Литмир - Электронная Библиотека

Во времена, предшествующие началу этой книги, Луиза танцевала в «Эльдорадо»[12]. Четверо школяров ходили туда ей аплодировать и бросать к ее ногам букетики фиалок. Первого января они отважились подарить ей кулон. Самый отпетый стянул у какой-то престарелой родственницы изумруд. Он простодушно согласился предоставить жребию решать, кто преподнесет подарок. Жребий пал на самого робкого. Луиза поблагодарила небрежной лаской. Они решили, что изумруд для актрисы – мелочь, капля в море. Никто не вспомнил, что море именно из капель и состоит.

Спустя долгое время после заключительного эпизода нашей книги, робкий подросток, с тех пор ставший дипломатом, где-то встретил Луизу. Пустились в воспоминания.

– Помните, – сказала она, – тот кулончик под изумруд? Я его отдала матери. Она с ним не расставалась. Велела так и похоронить ее с этим кулоном.

Дипломат признался, что изумруд был краденый и настоящий. Луиза побледнела.

– Вы можете в этом поклясться? – спросила она. И он не решился поклясться, ибо у Луизы в тот миг было лицо гробозора.

Вернемся на улицу Моншанен.

Излюбленным местом обеих парочек был скейтинг. Туда они и направились. Бармен и инструкторы были их добрыми знакомыми.

Молодой человек с лицом белошвейки, в плаще с капюшоном и жемчужном колье крутился между столиками, улыбаясь одним, задевая других, кричал, что еще круг – и его стошнит. Отработанные модуляции его голоса напоминали нелепые выверты стиля модерн.

В любом другом месте этого монстра побили бы камнями. Здесь он был неким фетишем. Его обласкивали, всякое его слово в свой адрес почитали за честь. Он приветствовал Жермену и Луизу рукопожатием, а мужчин – кокетливой ужимкой.

Темная сторона Жака тщетно передавала его светлой стороне ощущение морального дискомфорта. Он принял этот рваный ритм, приспособился к нему. Он шел по крышам походкой лунатика, и голова у него не кружилась.

Монстр соизволил на минутку подсесть к ним. Приглушенным на это время голосом он расхваливал кольца Луизы. Демонстрировал свои. Рассказывал про налет полиции.

Когда движется все сразу, кажется, будто ничто не движется.

Осознать свою душевную леность Жаку мог бы помочь какой-нибудь неподвижный ориентир. Пусть бы он, к примеру, представил себе отца или мать посреди этого гульбища. Но сейчас он действовал далеко от них, далеко от самого себя, уютно облокачиваясь на зеркало грязных вод.

Окажись он в таком месте один, ему стало бы противно. Неотделимый от Жермены, которая запанибрата болтала с фетишем, он ничем не возмущался и жил как живется.

Оркестр заиграл модный танец.

Мода умирает молодой. Вот почему так серьезна ее легковесность. Апломб успеха и грусть о его скоротечности облагораживали этот танец. Всей этой музыке суждено было в свой срок пронзить сердце Жака. Они закружились по площадке.

Когда все остановились, глядя, как монстр исполняет очередной номер, Луиза вдруг вскрикнула: «Вы?» – и они, обернувшись, увидели Озириса, который игриво улыбался, опираясь на трость, между тем как его нос, цилиндр, жемчужная булавка сверкали в свете электрических шаров.

– Да, дети мои, я самый! И даже вполне довольный. Последние дни меня донимают анонимными письмами, в которых говорится, что Жермена целыми днями пропадает на скейтинге с любовником. Я решил проверить и убедился, что это выдумки. Вот так-то, – заключил он, потрепав Жака по плечу, – потому что между нами, голубчик, не в обиду вам будь сказано (на вкус на цвет товарищей нет), вы – не ее тип мужчины.

Он сел. Жермена молотила его кулачками, грозилась и оправлялась от встряски.

– Вообще-то, – сказал он, раскрывая бумажник, – мне сдается, что это почерк Лазаря. Может быть, он решил поквитаться. Вот, Жак, возьмите, мой мальчик, проглядите эти письма. Вы, молодежь, выросли на Рокамболе[13], вы тут лучше разберетесь, чем такой старый дурак, как я.

– Ну как, мы любим глупого старенького папочку? – сюсюкал он, щекоча Жермене подбородок. – Любим, а?

И Жермена, снова на коне, надежно утвердясь в седле, отвечала:

– Нет, не любим. Никто не любит шпионов.

Жизнь Жака напоминала всегда неприбранные комнаты женщин Монмартра, которые встают в четыре часа и накидывают пальто поверх ночной рубашки, чтобы выйти поесть. При таком положении дел всегда нарастает напряженность. Нестор больше не смеялся, не показывал писем. Жака он не подозревал, несмотря на прямые улики; он подозревал Жермену. Ослепленный самолюбием, он вполне допускал, что она может изменять ему с мужчиной его возраста и дородства, что он наивно именовал «ее типом», но чтобы с малышом Жаком – в такое поверить было выше его сил. Подобная возможность даже не рассматривалась. Он проникся к Жаку особым доверием и просил его присматривать за Жерменой.

– Мне ведь приходится чуть ли не жить на бирже, и работаю я часто до поздней ночи. Вы уж не оставляйте ее одну, сопровождайте повсюду. Сделайте мне такое одолжение.

С некоторых пор Нестор Озирис отводил душу сценами. Пока еще он не угрожал; бил только статуэтки. Жермена заметила, что при каждом примирении он дарил ей бронзовых зверюшек. Это позволяло ему устраивать погромы без особого ущерба. Китайского фарфора и терракоты он избегал.

Когда он разбил саксонскую статуэтку, Жермена поняла, что водевиль начинает оборачиваться драмой. Он обшаривал ее комоды, выискивал следы, подкупал маникюрш – совсем потерял голову.

Как-то вечером, побывав перед тем у дантиста, он застал Жермену полулежащей в шезлонге. Он спросил, принимала ли она кого-нибудь. Она отвечала, что никто не приходил, что она весь день то читала, то дремала. Так оно и было.

Нестор вышел в прихожую повесить шубу. И вернулся, потрясая тростью с черепаховым набалдашником.

– А это что? Вот это? – вопил он. – Раз твой приятель оставляет в моей прихожей свою трость, ты у меня ее отведаешь!

Жермена закрыла книгу.

– Вы с ума сошли, – сказала она. – Извольте выйти вон.

Зазвонил телефон.

– Не трогай трубку, – заорал Нестор. – Если это владелец трости, я сам с ним поговорю.

Звонок действительно имел прямое отношение к трости. Дантист просил господина Озириса проверить, не произошла ли ошибка, потому что у другого его клиента оказалась трость с монограммой Н. О. вместо его собственной с черепаховым набалдашником.

Жермена скромно торжествовала. Этот эпизод обеспечил ей мир на целых четыре дня.

По воскресеньям братья Озирис охотились. Выезжали накануне, в пять часов. И тут уж Жермена была свободна. В эту субботу Нестор пожертвовал охотой, чтоб остаться с ней. То был галантный жест, долженствующий снискать ее прощение.

Жермена сумела скрыть досаду. Она предупредила Жака. Всего разумнее ему оставаться дома, на улице Эстрапад, и пораньше лечь спать.

В девять часов Жак читал у себя в комнате, равно как и остальные пансионеры (за исключением Махеддина), как вдруг на лестничной площадке раздался робкий звонок.

Дружок, исполнявший обязанности привратника, открыв дверь и с кем-то пошептавшись, постучался к Жаку и объявил, что это к нему. В дверях стояла Жермена с сумкой в руках. Жак глазам своим не верил.

Чисто рефлекторно он задвинул ногой под комод старые носки. Жермена смеялась над его изумлением.

Ей стало невмоготу скучать за столом с Нестором. Она сказала ему:

– Посиди тут; я пойду на кухню, приготовлю салат-сюрприз. – Взяла смену белья, кое-что из одежды и удрала через черный ход.

– Не ругай меня, любимый, – упрашивала она. – Я свободна, свободна, свободна. Пусть он там хоть все перебьет. Я увожу тебя в свадебное путешествие.

Бывает, что пейзажи, открывающиеся по пути следования, выглядят настолько иными на обратном пути, что человеку, возвращающемуся с прогулки, кажется, что он заблудился. Родную деревню, увиденную в неожиданном ракурсе с какого-нибудь холма, можно принять за другую, незнакомую. В свете явления Жермены на улице Эстрапад любовница предстала Жаку едва узнаваемой, а собственную комнату и вовсе было не узнать.

вернуться

12

«Эльдорадо» – знаменитое кабаре на бульваре Страсбур, где выступала Мистингетт (Жанна Буржуа) (1875–1956). В юности Кокто часто бывал там с приятелями.

вернуться

13

Рокамболь – персонаж романов Понсон дю Террайля (1829–1871), созданных во времена Второй империи, чрезвычайно популярных во Франции в начале века. Кокто использует, в частности, цитату из книги «Рокамболь» как эпиграф к эссе о художнике Джорджо Де Кирико.

7
{"b":"58033","o":1}