За четверо суток, с 17 по 20 апреля, в память каждого из нас навсегда врезались контуры обороняемого воинами 18-й армии, матросами Черноморского флота и партизанами плацдарма - небольшой, менее тридцати квадратных километров, но дорогой частицы родной советской земли. Хорошо запомнили мы и линию наших передних траншей, проходившую, кое-где всего в нескольких десятках метров от траншей врага. С воздуха мы видели, как кипит взрывами земля плацдарма, как изуродована она огнем. Нетрудно было представить, что должны были выносить герои, оборонявшиеся на плацдарме. Сердце сжималось при мысли, какие страдания они претерпевают, какие несут потери! Хотелось им помочь. Всеми силами помочь. И мы тогда не прикидывали, сколько сил у противника в воздухе, а сколько у нас. Думали только, как уничтожить побольше фашистских истребителей и бомбардировщиков, как поддержать истекавшую кровью Малую землю.

18 апреля в штаб Северо-Кавказского фронта прибыла группа представителей Ставки во главе с Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым. Кроме Г. К. Жукова в группу входили нарком Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов, командующий ВВС Красной Армии маршал авиации А. А. Новиков и ответственный работник Генерального штаба генерал О. М. Штеменко.

Ознакомившись с положением дел, представители Ставки пришли к выводу о необходимости усиления авиационной поддержки войск Северо-кавказского фронта, главным образом войск, обороняющих плацдарм на Малой земле и наступающих на станицу Крымскую. На Северо-Кавказский фронт, начиная с 20 апреля, начали прибывать новые авиационные соединения, вооруженные "яками", Ла-5, "кобрами", бомбардировщиками Пе-2 и Ту-2. Прибывающие соединения вступали в бой, как говорится, с ходу. Мы постепенно сводили преимущество врага в воздухе на нет, а затем завоевывали его сами. Яростные, напряженные бои с авиацией гитлеровцев длились весь апрель.

Существует множество слагаемых успеха. Едва ли не самым главным всегда было умелое руководство войсками.

А. А. Новиков - военачальник острого, ясного ума и большой силы воли. Новиков разделял самые передовые взгляды на роль и применение авиации. В частности, он решительно требовал развивать инициативу истребителей, значительную часть их действий переносить за линию фронта, выделяя для этого лучшие полки и новейшую технику, уничтожать бомбардировщики и истребители врага еще на подступах к линии фронта, эшелонировать истребители по высоте, открывать огонь по вражеским самолетам только с короткой дистанции. Разумеется, эти требования маршала авиации пришлись нам по душе.

Много боев провел 267-й ИАП в разгар сражений на Малой земле и над станицей Крымской. Мне же особенно памятен первый вылет на прикрытие войск, оборонявших Малую землю. Случилось это 25 апреля. Генерал-майор Кутасин, проходивший стажировку в должности командира авиационной дивизии, приказал возглавить шестерку истребителей и потребовал:

- Чтобы ни один "лапоть" к Малой земле не пробрался!

"Лаптями" на фронтовом жаргоне именовались вражеские бомбардировщики Ю-87, у которых обтекатели неубирающихся шасси формой смахивали на лапти.

Мы разделили шестерку "лаггов" на две группы - ударную, из четырех машин, и сковывающую, из двух. В ударную, кроме меня и моего ведомого сержанта М. Г. Ишоева, вошли лейтенант А. П. Попов и сержант В. М. Морозов, а в сковывающую - старший лейтенант Белов и сержант М. А. Шалагинов.

Может показаться странным, что ведущим сковывающей группы, предназначенной для борьбы с истребителями противника, я назначил старшего лейтенанта Белова, в мужестве которого сомневался. Однако причины для такого назначения Белова у меня были. Со времени печального происшествия вблизи Славянской мы со старшим лейтенантом вместе не летали, а по отзывам некоторых летчиков Белов проявлял при встречах с вражескими самолетами смелость и решительность, возглавляемые им группы истребителей сбили за минувшее время несколько самолетов противника. Возможно, эпизод под Славянской следовало считать неприятным недоразумением. Был, правда, случай, когда Белову поручили сопровождать идущий на разведку в глубокий тыл противника самолет Пе-2, и старший лейтенант не выполнил задание, приземлился вскоре после вылета, сообщив, что потерял Пе-2. Слышал я также от молодых летчиков, что старший лейтенант по-прежнему предпочитает, увидев "мессеры", строить спасительную "карусель", а не атаковать врага. Все это настораживало. Но ведь Белов и впрямь мог потерять Пе-2 в условиях плохой видимости, а рассказы одних летчиков противоречили рассказам других, и полностью верить им не приходилось. Кроме того, признаюсь, хотелось верить в лучшее. И назначая Белова в сковывающую группу, я как бы подчеркивал, что прошлое забыто, что я полностью ему доверяю: там, вблизи Славянской, прикрывал Белова я, здесь прикрыть меня предстояло Белову.

Ударная группа шла на высоте 3500 метров, сковывающая - на высоте 4000 метров. Воздушного противника над Мысхако при нашем приближении не оказалось.

Я повел истребители с набором высоты в море, чтобы наблюдать за обстановкой со стороны солнца. Но не успели мы удалиться на пять-шесть километров от берега, как появился ползущий курсом на Мысхако огромный эшелон вражеских бомбардировщиков Ю-88 и Хе-111. Они летели девятками, и считая эти девятки, я сбился со счета. Где-нибудь поблизости, конечно, находились истребители противника: ведь бомбардировщики и истребители гитлеровцев, вылетающие с разных аэродромов, производят встречу над каким-либо заранее обусловленным пунктом или в каком-нибудь заранее определенном районе, и в данном случае, наверняка, таким районом были подступы к Малой земле.

Словно в подтверждение мелькнувшей мысли, в наушниках раздался взволнованный возглас Белова:

- Разворачивайтесь! Сзади "мессы"!

Белов не ошибался. На его высоте мчались две четверки истребителей Ме-109. Меня только удивило, что их так мало. Для прикрытия громадного эшелона бомбардировщиков командование противника должно было направить гораздо больше истребителей.

Все, что произошло в последующие секунды, было результатом почти молниеносного, интуитивно принятого решения - не разворачиваться навстречу вражеским истребителям, не ввязываться с ними в бой, а броситься в атаку на бомбардировщики, создать на пути следования "юнкерсов" и "хейнкелей" ситуацию, угрожающую столкновением и катастрофой хотя бы для первых девяток фашистских бомбардировщиков, ситуацию, при которой численное превосходство противника стало бы его слабостью.

Разумеется, времени для обстоятельного продумывания обстановки не имелось. Сформулировать свое решение более или менее отчетливо, как я делаю это сейчас, не было возможности. Я только понимал, что нельзя разворачиваться, нельзя связываться с "мессерами": бомбардировщики в этом случае спокойно дотянут до Малой земли, на головы наших ребят рухнут сотни бомб. Отбить первую атаку "мессеров" вполне способна одна пара Белова, она может прикрыть ударную группу на те считанные секунды, которые необходимы для сближения с бомбардировщиками.

Покачал крыльями - Ишоев и пара лейтенанта Попова тотчас подтянулись к моему "лаггу",- приказал Белову отсечь "мессеры", скомандовал: "Атака!" и повел свою четверку на вражеские бомбардировщики, стремительно увеличивая скорость за счет снижения до их высоты.

Наступил момент, хорошо знакомый каждому, кто хоть раз побывал в боевой схватке, момент, когда исчезает представление о времени и совершенные действия не всегда являются осознанным итогом работы мозга, становятся результатом мгновенной реакции всего организма на стремительно изменяющиеся обстоятельства.

Мы шли "в лоб" ведущей девятке вражеских бомбардировщиков на предельной скорости. Огонь я открыл с 400 метров, крича своим, чтобы тоже стреляли и не сворачивали. Силуэт моего бомбера вырастал в размерах с неимоверной быстротой. Сначала "юнкерс" вздрогнул, как бы пытаясь уйти вверх. Память зафиксировала этот миг, отдельные, крупным планом взятые, детали фюзеляжа вражеской машины, ствол фашистского пулемета, который должен был открыть огонь еще до нашего столкновения. Но пилот Ю-88, избегая столкновения, не повел самолет вверх, он бросил машину вниз. За ним нырнули под "лагги" и остальные бомбардировщики первой девятки.