— Я Божественный промысел принимаю, — сказал я, — но в нем ощущается соразмерность, которую, мне кажется, ты утратил, смешав философию и мрачные сказки хасидов.
Адам поморщился и отвернулся к своему «Пентиуму».
— Не следует с такой самоуверенностью судить о вещах, о которых имеешь лишь приблизительное представление, — промолвил он.
Это меня задело. Вряд ли Адам избрал бы меня в слушатели, если бы видел, что я ни хрена не понимаю, но стоило мне один раз возразить ему, как он, типично по-еврейски, намекнул мне, что я невежда. Однако серьезно задуматься над затронутыми в тогдашнем споре вопросами меня заставило не это замечание, на которое Адам, как человек, собаку съевший на каббале, вообще-то имел право, а воспоминание об одновременной мысли, предшествовавшей нашему знакомству. Я-то, конечно, употребил ее в отрицательном смысле, а Адам, оказывается, в положительном. Мы сблизились, собственно, благодаря этой мысли, но мой незначительный духовный опыт, приобретенный до знакомства с Адамом (увлечение Гоголем и Достоевским), отвергал его трактовку Божественной сущности. Наши воззрения были прямо противоположными — как пересекшиеся, но расходящиеся прямые, как треугольники Давидова щита, направленные вершинами вверх и вниз. Так что отнюдь не уязвленное самолюбие руководило мной, когда я взялся на бумаге возражать Адаму, а мое еще только набиравшее силу личное мировоззрение, доверчиво принявшее когда-то адамову каббалу.
Поначалу я просто хотел написать Адаму письмо, но быстро понял: простым посланием здесь не ограничишься. Адам был более образован, обладал несомненными философскими и литературными способностями, умел в духе Сартра, с помощью остроумного сравнения — каббалистического метода с вращающимся календарем, Вселенной с камерой-обскурой, сефирот-эманаций со складной антенной — дать наглядное представление об очень сложных вещах. Для того чтобы спорить с ним на его уровне, следовало не просто критиковать концепции Адама и каббалистов, а выдвигать свои, чего мне раньше на бумаге делать не приходилось. Я всегда считал себя философом, но философствовал преимущественно наедине с самим собой, будучи сам себе и Сократом, и Платоном.
Работа затянулась на две недели: получилось целое исследование. Я назвал его «Свобода и каббала». Оно открывалось эпиграфом из «Моцарта и Сальери»: «Музыку я разъял, как труп. Поверил / Я алгеброй гармонию». Начинал я с вопроса: почему, при внешней свободе изучения Библии каббалистами, у них полностью отсутствует свобода понимания происходящего в ней? Можно толковать Священное Писание как угодно, но только не в духе тысячелетиями выстраданной человечеством морали. Исследователь становится рабом буквы, забывая о духе Библии. Воззрения безымянных авторов каббалистических книг и русских мыслителей-христиан были столь же противоположными, как наше с Адамом отношение к Божественной сущности.
Зло, как считают каббалисты, существует потому, что божество несовершенно, христианство же учит, что мир — дело рук совершенного Бога, создавшего человека по образу Своему и подобию. Бесконечно бедное Первоначальное Существо каббалистов, Эн-Соф, не имеет образа и подобия, не знает ни добра, ни зла, ни свободы, ни необходимости. Оно не может ничего создать, даже если бы захотело. Невольно возникает мысль, что Эн-Соф вовсе не божество, а то, что атеисты называют материей. Сущность Эн-соф выражается в эманациях, материи — в развитии ее форм. Мир Яхве — антипод Эн-Соф, зло входит в мир в качестве обязательного, как в материализме, атрибута. Бог христиан бесконечно богат и бесконечно свободен, созданный им мир не похож на театр марионеток, где воля кукловода — закон. Да и может ли бесконечно богатый и бесконечно свободный создать иной мир? Разве будет он тогда бесконечно богат и бесконечно свободен? Между Богом и человеком лежит свобода. Если она кем-то нарушается, нарушается связь между Творцом и творением.
В каббале, далее отмечал я, есть то, чего русский человек никогда не поймет. Зачем биться над расшифровкой уже известного слова, а потом оживлять глиняного человека, если можно произвести на свет живое существо куда более естественным и приятным способом? Затем, что дух небытия не способен создавать жизнь тем же способом, что и дух бытия. Я приводил мнение Потебни и Проппа, которые, изучив сказки и мифы народов мира, считали, что отсутствие у героев определенных физических свойств, в частности осязания мира бытия, есть косвенный признак нечистой силы. Таковы, например, панночка и бесы в «Вие» Гоголя: они не видят Хому Брута в освященном круге, тогда панночка дикими заклинаниями вызывает Вия, «начальника гномов» с железным лицом и веками, облепленного черной землей. Понятно, что Вий — это некий голем, посредством коего нечистая сила осуществляет осязательную связь между миром бытия и миром небытия. Каббалисты же, создавая голем, воплощают в физическом мире дух небытия, к которому тяготеет их затуманенное талмудическими криптограммами сознание. Отсюда вывод, что каббала есть отвращение человека от истины Божьей и погружение его в царство диавола путем внешне незаметных, но «сладостных и непоправимых подмен», как выразился в своем исследовании о Блоке Даниил Андреев.
В самом деле: столь ожидаемый иудеями Мессия не принят, признан «ложным». «Круг повернулся в сторону, означающую несчастье». Духовная история богоизбранного народа окончилась, началась каббала фарисеев, распявших Бога. Творение, против которого Закон грешил, но склонял голову, в каббале начинает подвергаться сомнению. Предание гласит, что можно достичь божественного знания, перетряхивая буквы, из которых состоят слова Торы, а потом оживлять глиняных болванов! Но, перед тем как занести «предание» на бумагу, книжники распяли Богочеловека, умевшего воскрешать мертвых людей!
Я находил неслучайным, что десять сефирот-эманаций Первоначального Существа и четыре мира каббалистического Яхве заканчиваются адом. Ад был не то чтобы венцом каббалистической космогонии, но ее логическим обоснованием, ибо если Божественная сущность полностью утрачивает свою силу, приближаясь к нашему миру, то какая же сила создает ад? Каббала учит, что ад, как и соседние миры, дело рук Яхве. То есть сотворил как добро, так и зло, сознательно уравновесив их.
Заканчивал я мыслью: «Нет, не случайно русский народ употребляет слово “кабала” в значении “рабство”! Как это получилось? Видимо, последователи ереси жидовствующих или какой-нибудь другой ереси уже пытались познакомить верующих на Руси с каббалой. И народ наш, как всегда, кратко и точно обозначил духовную суть этого антихристианского “предания”».
Работая над «Свободой и каббалой», я пару раз встречался с Адамом, но мы, словно уговорившись, молчали о каббале, беседуя в основном, как люди, не сошедшиеся в интересных вопросах, о политике. Между тем в мои планы входило показать рукопись Адаму. Не то чтобы я хотел утереть ему нос, просто искренне считал, что он неплохой парень, но пал жертвой «сладостной подмены». Я не обольщался, что «Свобода и каббала» ему поможет, — иудаизм штука вязкая, особенно если человек собрался в Израиль, — но не исключал, что она несколько охладит его франкенштейновский пыл.
Итак, я распечатал работу на принтере и отнес Адаму. Он вышел ко мне какой-то взлохмаченный и чем-то озабоченный. Через плечо Адама я увидел, что в полутемной комнате его горят какие-то толстые свечи (была еврейская Пасха — Пейсах). Он поймал мой взгляд и прикрыл дверь. Объяснять Адаму долго ничего не пришлось. Он сразу протянул руку за моей папкой и сказал:
— А я ожидал чего-то подобного. Почитаем. Опровержение каббалы, не так ли? Посмотрим, как ты опровергнешь Маймонида. Чаю выпьешь? — он кивнул в сторону кухни.
Чаю не хотелось, точнее, не хотелось толковать с Адамом о пустяках, а о каббале он сам перестал со мной говорить. Поэтому я распрощался.
Через неделю Адам позвонил мне.
— Что ж, это серьезней, чем я ожидал, — без предисловий начал он. — Неожиданно то, что ты подключил на помощь русскую философскую мысль, ныне едва ли существующую. С ней всегда было трудно совладать посредством логики из-за ее коронного соблазна: обещания неограниченной духовной свободы. Хотя, на мой взгляд, плоды сей иллюзии весьма плачевны: это те самые «широкие» русские люди с амплитудой колебаний от черносотенца до сталинского вертухая. Но я не об этом. Как бы ты отнесся, если бы дал я одному человечку твой труд почитать? Он как раз занимается этими вопросами и может быть тебе полезен.
