Не угадаю?
- Борисов, - ответил мальчик свою фамилию.
- Борисы?.. Не накину умом...
- Мы живем на Теплом хуторе.
- Догнала, догнала... Пономаря внучок. За хлебом приехал? Волки вас там не поели? - серьезно спросила она.
- Нет. Они наших собак поели, Тобика и Жучку. Дед их пугает. Стрельнет, стрельнет, и они убегут. А на тот год у нас будут другие собаки, от Найды, большие. Они с волками сладят...
Понемногу стекался народ, занимая очередь. Потом пришла жена Майора с известием:
- Выехали из Малой Голубой. Хлеба везут много.
- Дал бы бог, доехали... Набраться бы... Надоели джуреки.
Когда синяя будка машины-хлебовозки показалась на холме, народ взволновался: стали делить хлеб, прикидывая, по сколько буханок давать в одни руки.
- Тот раз первые похватали, а картулевские припоздали и с таком ушли.
- Не будут дремать...
- Надо по норме: три буханки на руки, мало - становись снова в очередь.
- Будем кружиться, как овечки?
- Умом рухнулась. Три буханки. Мы за присест две съедаем.
- Тогда на вас пекарни не хватит. Свой хлеб заводи.
Машина подъехала. Выстроились в очередь, готовя мешки. Кричали:
- По три на руки!
- По пять!
- Вволю давайте!
- Не шумите! Всем хватит! - успокоил шофер. - Еще и назад повезу.
Он открыл двери будки, пахнуло хлебным духом. И хотя видел народ полные лотки, но ворчал, глядя, как старый Пономарь держит мешок, а в нем, как в прорве, пропадают за буханкой буханка:
- Восемь... десять...
- Хорош!
- Двенадцать, тринадцать...
- Все готовы сглонуть... Помещики... А с Картулей подъедут...
Старый Пономарь молчал. Майор заступился:
- Не шумите, человек издаля приехал.
Мешок хлеба набрали, отнесли в трактор. А пока то да се: с Майором и женою его прощались, забирали мороженую огромную щуку, которая в кабину не помещалась, пришлось ее сзади привязывать.
- Прибуду, - обещал Майор. - Днями прибуду. Устроим засаду. Всех выбьем. А потом гульнем, песняка поиграем. Верно, земеля? - подмигнул он мальчику. Нашу сыграем. "Проснется день красы моей, - воздел он руку. - Ой-ды, просне... Ой-ды..."
Пока собирались, прощались, очередь у хлебовозки растаяла. Последние нагружались уже без крику и шуму, под завяз.
Старый Пономарь подъехал к хлебовозке, спросил:
- Еще дашь? Ко мне ребята надъезжают, Калмыков Алексей, Зимаков, какие в землянке живут, на Есауловском провале. Они просили...
- Забирай под гребло. Ждать никого не буду. Значит, им не надо, картулевским. Поднимется сипуга, застряну.
Начинало и впрямь понемногу мести. Ветер шел с Дона. По склонам холмов дымила низовая поземка.
