Прежде чем оценить свое настроение, проснувшись утром, Катенок смотрела на Семеныча. Если тот замечал ее – мир был в порядке.

Скользящий невидящий взгляд – тревожный мир, исчезающий в бездне. Катенок затаивалась поблизости, с волнением то и дело заглядывала в глаза Семеныча, но мир так не появлялся в его светлых глазах, которые смотрели мимо.

«Где он находится в такие минуты, а чаще часы? О чем он думает? – размышляла Катенок. Был-то Семеныч, конечно, на месте. Что-то делал, говорил, мог даже улыбаться. Но в этом отсутствующем Семеныче не хватало самого Семеныча. Он брился в ванной, пил кофе на кухне, читал новости на айпаде, словно бездушное тело, как заведенный безэмоциональный автомат. А потом молча уходил в коридор переобуваться. Семеныч убирал в сумку айпад, брал ключи с тумбочки и открывал дверь, совершенно не замечая, что Катенок протискивалась за ним в подъезд.

По утрам Катенок всегда провожала его на работу, точнее, до угла дома, за которым через дорогу находилась стоянка машин. Там Семеныч оставлял на ночь свой автомобиль.

Катенок беспокойно плелась рядом, но в такие дни Семеныч не оборачивался на углу серого кирпичного здания, словно Катенка не существовало. Он просто исчезал за поворотом.

До самого вечера Катенок бесцельно слонялась по знакомым окрестным дворам, не замечая ни цвета, ни запаха, ни людей, ни машин. Бывало, заходила так далеко, что очнувшись от мыслей, обнаруживала себя неизвестно где. Приходилось немало постараться, чтобы отыскать дорогу обратно. Вернувшись на знакомую улицу, Катенок устраивалась на нагретой солнцем крыше трансформаторной будки или забиралась на дерево. Напряженно всматривалась в тот поворот, за которым по утрам пропадал Семеныч, и ждала.

Чаще он приходил в одно и то же время, иногда сильно задерживался, а изредка не приходил совсем. Но за несколько минут до его появления у Катенка всегда начинало отчаянно колотиться сердечко.

Когда Семеныч пересекал двор, Катенок замирала, успевая за миг почувствовать на расстоянии его взгляд и увидеть его глаза. Если они окидывали двор, Катенок радостно неслась навстречу. Семеныч улыбался пушистому комку. Катенок бежала впереди Семеныча к подъезду. Она оборачивалась или, отставая, мчалась сбоку, пытаясь догнать большие шаги Семеныча и сбиваясь всеми четырьмя лапами. Иногда он брал ее на руки, как в самый первый день, и нес домой – это бывало, когда тонкий аромат мужского одеколона разбавлялся еще одним, не совсем приятным запахом.

Если Семеныч просто смотрел вперед, в ту сторону, куда идут его ноги, а так происходило нередко, Катенок не двигалась. Она видела, как за Семенычем захлопывается дверь в подъезде, и не шевелилась. Посидев немного, Катенок спрыгивала с дерева на землю, поднимала грустный взгляд на окна Семеныча и отправлялась прочь. Распугивала сонных воробьев, дремавших на колючем кусте. Обнюхивала увядшие цветы на затоптанном газоне. Пробовала лапой свежеокрашенную трубу. Дразнила размеренной походкой визгливую белую болонку, которая все лето не покидала балкон второго этажа и без устали лаяла, захлебываясь от зависти к Катенку, свободно гуляющей во дворе.

Люди торопились по своим домам, и постепенно все движение сходило на нет. Темнея, опускалась ночь. Во дворе становилось тише и чернее. А за домом, на широкой дороге загорались яркие краски: рекламные плакаты, мигающие бегущие строчки вывесок, разноцветные витрины магазинов, фары машин, которые сливались с нисходящим светом уличных фонарей…

Повеселевшая Катенок забиралась на дерево повыше и смотрела в окна домов, на витрины, на красивые блики от проезжающих машин, на небо, если были видны звезды. Чуть позже, спохватившись, с надеждой забегала в свой двор и заглядывала в любимые окна: нет, не видно было Семеныча. Не курил он на балконе. Да и свет в его окнах быстро гас. Хорошо, ночи были еще теплыми. В такие дни Катенок оставалась на улице.

«Ладно!» – Катенок устраивалась на толстой ветке дерева и представляла себе утро, когда Семеныч выйдет чуть раньше обычного и внимательно осмотрит двор, а его глаза будут теплыми. Тогда Катенок подойдет к нему, чтобы проводить его до знакомого угла несчастные несколько метров. Зато Семеныч обернется, и день у Катенка будет замечательный! Будет интересно во дворе! А вечером, вечером Катенок побежит за ним, Семеныч возьмет ее на руки и понесет домой…

Катенок очень любила вечер, когда они оставались вдвоем. Семеныч, переодевшись, ходил по комнате и негромко разговаривал, обычно что-то рассказывая Катенку. Скорее всего, он рассуждал сам с собой. Сам себя спрашивал, и сам себе отвечал. А если ответов не имелось, Семеныч с легкостью придумывал их, чем чрезвычайно веселил Катенка: абсурдностью ли мысли, шутливой ли интонацией, легким ли прикосновением руки к ее маленькому тельцу.

Затем он ужинал, и, включив телевизор, ложился на диван, прихватив с собой айпад. Довольная Катенок устраивалась рядом, чаще – на его левой ладони. Еще не все слова понимала Катенок, но жадно слушала. Чтобы было о чем думать потом, когда Семеныч вновь скроется за углом на целый день.

Ей очень хотелось пойти с ним. «Нельзя», – Семеныч оборачивался и взглядом останавливал ее на углу дома. На улице Семеныч практически никогда не выражал своего отношения к Катенку. Не говорил с ней, не звал ее. И только дома, отдав одну руку в лапы Катенка, другая вечно чем-то была занята, объяснял: «Что ты? Я – взрослый мужик, а тут ты – пушистая мелочь, смешно же».

Разговаривая с Катенком, Семеныч ухмылялся сам над собой. С одной стороны ему казалось странным, что он понимает кошку, с другой – это было так естественно, словно иначе и быть не могло.

Катенок привыкала. Ей нравилось находиться рядом, когда Семеныч лежал на диване и невольно засыпал под убаюкивающий гул телевизора. Из озорства Катенок могла начать покусывать его руки на запястьях или, переступая лапами с выпущенными коготками, балансировать на его ногах. Разбуженный Семеныч непременно и резко шевелил ими так, чтобы Катенок, оступившись, падала. Он смеялся, а Катенок со временем научилась группироваться так, что как бы неожиданно Семеныч не дернул ногой, то есть опорой, Катенок оставалась в прежнем положении: на его ноге. Семеныч вставал с дивана, убирал айпад и перемещался в другую комнату на постель. Взобравшись за ним, Катенок сворачивалась в клубок около подушки, успокаивалась и затихала.

Нравилось Катенку и смотреть на то, что читал или писал Семеныч. Поначалу он отпихивал ее, а потом перестал, устраиваясь так, чтобы Катенку было все видно: экран айпада или страницы книги. Катенок могла бесконечно долго наблюдать за его бегающими по экрану пальцами, а также, что немало удивляло Семеныча, долго смотреть на строчки текста.

– Ты понимаешь, что написано? – интересовался Семеныч. – Понимаешь?

Катенок неопределенно поводила ухом и не отвечала. Клала голову на его ладонь, и ее кроткий взгляд казался Семенычу задумчиво-грустным. Неясная грусть тут же проникала и в Семеныча, и он умолкал, поглаживая Катенка. Он словно утешал ее своими движениями пальцев, перебирающими мягкую шерстку. Катенок прерывисто и тяжело вздыхала, будто отпуская смутное чувство тоски, но уже через несколько минут ее взгляд снова приобретал свое привычное любопытство.

Иногда, отрываясь на пару мгновений от своего занятия, Семеныч ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее – сквозь Катенка.

Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. А его сильно не хватало Катенку. Так сильно, что приходилось ей о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.

Существовали и еще одни редкие, но крайне неприятные «чужие» вечера. Катенок толком не понимала, что в них содержалось такого ужасного, но оно было, без всяких сомнений. Хотя, Семеныч и приходил почти вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч к Катенку, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах…