Прощальное рукопожатие затянулось — женщина в красных очках уже готова была взорваться от нетерпения.
— Идемте, Саломея, — твердила она.
— Все-все, иду. — Саломея вздохнула и опять повернулась к Эдди. — Кстати, не обращай внимания на то, что Текс говорил про вашего менеджера. Этот сукин сын вечно все преувеличивает.
— Ясное дело, — рассмеялся Эдди, — я так и подумал.
Когда Саломея уехала, Эдди послонялся по шатру, проклиная в душе Дина Боба и пытаясь найти Паука и Ровену. Ему было хорошо, только вот музыка слишком громыхала — настоящий крутой регги, бешеная дробь ударных и вибрация басов. Кое-кто из «кислотников» еще танцевал, они явно приняли не одну дозу и двигались как марионетки на невидимых веревочках. Но в основном народ уже рухнул на пол — кто спал, кто обжимался, кто глазел вверх, на свод шатра, будто на купол планетария. Пожалуй, на этой стадии для многих так оно и было.
Эдди выпил еще пива, теплого и противного, и снова поискал глазами Ровену, но ее не было. Он присел на бордюр, глядя на танцующих, и задумался о Марион. Черт, все у них складывалось не так уж плохо. Попробовал вспомнить самые лучшие минуты. День, когда они бродили по городу. Вечер, когда отправились к ипподрому и нашли на Чаринг-Кросс-роуд двадцатифунтовый банкнот. И даже тот день, когда она поругалась с Фрэнком. Черт побери, Эдди не мог не признать, что в этом была и смешная сторона. Но теперь все кончено. Обычная история, ничего особенного. Ничьей вины тут нет, вот что надо помнить, сказал он себе. Теперь он это понимает. Каждый день люди встречаются и расстаются. Такова жизнь. Не герои романов, а просто мужчины и женщины. Ничто, сказал себе Эдди, не может длиться вечно.
Что ни говори, без него ей гораздо лучше. Дин Боб прав. Нужно быть честным с самим собой. Теперь ей гораздо лучше. В этом Эдди совершенно уверен. Сейчас он отчетливо это понимает. Черт, он же оказал ей услугу! Встретив его через год-другой, она, возможно, скажет: спасибо тебе, дружище, спасибо большое, ты в самом деле оказал мне тогда услугу. Порой в жизни нужно принимать трудные решения, поступать по-мужски, серьезно относиться к своим обязанностям. Однажды она это осознает. Если уже не осознала. Так и будет. Эдди не сомневался.
Он спрятал разгоряченное лицо в ладонях. Ему очень хотелось, чтобы музыка умолкла.
Чертов кретин, думал он. Идиот, почему ты позволил ей уйти?
Паука Эдди нашел за шатром. Лицо у него было покрыто коркой засохшей рвоты, но лежал он на боку и все-таки дышал, а это уже обнадеживало. От росы одежда Паука промокла насквозь. Эдди пнул его ногой, но безрезультатно: Паук не просыпался.
Вдалеке за влажными изгородями занимался новый день. В рассветных сумерках Эдди различал высотные здания. На траве, будто фугасы, лежали коровьи лепешки. Холодно. Где-то запели птицы, но Эдди не видел их.
Проснувшись, Паук не понял, где находится. Эдди сказал, что у него на лице блевотина.
— Интересно, чья? — простонал Паук, потом засмеялся, но тотчас схватился за ребра и взвыл от боли. Ему было скверно. Он рассказал Эдди, что пережил жуткую галлюцинацию, в которой был бананом. Эдди начал смеяться. Паук сказал, что ничего смешного тут нет. Ему казалось, что с него пытаются снять шкурку. — Ты представь себе, Эдди. Жутко ведь.
Кто-то снял с их машины зеркало заднего вида, но Паук даже внимания не обратил. Машину вел Эдди. Всю дорогу до Лондона Паук беседовал сам с собой. Его очень тревожил Джейк. По его мнению, тот парень, Текс, действительно знал, о чем говорил. Эдди сказал, что уверен: даже о Брайане Эпштейне[60] рассказывали такие вещи. Может быть, сказал Паук, но у Эпштейна, по крайней мере, были «Битлз». Он прислонился виском к окну.
— Мы-то не легендарная четверка, Эдди, — вздохнул он.
— Верно, — отозвался Эдди, — но давай смотреть на вещи со светлой стороны. Все может измениться только к лучшему, согласен?
Когда машина остановилась возле берлоги, Паук заплакал, закрыв лицо руками.
— Боже мой, нет, — стонал он, — не может быть, только не это! Впервые за много месяцев квартира осталась пустой, и вот на тебе…
Его лицо стремительно меняло цвет, краснело, белело, синело. Он лупил кулаком по приборной доске. Эдди кусал ногти, глядя на разбитые окна, и курил последнюю сигарету. Денек будет паршивый, это точно.
Едва Эдди тронул входную дверь, она качнулась и, сорвавшись с петель, рухнула внутрь, как пьяница в баре. Эдди вошел.
Туалет был залит быстросохнущим цементом, а все трубы разбиты. Ковер усыпан известкой и осколками плитки. Гитара Эдди расколота надвое, части держались только на струнах. Компьютер исчез.
— О, боже, — плакал Паук, — моя повесть, она была там…
— Хрен с ней, с повестью, — рявкнул Эдди. — Ты посмотри, мать твою, что с моей гитарой! Господи, как она отыскала это место?
— Ты о чем, придурок? — оборвал его Паук. — Это все мой долбаный домохозяин. Он уже несколько месяцев пытался сюда пробраться.
Одежда, книги, записи — все исчезло. Двери платяного шкафа, сорванные с петель, валялись на полу. Когда Паук щелкнул выключателем, ничего не произошло. В палисаднике Паук снова заплакал: все его растения были вырваны с корнем и кучей свалены на землю.
Обозрев разгром, Эдди и Паук решили выпить кофе и все обсудить. Чайника не было. Чашек тоже. И кофе исчез. Это окончательно добило Паука.
— Черт, — выдавил он, — ну и сволочь, даже на такую фигню позарился, на кофе! Господи боже мой! — От ярости он готов был все вокруг раскурочить. Только курочить было уже нечего.
Они сидели на ступеньках и пили воду из металлической миски, которая, непонятно почему, лежала у Паука в багажнике. Паук то и дело хватался за голову и повторял, что этого не может быть. Он сказал, что ему придется искать другое жилье, а на это нужно время. Эдди придется пожить где-нибудь еще.
— Ладно, приятель, — сказал Эдди, — спасибо тебе большое.
Он не виноват в том, что случилось, ответил Паук.
Из-за облака выплыло великолепное золотое солнце. Сделать можно было только одно, и Эдди знал, что действовать нужно быстро. Он мигом прошел до конца Электрик-авеню, где стояла изрисованная граффити телефонная будка, и едва не рассмеялся от облегчения, обнаружив, что аппарат исправен. Выгреб из карманов мелочь и дрожащей рукой набрал номер. В трубке щелкнуло и зажужжало, потом раздались длинные гудки. Эдди вцепился пальцами в свой «ирокез». Голос на том конце линии звучал тихо и сонно. Эдди сглотнул, потер небритый подбородок.
— Алло? — хрипло проговорил он.
— Да? — Женщина зевнула.
— Саломея? Это Эдди. Эдди Вираго. Помнишь? Мы виделись вчера вечером.
— Ах да, привет. Господи, Эдди! Сколько сейчас времени?!
— Я знаю, знаю… Слушай, Саломея, не сердись, мне правда очень нужно с тобой встретиться.
— Что? Что-то случилось? У тебя какой-то странный голос, Эдди.
— Ну, понимаешь, неприятность с квартирой. Вернулся домой, а квартира захвачена.
— Эдди, ты шутишь?
— Если бы, Саломея. Ты наверняка не поверишь, но, пока я был на тусовке, какие-то скваттеры, похоже скинхеды, вломились вчера вечером в мою квартиру и теперь не пускают меня в дом. У меня там все — одежда, бумажник, все вещи. Они забаррикадировали дверь. Я ни души не знаю в Лондоне. Все знакомые разъехались на выходные. У меня ни денег нет, ничего…
Саломея молчала.
— У них ножи, Саломея, и собаки ротвейлеры или кто-то в этом духе, не знаю, в общем, полный кошмар, понимаешь?
— Господи, Эдди. Как это все неприятно. Ты вызвал полицию?
— Они ничего не могут сделать. Все это якобы законно, мать их, прости за грубость. В смысле, это решение совета или вроде того.
— Даже и не знаю, что сказать… Ужас какой!
— Саломея, ты извини, конечно. Мне очень, очень стыдно. Прямо лицо горит, честное слово. Я сквозь землю провалиться готов, но, пожалуйста, мы можем встретиться сегодня?
