Таковы были отношения между молодыми людьми. В описываемый нами день Дирк после долгою колебания, ободряемый самой молодой девушкой, попросил у Лизбеты позволения быть ее кавалером во время праздника на льду и, получив согласие, ждал ее у рва. Лизбета надеялась на несколько большее: ей хотелось, чтобы он проводил ее по городу. Но когда она намекнула на это, Дирк объяснил, что ему нельзя будет освободится раньше трех часов, так как на заводе отливался большой колокол, и он должен был дождаться, пока сплав остынет.
Итак, сопровождаемая только Гретой, Лизбета, легкая как птичка, скользила по льду рва, направляясь к замерзшему озеру, где должен был происходить праздник.
Здесь открывалась красивая картина. Позади виднелись живописные остроконечные, покрытые слоем снега крыши Лейдена с возвышающимися над ними куполами двух больших церквей – святого Петра и святого Панкратия – и круглой башней «бургом», стоящей на холме и выстроенной, как предполагают, римлянами. Впереди простирались покрытые белым покровом луга, над ними возвышались ветряные мельницы с узкими корпусами и тонкими длинными крыльями, а вдали виднелись церковные башни других селений и городов.
В самой непосредственной близости, составляя резкий контраст с безжизненным пейзажем, расстилалось окруженное по краям каймой высохших камышей озерко, на льду которого кишел народ. На этом озерке собралась едва ли не половина всего населения Лейдена, тысячные толпы народа двигались взад и вперед с веселыми возгласами и смехом, напоминая своими яркими нарядами стаи пестрых птиц. Среди конькобежцев скользили плетеные и деревянные сани на железных полозьях с передками, вырезанными в форме собачьих, бычьих или тритоновых голов, запряженные лошадьми в сбруе, увешанной бубенчиками. Тут же сновали продавцы пирогов, сладостей и спиртных напитков, хорошо торговавшие в этот день. Немало нищих, которых в наше время призревали бы в приютах, сидело в деревянных ящиках, медленно передвигая их костылями. Многие конькобежцы запаслись стульями и предлагали их дамам на то время, пока они привяжут коньки к своим хорошеньким ножкам. Тут же сновали торговцы с коньками и ремнями для их крепления. Картину завершал огненный шар солнца, спускавшийся на западе, между тем как на противоположной стороне начинал вырисовываться бледный облик полного месяца.
Зрелище было так красиво и оживленно, что Лизбета, которая была молода и теперь, оправившись от своего горя по умершему отцу, весело смотрела на жизнь, невольно остановилась на минуту в своем беге, любуясь картиной. В тот момент, когда она стояла несколько поодаль, от толпы отделилась женщина и подошла к ней, будто не нарочно, а скорее случайно, как игрушечный кораблик, вертящийся на поверхности пруда.
Это была замечательная по своей наружности женщина лет тридцати пяти, высокая и широкоплечая, с глубоко сидящими серыми глазами, временами вспыхивавшими, а затем снова потухавшими, как бы при воспоминании о большом страхе. Из-под грубого шерстяного капора прядь седых волос спускалась на лоб, как будто челка у лошади, а выдающиеся скулы, все в шрамах, точно от ожогов, широкие ноздри и белые зубы, странно выступавшие из-под губ, придавали всей ее физиономии удивительное сходство с лошадиной мордой. Костюм женщины состоял из черной шерстяной юбки, запачканной и разорванной, и деревянных башмаков с привязанными к ним непарными коньками, из которых один был гораздо длиннее другого. Поравнявшись с Лизбетой, странная личность остановилась, задумчиво глядя на нее. Вдруг, будто узнав девушку, она заговорила быстрым шепотом, как человек, живущий в постоянном страхе, что его подслушивают:
– Какая ты нарядная, дочь ван Хаута! О, я знаю тебя. Твой отец играл со мной, когда я была еще ребенком, и раз, на таком же празднике, как сегодня, он поцеловал меня. Подумать только! Поцеловал меня, Марту-Кобылу! – Она захохотала хриплым смехом и продолжала: – Да, ты тепло одета и сыта и, конечно, ждешь возлюбленного, который поцелует тебя. – При этих словах она обернулась к толпе и указала на нее жестом. – И все они тепло одеты и сыты, у всех у них есть возлюбленные и мужья, и дети, которых они целуют. Но я скажу тебе, дочь ван Хаута, я отважилась вылезти из своей норы на большом озере, чтобы предупредить всех, кто захочет слушать, что если они не прогонят проклятых испанцев, то наступит день, когда жители Лейдена будут гибнуть тысячами от голода в стенах города. Да, если не прогонят проклятого испанца и его инквизицию! Да, я знаю его! Не они ли заставили меня нести мужа на своих плечах к костру? А слышала ли ты, дочь ван Хаута, почему? Потому что все пытки, которые я перенесла, сделали мое красивое лицо похожим на лошадиную морду, и они объявили, что «лошадь создана для того, чтобы на ней ездили верхом».
В то время как бедная взволнованная женщина – одна из целого класса тех несчастных, что бродили в это печальное время по всем Нидерландам, подавленных своим горем и страданиями, не имея другой мысли, кроме мысли о мести, – говорила все это, Лизбета в ужасе пятилась от нее. Но женщина придвинулась к ней, и Лизбета увидала, что выражение ненависти и злобы вдруг сменилось на ее лице выражением ужаса, и в следующую минуту, пробормотав что-то о милостыне, которую она может прозевать, женщина повернулась и побежала прочь так скоро, как позволяли ей коньки.
Обернувшись, чтобы посмотреть, что испугало Марту, Лизбета увидела за оголенным кустом на берегу пруда, но так близко от себя, что каждое ее слово могло быть слышно, высокую женщину несимпатичной наружности, державшую в руках несколько шитых шапок, будто для продажи. Она начала медленно перебирать эти шапки и укладывать в мешок, висевший у нее за плечами. Все это время она не спускала проницательного взгляда с Лизбеты, отводя его только затем, чтобы следить за быстро удалявшейся Мартой.
– Плохие у вас знакомства, сударыня, – заговорила торговка хриплым голосом.
– Это была вовсе не моя знакомая, – отвечала Лизбета, сама удивляясь, что вступает в разговор.
– Тем лучше, хотя, по-видимому, она знает вас и знает, что вы станете слушать ее песни. Если только мои глаза не обманывают меня – а это бывает не часто, – эта женщина злодейка и колдунья, как и ее умерший муж ван Мейден, еретик, хулитель святой Церкви, изменник императору. И, насколько я знаю, она одна из тех, чьи головы оценены, и скоро денежки попадут в мешок Черной Мег.
Сказав это, черноглазая торговка медленным твердым шагом направилась к толстяку, по-видимому ожидавшему ее, и вместе с ним смешалась с толпой, где Лизбета потеряла их из виду.
Смотря им вслед, Лизбета содрогнулась. Насколько она помнила, ей никогда не приходилось встречаться с этой женщиной прежде, но она была достаточно хорошо знакома с временем, в которое жила, и сразу узнала в ней шпионку инквизиции. Подобные личности, которым платили за указание на подозрительных еретиков, постоянно смешивались с толпой и даже втирались в частные дома.
Что же касается другой женщины, прозванной Кобылой, то, без сомнения, она была из тех отверженных, проклятых Богом и людьми созданий, называемых еретиками, из тех, что говорят ужасные вещи про Церковь и ее служителей, введенные в заблуждение и подстрекаемые дьяволом в образе человеческом – неким Лютером[2]. При этой мысли Лизбета содрогнулась и перекрестилась, так как в то время она была еще ревностной католичкой. Бродяга сказала ей, что знала ее отца, следовательно, она была такого же благородного происхождения, как сама Лизбета, – и вдруг такой ужас… Молодой девушке страшно было вспомнить об этом. Но, конечно, еретики заслуживают такого отношения к себе – в этом не могло быть сомнения; ведь ее духовник сказал ей, что только таким образом их души можно вырвать из когтей дьявола.
В этой мысли было много утешительного, однако Лизбета чувствовала себя расстроенной и очень обрадовалась, увидев Дирка ван Гоорля, бежавшего ей навстречу вместе с другим молодым человеком, также ее родственником с материнской стороны, Питером ван де Верфом, которому впоследствии суждено было стяжать себе бессмертную славу. Оба поклонились, сняв шапки. Дирк улыбнулся, тряхнув своей светловолосой шевелюрой, на его спокойном лице с немного грубоватыми чертами светились голубые глаза. Лизбета, всегда несколько несдержанная, была недовольна и высказала это.
