Сильвестр. А на твой взгляд, что такое Добро и Зло? Ну-ка, скажи.

Василий Голицын. Да очень просто. Добро – всякое действие, от которого человек или государство, вообще жизнь, становится лучше. Зло – наоборот.

Сильвестр. Нет, сын мой, так не получается. Что для одного человека лучше, то для другого может быть хуже. Тем более для государств. Добро и Зло действительно вещи совсем простые, да не так, как ты мыслишь.

Василий Голицын. Что ж, просвети меня.

Сильвестр. Зло – это детскость. Добро – взрослость. Вот и вся премудрость.

Василий Голицын. Опять твои парадоксы. Это дитя, чистая душа, у тебя – Зло?

Сильвестр. А то нет? Ты погляди на малого ребенка без умиления его малостью. Он жаден, себялюбив, гадит на себя, действует без мысли о других и о последствиях своих поступков, ни за что не хочет отвечать, ничего не знает и не понимает, бывает бездумно жесток. А теперь вообрази, что так ведет себя здоровенный мужичина лет сорока. Что ты про него скажешь? Исчадие ада. Взрослея, человек перестает пугаться чепухи, не пачкает себя, не тащит в рот всякую дрянь, прежде чем что-то делать – думает. А есть люди, достигающие истинной зрелости. Такие бывают мудрыми, терпеливыми, твердыми перед тем, кто силен, и мягкими с теми, кто слаб. Это и есть взрослость, это и есть Добро. Беда в том, что многие человеки – большинство – так до самой смерти и ведут себя по-младенчески. Всё зло мира, сын мой, оттого, что мир еще ребенок.

Василий Голицын. То же относится и к странам?

Сильвестр. Конечно. Есть страны, которые ведут себя как глупые трехлетки. Есть страны, которые подобны непоседливым отрокам. Есть задиристые и буйные, похожие на юношей. А взрослых стран на свете пока ни одной нету.

Василий Голицын. А что такое тогда Бог?

Сильвестр. Взрослый среди детей – неразумных, озорных, паршивых, всяких… Погоди… (Вскакивает). Шевельнулось что-то… Господи, стих! «О чадо глупо, непутево, воздень горе свои глаза»… Нет. «Вотще свои таращит очи дитя на скорбного отца»… Пойду я, князь, пока не ушло. Прощай.

Бормоча, семенит к выходу.

Василий Голицын(смеясь). Я провожу. Опять заблудишься в переходах.

Трехглазов тенью следует за князем.

Василий Голицын. Тут-то за мной не ходи. В собственном доме мне опасаться нечего.

Голицын и Сильвестр выходят. Трехглазов остается. Оглядывает кабинет. Подходит к шкафам, смотрит на книги.

Вдруг раздается скрип. Один из шкафов начинает двигаться. Трехглазов прячется в нишу.

Из открывшегося потайного хода появляется фигура, наглухо замотанная в плащ с капюшоном. Тихо ступая, входит в комнату.

Трехглазов взмахивает плеткой, захлестывает неизвестному шею, притягивает к себе. Заносит нож.

Трехглазов. Кто таков? Убью!

Софья. Пусти, невежа! Я государыня Софья Алексеевна!

Скидывает капюшон. Под плащом блестит парчовое платье. Трехглазов отступает, после паузы кланяется.

Софья. Это ты кто? Где князь Василий Васильевич?

Трехглазов. Я охранник его милости. Аникей Трехглазов. Князь сейчас вернется.

Софья. Вася взял охранника? На него напали?! Опять?! Кто? Говори!

Трехглазов. …Двое каких-то в черном. С ножами.

Софья. Боже, то-то я места себе не нахожу… Он цел?

Трехглазов. Цел. Я был рядом. Я теперь всегда буду рядом.

Софья(подходит, берет его обеими руками за ворот). В глаза мне смотри. Я людей насквозь вижу, есть у меня от Бога такая сила… (Долго молча на него смотрит.) Нет, тебя насквозь не вижу. Но того, что разглядела, мне довольно. Ни на шаг от него не отходи, слышишь? Куда он, туда и ты. В опочивальне с ним запремся – под дверью карауль. Понял? (Трехглазов кивает.) Дороже головы во всей Руси, на всем свете нет. Сбереги мне ее.

Возвращается Василий Голицын.

Василий Голицын. Сонюшка! Как ты здесь? Случилось что?

Софья отталкивает Трехглазова, тот отступает к стене. Софья бросается к князю в объятья.

Софья. Тревожно стало… И не виделись почти, как ты из похода вернулся. Только во дворце, при чужих. Вот и решила наведаться нашим тайным ходом. На тебя опять напали?

Василий Голицын. Пустое. У меня теперь вон – охрана. Я вижу, ты моего Аникея взглядом уже посверлила. Ну и как он тебе – гож?

Софья. Будет негож – в прах сотру… Свет мой, радость моя, Васенька! Как же я боялась, пока ты в походе был! А давеча, во дворце, мучилась, что вижу тебя, но не могу при всех обнять, поцеловать!

Страстно его целует.

Василий Голицын. Я тебе про крымские дела еще не всё рассказал. Там есть материи, о которых боярам знать незачем. Думал, будем с тобой наедине…

Софья(прерывает его поцелуями). Потом про дела, потом…

Василий Голицын машет рукой Трехглазову: уйди! Тот отворачивается лицом к стене, но не уходит.

Василий Голицын. Когда мы вот так, вместе, я чувствую себя Платоновым андрогином, о две головы и четыре руки, могучим и неуязвимым, которому завидуют боги…

Софья(со счастливым смехом). Нет, Вася, мы не греки, мы русские. Мы с тобой – двуглавый орел.

Василий Голицын. Однако двуглавый орел – фигура не русская, а византийская, то есть тоже греческая. Она попала на Русь двести лет назад при государе…

Софья. Ну тебя с твоей ученостью… Помнишь, как ты мне, глупой дурочке, рассказывал про античную и русскую историю? Ах, как ты был хорош! Ах, как я на тебя смотрела! Не думала ни про Фемистокла, ни про Владимира Красно Солнышко, а лишь про одно: отчего мы, царские дочери, такие несчастные? Отчего обречены до смерти девками вековать? На что мне такая злая судьба – родиться в царском тереме? Всё бы отдала, только бы прожить жизнь с Васей, или хоть бы полюбиться с ним… Ничего бы не устрашилась! Да на что я ему, уродина, такому красивому, умному, ученому? Нет, правда, как ты меня полюбил? Ведь я дурнуха, в зеркало глядеться тошно.

Василий Голицын. Ты лучшая и прекраснейшая на свете. Я смотрю на тебя и вижу сияние. На Руси подобных тебе женщин не бывало со времен равноапостольной княгини Ольги. О тебе будут писать трактаты и слагать поэмы. Женщина, правящая страной, где женщин держат взаперти, где им не дают рта раскрыть. Государыня, при которой Россия повернется от тьмы к свету. Я не знаю, откуда в тебе столько смелости. Это тайна, перед которой я немею…

Софья. Какая тайна? Смелость моя, во-первых, от страха. Страха состариться на девичьей половине среди бабок, шутих и юродивых. А во-вторых, от любви. Ради того, чтоб быть с тобою, я на всё пойду. Да только мало во мне смелости. Если б я была по-настоящему смелой, я бы не таилась, а вышла за тебя замуж. Каждый день и каждую ночь были бы вместе…

Василий Голицын. Да разве можно? Я всего только Голицын, а ты царской крови.

Софья. Твой род и древнее, и выше. Вы – от великого Гедимина, а мой дед Михаил, сказывают, Самозванцу за столом прислуживал. Да и ляд бы с ней, с кровью… Ничего, дай срок. Исполним всё замысленное, и ничто нам не преграда. Ты державу поднимешь, тем и возвысишься. Тогда поженимся – никто слова не скажет. А скажет – пожалеет… Я нынче еще и за этим пришла. Пора тебе выше подняться. Завтра ступай к царям. Они будут тебя за Крымский поход награждать. Я подготовила от их имени указ, чтобы тебя пожаловали великой честью. Будешь отныне именоваться не оберегателем, а правителем, как в свое время Годунов.

Василий Голицын. Правителем? Не дерзко ли, при живых царях?

Софья. Какие они цари? Один дуренок, второй куренок. (Обнимает князя, целует.)…Давай забудем обо всем, хоть на малое время. Пойдем, милый. Будем только ты и я, а боле никого.