Я боюсь посмотреть на него, но Мэддокс лишает меня этого маленького выбора, когда сметает рукой мои волосы и сжимает пальцы на моём затылке. Малейшее давления его пальцев заставляет меня мгновенно встретиться с ним взглядом. Он выглядит взбешённым. От него исходит такая угроза, что приличная доза страха ползёт вниз по моему позвоночнику.

— Тебе не стоило следовать за мной.

Это дикое рычание — всё его предупреждение, прежде чем он опускает голову и целует меня. Но это гораздо больше, чем просто поцелуй. Он наказывающий и грубый, нетерпеливый и пропитан пылающей яростью. Мэддокс хватает моё лицо, отчаянно держит мою голову, вцепившись пальцами, и изливает каждый последний кусочек своей необузданности в меня. Я ощущаю, насколько дико он чувствует себя в этот момент. Ощущаю его неукротимое желание. Ощущаю мрачность, голод и первобытность Мэддокса на вкус. И его привкус настолько сильный, что может вызвать зависимость.

Я наслаждаюсь.

Утопаю.

Дышу, когда он дышит.

Он — ветер, а я — дерево, изгибающееся и покачивающееся из-за его всеобъемлющей силы.

Поглощённая головокружением и чрезмерным желанием, я могу только постанывать и хныкать от горячей и скользкой чувственности его поцелуя.

— Я знал это, — он прерывисто дышит напротив моего влажного, опухшего рта, его голос хриплый, но глубокий. Играет пальцем с уголком моих губ и медленно проводит им назад и вперёд по моей нижней губе. — Блядь. Я, блядь, знал, что если когда-нибудь поцелую тебя, то не смогу остановиться, — он хватает меня за челюсть, вдавливая пальцы в мою кожу так, что мой рот образует «О». — Я не могу, чёрт побери, перестать целовать тебя.

Он овладевает моим ртом снова, и это влажное блаженство. Его твёрдый, но податливый язык сталкивается жаркими, томными ударами с моим языком, зубы впиваются в мою нижнюю губу, прежде чем он снова возвращается к моему рту, заполняя его.

Знаю, что я не очень хороша в этом, потому что Мэддокс Мур забрал мой первый настоящий поцелуй. Но я следую его примеру, предварительно касаясь своим языком его, делая то, что кажется правильным. Что кажется приятным. Когда я обнимаю его за шею, он отскакивает от меня, словно я обожгла его. Он стоит на небольшом расстоянии, со злостью раздувая ноздри, его грудь вздымается. Он выглядит так, будто пробежал марафон, и его поза говорит о готовности к ещё одному забегу.

Мы стоим так в течение длительного времени. Просто смотрим друг на друга, пока наше затруднённое дыхание эхом отдаётся по лестничной площадке.

— Слушай…

— Мы должны обработать твои руки, — прерываю я. Почти уверена в том, что он собирается сказать. Могу прочитать это по его выражению лица, которое он пытается взять под контроль. Он хочет оттолкнуть меня. Порвать эту тонкую связующую нить, которую мы создали. Хочет отступить, потому что я вижу его слабое место. Я вижу его уязвимым и могу с уверенностью предположить, что для Мэддокс Мура об уязвимости не может и быть речи. Показывать свою уязвимость кому-то, это словно дать им оружие, и показать, где именно и каким образом они могут сделать тебе больно. Но причинить боль Мэддоксу — последнее, что я когда-либо хочу сделать. И даже если бы мне пришлось сделать ему больно, я сначала причинила бы боль себе бесчисленное количество раз, прежде чем сделала это с ним.

— Эйли…

Не обращая на него внимания, я направляюсь вниз.

— Мистер Кауфман хранит аптечку для оказания первой медицинской помощи рядом с гончарными изделиями в задней части мастерской.

У меня чувство дежавю, когда я смотрю на него снизу-вверх, стоя на лестнице. Мы были в похожей ситуации раньше. Только он смотрел на меня. В ночь после того, как Тим ударил меня. Мэддокс последовал и загнал меня в угол на лестничной площадке, только на противоположной стороне школы. Он был там ради меня. Злился от моего имени и ещё какими-то образом понимал, что я нуждалась в его комфорте больше, чем во всём остальном. Теперь эти роли поменялись, и у меня появился шанс утешить его.

— Я не могу сделать это с тобой.

Всё, что он хочет сделать — это сбежать.

Направляясь назад вверх по лестнице, я останавливаюсь перед ним в одном шаге.

— Всё, что я хочу прямо сейчас, просто нарисовать тебя. Ты говорил, что поможешь мне, и я хочу, чтобы ты сдержал своё слово.

Мне нужно больше времени.

Мэддокс сердито смотрит на меня, и я вижу, как он хочет сказать свои два любимых слова.

— Ты не можешь сказать мне, чтобы я проваливала нахрен, — говорю я спокойно, ещё сильнее воспламеняя его раздражение. Он прищуривается и в течение длительного времени просто смотрит на меня. Я ощущаю, как нервозность иголками покалывает на моей коже.

— Ты чертовски непослушная, — ворчит он перед тем, как проходит мимо меня, спускаясь вниз по лестнице. Я следую за ним в более спокойном темпе, и ничего не могу поделать с растущей улыбкой на моём лице.

*****

В классе искусств, некоторое время спустя, он сидит на кафедре в центре комнаты, на которую мистер Кауфман, как правило, ставит предмет для рисования перед определённым классом. Я стою на коленях между его ног, оборачивая белый бинт вокруг его поцарапанных кровавых костяшек. До сих пор он не выразил своего возмущения по поводу того, что я это делаю. Мэддокс позволил мне подвести его к раковине и оставался относительно спокойным, пока я смывала кровь с рук. Затем я принесла аптечку мистера Кауфмана, которая хранится в зоне глиняных изделий, и вернулась с необходимыми вещами. Он немного шипел и морщился, пока я чистила его раны медицинским спиртом, но позволил втереть мазь в каждую руку, прежде чем я обмотала их бинтом.

Я как раз заканчиваю забинтовывать его вторую руку.

— Ты не должна этого делать, — это первое, что он говорит мне после произошедшего на лестничной площадке. Его голос звучит хрипло, грубовато, словно он кричал.

Я облизываю губы и пожимаю одним плечом. До сих пор чувствую его губы на моих.

— Мне не сложно, — отвечаю, отставляя в сторону аптечку, и поднимаюсь на ноги. — Если дашь мне минутку, я подготовлюсь, и мы сможем приступить к работе.

Обретя цель, я раскладываю свой штатив, подготавливаю холст и ставлю его на мольберт. Захожу в свою разрисованную коморку и обратно, собирая кисточки, а затем направляюсь к рабочему островку, где храню все краски. Я берут то, что мне нужно, в основном акриловые краски, и возвращаюсь к своему холсту. Он держит перед собой телефон, отросшая чёлка его тёмных волос сексуально спадает ему на глаза. Мне хочется подойти к нему и убрать её обратно. Но я этого не делаю. Я не делаю ничего, кроме как занимаю место на стуле позади, и молча наблюдаю, как он набирает сообщение. Это девушка? Или это по работе? Эти два вопроса крутятся в моей голове, словно карусель в заброшенном парке развлечений. Я понимаю, что не могу сосредоточиться, и поэтому говорю «спасибо», когда искра вдохновения проходит через меня, заставляя сделать образ, набросок, то, что для меня естественно.

Мэддокс встаёт некоторое время спустя и, шатаясь, идёт в мою сторону. Мне приходится моргнуть несколько раз, чтобы вывести себя из моего нахлынувшего вдохновения.

— Мне нужно идти, — подходя достаточно близко, он протягивает руку и хватает прядь моих волос. Как и прежде, он играет с ней, словно это настолько увлекательно, что поглощает всё его внимание. — Я должен уйти, — говорит он немного более твёрдо, и я не совсем уверена, он пытается убедить себя или меня. Глядя вверх, я нахожу поразительно чистые и полные эмоций глаза, смотрящие прямо сквозь меня. А затем он наклоняет голову вниз, перемещая рука на мою щёку. — Скажи мне уйти, — в его голосе слышится напряжённость, удушающее отчаянье. — Чёрт возьми, Эйли, скажи мне, чтобы я оставил тебя в покое.

Я качаю головой.

— Прости, — шепчу я, — но я не хочу, чтобы ты оставлял меня в покое.

Будто вес его эмоций становится слишком тяжёлым, он прислоняется своим лбом к моему и закрывает глаза.