Свет и звук были такими, какими они являлись изначально. Такими, какими они были до того, как появился мир.

Семеныч стоял и смотрел широко открытыми глазами. Но ничего не видел. Был только свет. Семеныч также ничего не слышал. Был только звук.

Так пропал мир…

…И появился вновь.

Семеныч стоял на перекрестке, привалившись к светофору. Напротив него зажегся зеленый свет для пешеходов, и люди, утопая в придорожной каше грязного снега, засуетились и засеменили в обе стороны. Их лица были опущены, воротники приподняты, капюшоны натянуты на головы, и придерживались руками, потому что промозглый дождь, сбивавшийся со своего направления сильным ветром, не выбирал поверхностей и бил колючими, холодными осколками по чему попало. Люди перемещались быстро, стремясь к укрытию в виде крыш автобусных остановок, навесов над витринами магазинов, козырьков подъездов…

Семеныч тяжело дышал. Вода, попадающая под расстегнутый воротник пальто, уже намочила часть пиджака и рубашки, и само пальто сделалось тяжелым и неудобным. Оторваться от столба светофора на этот сигнал у Семеныча не хватило сил.

Автомобили нетерпеливо урчали на положенной линии, их заведенные моторы сливались в один многоголосый шум дороги. Железные существа тоже, казалось, стремились как можно скорее скрыться на автостоянках, парковках или в уютных гаражах.

Рассеянный блуждающий взгляд Семеныча неожиданно замер и уперся в крайнюю машину. Стекло пассажирской двери было наполовину опущено.

На него смотрели. Неотрывно, пристально, пронизывающее. Был бы Семеныч сейчас трезв, его разделил бы пополам этот взгляд, разрезал бы, и края остались бы ровными с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазерного луча.

Но Семеныч был пьян, и пьян изрядно, а душа его была смята еще больше. Он глядел и не понимал, кто на него смотрит. Это была Она. Девочка, девушка, женщина.

Семеныч даже не пытался ничего сообразить. Он смог определить пол, но больше ничего: ни возраста, ни внешности, ни длины волос. Только ощущал, как сжигают его до самого сознания такие же, как у него, светлые глаза, с каким напряжением они смотрят на него.

Всё исчезло на мгновение, которое длилось безвременно вечно, как показалось Семенычу, и вечность была не более полутора минут, как показалось миру, из которого Семеныч вдруг выпал.

Он перестал ощущать себя в этом мире. Семеныч не слышал звуков, словно оглох. Он не чувствовал дождя и пронизывающе-холодного ветра, словно умер. Он не чувствовал никакого вкуса, его вдруг перестала мучить жажда. Он не чувствовал запаха весенней зимы, которыми воздух окутывал его. Он не видел и не различал сейчас ни людей, ни машин, ни домов, ни ночной темноты сверху, растворенной огнями снизу.

Исчезли все признаки мира вместе с самим миром.

Осталась одна прямая линия, начало которой было в машине, в паре Ее глаз, и конец которой упирался в его глаза.

Вечность кончилась внезапно, совпав с прекращением зеленого света для пешеходов и началом разрешающего сигнала для движения. Машины трогались, словно в замедленной съемке, и этот автомобиль тоже. Но все происходило как обычно, а не медленно, как казалось Семенычу, но казалось так реально, что он прочувствовал, как начинается любое движение ближайших одушевленных и неодушевленных трехмерных предметов.

Так возвращался мир в сознание Семеныча.

Ее взгляд так и был устремлен на Семеныча, пока это оставалось возможным. Автомобиль поравнялся с ним и торопливо слился с плотной массой машин, удаляющихся по дороге.

Мир возник полностью. Дорога шумела, мигала фигурка красного человечка на светофоре напротив, мокрая одежда давила на тело, снег пах сыростью, горло пересохло и повторно требовало обжигающего вкуса.

Зеленый свет неприятно намекнул на возможность дальнейшего движения в пространстве, тогда как Семенычу захотелось прекратить его навсегда.

Семеныч перешел дорогу, но свернул не в сторону своего квартала, а словно под гипнозом направился к яркой вывеске бара.

Он выпил еще, рассчитывая, наверное, на еще большее исчезновение всего вокруг. Но голова словно отделилась, и, при большем опьянении организма, стала лучше соображать. Дальше пить оказалось бессмысленно.

Во дворе Катенка не могло быть, но Семеныч этого не знал, поэтому фраза звучала для него иначе: во дворе Катенка не было.

– Нет? Тебя? – отрывисто выкрикнул он со злостью в пустоту двора. – И меня нет!

Семеныч вошел в квартиру, скинул на ходу вещи, упал на постель и забылся тем избавлением, которое доступно каждому, бедному ли, богатому, подлецу или праведнику – сном.

Сон, как наркотик, естественный и необходимый любому человеку. Он смягчает горе, успокаивает радость, чтобы не рвать разум и сердце, недостаток его действует как ломка, и это второе, после дыхания, без чего жизнь человека может быстро оборваться. Сон перезагружает мозг, обновляет его и помогает ему. Потом идут, вода, еда и прочее. Разница в искусственной зависимости от наркотика от естественной зависимости от сна, только в том, что сон приносит пользу, а его «передозировка» ничем не грозит.

Семеныч проспал все выходные. Его никто не будил: жена уехала к родственникам еще два дня назад, а телефон был выключен.

Когда Семеныч проснулся, то некоторое время лежал, словно вливаясь в пространство, которое на мгновение стало прозрачным. Будто что-то изменилось, не внешне, а внутренне. Восприятие, неясное ощущение мира показалось Семенычу иным. Точно заснул один человек, а проснулся совершенно другой.

Он мимолетно почувствовал, что маленького котенка, который непонятным образом вошел в жизнь Семеныча, уже нет, и больше не будет. Но тот котенок, который так сильно любил Семеныча, и которого так сильно любил сам Семеныч, не исчез. Та, любимая Семенычем, Катенок должна быть где-то совсем рядом, и стать кем-то, значительно больше подходящим для любви мужчины.

Догадки, предположения, размышления – в них, может, и есть зернышко реальности, а, может, и пустой орешек – не узнаешь, пока не расколешь.

Семеныч проснулся окончательно, и ощущение прозрачности и ясности тотчас исчезло.

Стараясь не потревожить спящую жену, которая вернулась вечером, Семеныч бесшумно взял с тумбочки айпад и телефон, вытащил сигареты из кармана одежды, уже аккуратно повешенной на вешалку, и прошел на кухню. Налил себе кофе и, включив телефон и айпад, с каждым глотком горячего напитка стал возвращаться в привычные рамки окружающей действительности.

Взглянул в окно – Катенка не видно во дворе. Посмотрел по привычке, чувствуя, что Катенка он больше не ждет. Прошло всего немного времени, а как будто Семеныч отсутствовал очень долго, и, точно, внезапно очнулся, проснулся. А всё, что было ранее – казалось сном. И Катенок. И жизнь до нее.

С последним глотком кофе Семеныч вспомнил машину на перекрестке и девушку, которая так пристально смотрела на него. Сейчас Семеныч вдруг явно увидел, что волосы у нее темные, лоб прикрывает упрямая прямая челка, глаза серо-голубые, возраст средний, одежда светлая, машина черная. Странно, что вчера Семеныч этого не заметил.

На улице мело, дуло и завывало. Недавняя каша на земле превратилась в неровные бугры наледи и тщательно укрывалась снежной крупой с неба. Семеныч приоткрыл окно и закурил на кухне. Замерцал экран стартовой страницы, означая успешное подключение к интернету.

Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду, и отсчет вновь пойдет дальше.

Вернее, должен был пойти дальше. По всем законам физического мира – должен. Но не пошел. Часы остановились. Все. На стене, на экране айпада, в телефоне, на дисплее микроволновой печи. Отсчета времени больше не было. Но Семеныч почему-то нисколько не удивился. Он как будто знал, что ничего необычного не произошло. Он как будто знал, что время ждало его. Время ждало, когда Семеныч позволит ему пойти дальше, и покорно стояло на месте.