Тогда оставайся с ним. Это правильно. Но я тот, кто тебе нужен.

После этого она не отвечает.

Я долго сижу в раздумьях и не способен сейчас работать. Когда мой отчим заходит в кабинет, он поднимает брови в изумлении.

— Только две вещи могут вызвать у тебя такое выражение на лице,— он садится напротив меня и кладет руки на колени.

— И что же? — я люблю отчима. Он самый проницательный человек их всех, кого я знаю.

— Лия... и Оливия.

Я корчу рожу на первом имени и хмурюсь на втором.

— О,— говорит он, улыбаясь.— Вижу, маленькая мегера с волосами цвета вороного крыла вернулась?

Я вожу большим пальцем по губе туда и сюда, туда и сюда.

— Слушай, Калеб... Я прекрасно знаю, что твоя мать думает о ней. Но я больше не мог с ней спорить.

Я удивленно смотрю на него. Он очень редко не соглашается с моей матерью, но когда делает это, то обычно оказывается прав. И он никогда не делится своим мнением, если только его об это не просят. Тот факт, что это происходит сейчас, заставляет меня выпрямиться на стуле.

— Я знаю, что она привела тебя в чувства, когда вы впервые встретились. У меня была такая любовь.

Я приковываю взгляд к его лицу. Раньше он никогда не говорил о жизни до моей матери. Они женаты пятнадцать лет. До этого он уже один раз был в браке, но…

— Твоя мать,— говорит он, ухмыляясь.— Она ужасная, правда. Я никогда не встречал кого-то столь же беспощадного. Но она ведь хорошая. В ней уживаются две стороны. Думаю, когда она впервые встретила Оливию, то распознала в ней родственную душу и захотела защитить тебя.

В голове всплывает воспоминание о первом ужине. Я привел Оливию домой, чтобы познакомить с семьей, и моя мать, разумеется, создала самую неуютную обстановку. В конечном итоге, я ушел посреди ужина, так злясь на мою мать, что не был уверен, что когда-либо заговорю с ней снова.

— Многие мужчины любят опасность. Нет ничего слаще, чем опасная женщина,— говорит он. — Мы становимся чуть более отважными, чтобы иметь право называть их своими.

Скорее всего... он прав. Я потерял интерес к нормальным женщинам сразу после того, как встретил Оливию. Это проклятие. После неё я редко встречал женщин, которые вызывали у меня интерес. Мне нравится её мрачность, постоянный сарказм, то, что приходится зарабатывать каждую улыбку, каждый поцелуй. Мне нравится то, какая она сильная, как она борется за все. Мне нравится, что со мной она слабая. Возможно, я её единственная слабость. Оливия из тех женщин, о которых мужчины поют в песнях. У меня на iPodе около пятидесяти таких песен, и каждая заставляет думать о ней.

— Она свободна?

Я вздыхаю и потираю затылок.

— Она одна. Но он снова появился несколько дней назад.

— А,— он поглаживает бороду и смотрит на меня с улыбкой.

Он единственный в семье знает о том, что я сделал. После того, как Оливия бросила меня, ушел в запой и попал за решетку. Я позвонил ему и попросил меня забрать. Он не рассказал моей матери, даже когда я признался о фальшивой амнезии. Он ни разу не осудил меня. Только подтвердил, что люди совершают сумасшедшие поступки, когда дело касается любви.

— Что мне делать, Стив?

— Я не могу сказать тебе, что делать, сынок. Она — всё хорошее и плохое, что есть в тебе.

Так и есть, но слышать это очень больно.

— Ты рассказал ей о своих чувствах?

Я киваю.

— Тогда тебе остается только ждать.

— Что, если она не выберет меня?

Он ухмыляется и откидывается в кресле.

— Ну, тогда у тебя всегда есть Лия...

Я смеюсь от души.

— Худшая шутка на свете, Стив... худшая.

И как всегда, как только все начинается, она возвращается к Ною. Я знаю это, потому что она не звонит. Не пишет. Она продолжает жить дальше, а мне остается только существовать.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Прошлое

Я в ярости. Хочу убить его медленно, своими собственными руками.

Джим... он почти... не хотелось даже думать о том, что он практически сделал. Что если бы меня не было рядом? Кому бы она позвонила? Пришлось напомнить себе, что она три года жила без меня. Три года сама вытирала слезы и колкими фразами отшивала всяких придурков. Она прекрасно обходилась без меня и даже стала сильнее. Не знал, что чувствовать по этому поводу, — облегчение или сожаление. Я был слишком горд, чтобы признать свою вину в нашем разрыве. Многого не рассказывая и не борясь за неё изо всех сил, я позволил ей поверить, что это была её вина. Но это не так. Её единственной проблемой был её внутренний разлом. Неумение показать свои чувства. Оливия сама была своим самым злейшим врагом. Она вбивала что-то себе в голову, а потом тем самым разрушала свое собственное счастье. Ей нужна была такая любовь, которая выживет несмотря ни на что. Ей нужно было видеть, что я никогда в ней не разочаруюсь. Черт, я ненавидел себя. Но я был молод. Мне даровали сокровище, а я не знал, как о нем позаботиться. И до сих пор не уверен, что понял это. Но одно точно — я убил бы любого, кто посмел к ней прикоснуться. И я собирался убить его. Наверстать то время, когда меня не было рядом, чтобы защитить её.

Я спокойно шел к своей машине, потому что она наблюдала. Но исчезнув из её поля зрения, сразу рванул с места. Она спала у меня на груди, прижимаясь ко мне как ребенок. А я всю ночь не мог заснуть, разрываясь между желанием защитить её и выбить из него все дерьмо. Когда взошло солнце, я уложил её в постель и отправился в гостиную, чтобы обзвонить несколько мотелей. Когда она проснулась, сказал ей, что он освободил номер прошлой ночью и покинул город. Но все было не так. Пьяный мудак вернулся к себе и, должно быть, отсыпается с похмелья.

Я нашел его в шестом по счету мотеле. Он ездил на том же Мустанге 1967 года, что и в колледже. Я помнил его с тех времен. Тощий пацан. Один из тех эмоциональных двуполых парней, что носят обтягивающие джинсы, подводят карандашом глаза и любят поболтать о любимых группах. Никогда не понимал, что Оливия нашла в нем. Она могла бы заполучить любого. Его Мустанг припаркован прямо напротив 78 комнаты. Я увидел свое отражение в нем, когда проходил мимо. Потом постучал в дверь. И только после этого подумал, что это мог быть не его номер. Но услышал бормотание и звук, как будто что-то упало. Джим с разъяренным видом открыл дверь. От него несло алкоголем. Когда он увидел меня, выражение его лица изменилось с удивленного на любопытное... затем на испуганное.

— Что за...

Я оттолкнул его и закрыл за собой дверь. В комнате воняло.

Сняв часы с запястья, отбросил их на кровать. А потом ударил его.

Он упал, ударившись о комод и свернув лампу. Но не успел подняться, а я уже возвышался над ним. Схватив за рубашку, поднял его, и он пытался ногами нащупать пол.

Я поставил его и ударил снова.

— Калеб,— умолял он, одной рукой прикрывая нос, из которого кровь лилась ручьем, а другую вытянув вперед, стараясь закрыться от меня. — Я был пьян, чувак… Мне так жаль…

— Тебе жаль? Да мне вообще плевать на твои сожаления.

Он покачал головой.

— Дерьмо, — выругался он. — Дерьмо.

Потом он согнулся пополам, положив руки на колени, и начал смеяться.

Я изо всех сил стиснул зубы.

— Ты врал ей о своей амнезии, — он так сильно хохотал, что едва мог говорить. Я толкнул его.

Он отшатнулся, но смеяться не перестал.

— Ты такой же гавнюк, как и я. Вы двое, притворяющиеся, что не знаете друг друга, это как...

Я схватил его за футболку и швырнул на кровать. Он смеялся так сильно, что держался за живот. Возмущенный, я снова пошел к нему.

И прежде чем он успел что-то сказать, схватил его и прижал к стене.

— Ты ничего не знаешь о нас.

— Не знаю? — прошипел он. — А кто, по-твоему, был с ней, когда ты предал её и бросил?

— Я этого не делал,— произнес я сквозь зубы. Мне не обязательно что-то объяснять этому куску дерьма. — Если ты снова с ней заговоришь, я убью тебя. Снова посмотришь на неё — убью. Подышишь в её направлении…