Литмир - Электронная Библиотека

Конечно согласиться с таким утверждением я не мог. Вместо ожидаемого одобрения и даже восхищения Феликс встретил критику. Это было для него неожиданным ударом. Эйфория кончилась. Но с критикой он не согласился. Феликс объявил, что я и наш общий друг, вставший на мою же позицию, находимся в «плохом духовном состоянии», раз не принимаем того, что сам он считал плодом воздействия на него особой благодати. Дальнейшая совместная работа стала невозможной, и мы расстались. В этом не было совершенно ничего личного, расхождение было исключительно по догматическим вопросам, но дальнейшего общения уже не получалось, поскольку основанием нашего общения было, конечно, идейное единомыслие. При его утрате, бытовое приятельство было невозможным. Да это и правильно.

Дальше происходят странные вещи. Через какое-то время Феликс пишет «Теологический манифест». Работа по существу слабая и где-то удивительно дилетантская. В ней Феликс пытается дать христианское обоснование коммунизма. Дело не новое, но он обнаруживает полное незнание критики подобных попыток, делавшихся до него. Во всяком случае, в его работе совершенно нет никаких указаний на осведомлённость, что он тут не первый. Самое же странное и удивительное в том, что работа написана в духе того богословского модернизма, против которого он же сам выступал не так давно. Я написал критическую статью по поводу его идей в «Теологическом манифесте», которая называлась «О хлебе небесном и закваске фарисейской». Тогда, конечно, нигде все эти статьи опубликованы быть не могли. Но Феликс послал всё же свою работу в Издательство Московской Патриархии, вероятно полагая, что властям должно понравиться богословское оправдание и освящение коммунистической идеи и что статью могут напечатать. В дальнейшем, Феликс надеялся на христианизацию коммунистической власти, чему и должно было послужить его богословие. Этой его утопии, как и всем утопиям, осуществиться было не дано.

Меня же в это время понесло в противоположную крайность. Вместе с о. Глебом Якуниным, также разошедшимся с Феликсом, я занялся диссидентской правозащитной деятельностью.

Когда же этот период для меня закончился, я снова вернулся к тому, что было мне более свойственно: к рассмотрению мира как отображению высших божественных Первообразов. Эта мысль, о том, что образы мира – отображение божественных первообразов – святоотеческая, но я узнал о ней от Феликса, за что буду ему всегда благодарен.

Вскоре я совершенно отказался от идеи о том, что звезда – первообраз тварных образов. В процессе работы и изучения святоотеческого богословия для меня стали совершенно ясными два основных положения.

1.      Все образы и структуры тварного мира являются отображениями двух высших божественных Первообразов: Св. Троицы и Богочеловека. Эта мысль неоднократно высказана в творениях великих Святых Отцов.

2.      Среди образов и структур тварного мира могут быть не только верные отображения Первообразов, их истинные иконы, но и отображения искажённые, подобно тому как в сознании человеческом могут быть не только догматы, истинно отображающие божественные истины о Св. Троице и Богочеловеке, но и ереси. Есть соответствие между отображением Первообразов в догматическом учении и в образах тварного мира. Это даёт возможность, сопоставляя образы и структуры тварного мира с православным учением, судить о духовной окачественности тварных реалий.

Эти два положения давали методологию рассмотрения тварного мира в свете божественного откровения, давали возможность целостного православного видения мира.

Русская религиозная мысль, начиная со славянофилов, стремилась к обретению «цельного знания», органически сочетающего как православное вероучение, так и светское знание, культуру. Здесь открывалась возможность обретения такого знания, но не как «синтез» знания церковного и светского, а как осмысление светского знания и воцерковление его в свете Божественного откровения, в свете знания церковного.

Что же касается шестиконечной звезды, то мне стало ясно каким образом идея о ней как о первообразе тварного мира может быть использована идеологией антихриста. На эту тему я написал статью «Крест и звезда», которая была опубликована в Вестнике Союза православных братств

Естественно, у меня возникло желание вновь встретится с Феликсом и рассказать ему об этих идеях. Мне казалось, что он должен согласиться с моими, вернее со святоотеческими аргументами, как бы не было это болезненно для его самолюбия.

Мы возобновили наши встречи, но когда я попытался начать говорить о неприемлемости звезды для православного сознания, то Феликсу стало физически плохо. Он лёг, выпил сердечное лекарство. Продолжать что-либо обсуждать было невозможно. Потом я ещё пытался что-то говорить по телефону, реакция снова была бурно – эмоциональной, по существу же – ничего. У нас был общий друг, врач по образованию, который общался с нами обоими, был в курсе наших разногласий и знал, в каком состоянии находится Феликс. Я спрашивал его, как он думает, стоит ли мне ещё попытаться встретиться с Феликсом. Но друг наш не советовал мне этого, говоря, что закончится всё это скорее всего только сердечным приступом. Больше мне с Феликсом говорить не пришлось. Через несколько месяцев он неожиданно умер от рака.

Если бы теперь, уже более полувека пребывания в Церкви, я услышал что–либо подобное «откровению звезды», то это вызвало бы у меня прежде всего настороженность. Впрочем, Св. Отцы советуют в таких случаях «не принимать и не отвергать» сомнительный духовный опыт. Тогда же я относился с большим доверием к Феликсу, человеку глубоко религиозному, давно уже пришедшему в Церковь, имеющему значительный опыт церковной жизни и общения с авторитетными людьми, выступавшему с позиций традиционализма как защитник православия и канонической чистоты и, кроме того, рекомендованным для меня несколькими священниками в качестве преподавателя. Как же было мне ему не доверять? (Действительно я многим обязан ему теми действительно церковными знаниями, которые от него получил).

Странно другое: то, что этот опыт не вызвал духовной настороженности у людей значительно более церковных и опытных, чем я, у священников и даже у о. Бориса Холчева. Впрочем о. Борис как раз не принимал и не отвергал. Он скорее воздерживался от суждения. Но с ним мне поговорить удалось уже значительно позже, да и разговор этот, как я уже отмечал не предостерёг меня от опасностей «опыта Феликса».

Убеждение, что не звезда является Первообразом образов тварного мира и не может им являться пришло ко мне гораздо позже, постепенно. Это не было следствием «различения духов» – дара, которым я не обладаю. Просто такое понимание звезды противоречило догматическому учению Церкви. Но мне нужно было время, около десяти лет, чтобы достаточно разобраться в этом. Интересно, что когда я уезжал из Ташкента на прощание о Борис подарил мне книгу «Введение в догматическое богословие» о. Петра Гнедича. Книга эта не была издана, книги такого рода были тогда большой редкостью, и представляла собою машинописный экземпляр. Я воспринял её не только как чрезвычайно полезную и интересную для себя книгу, но и как благословение о. Бориса. И это, конечно в первую очередь. Вместе с подаренной им фотографией с портрета преп. Серафима я берегу её как драгоценную для меня память об о. Борисе и его благословение.

Чем же было «откровение звезды» с церковной точки зрения. Я не считаю себя вправе по своей духовной немощи выносить какой либо суд. Я могу только предполагать.

Поскольку шестиконечная звезда как первообраз всего творения не имеет никаких оснований в Священном Писании и Священном Предании Церкви, а также поскольку онтологически такое предположение согласуется с антихристианским пантеизмом, пониманием мира как «инобытия Бога», с учением о «единосущии Бога и мира», постольку обоснованно можно утверждать, что знание это было внушено Феликсу не от Бога.

На протяжении многих лет он пытался как то согласовать это знание с церковным учением. Но не мог. Не смог и отказаться от него, от своей избранности в получении нового откровения. Ему очень хотелось осуществить в Церкви какую-то особую миссию, и «откровение звезды» было для него залогом этого. На самом деле, он сам стал заложником этого «откровения» потеряв свободу богословского исследования. Если уж безусловно была принята установка на его собственную избранность и на истинность «откровения», то какое уж тут свободное исследование! А такая установка у него, к сожалению, была. Напомню его слова: «Если звезда – ошибка, то моя жизнь проиграна». Как содержание, так и стиль этой фразы явно неправославного духа. Феликс не переносил критики в адрес «звезды», даже физически. Возмущался, чувствовал упадок сил и здоровья. Он повторял: «Не надо ничего трогать и менять, откровение «запечатано»». В этом чувствовалась его собственная неуверенность в своей правоте.

8
{"b":"580033","o":1}