— Ясное дело, вернусь. — Он поцеловал ее в холодную щеку. — Завтра увидимся. У меня самолет в семь утра. Я буду дома раньше, чем ты успеешь вылезти из постели.

— Не забудь помахать мне, — напомнила она, — ты обещал. Я буду смотреть. А если корабль потонет и я вместе с ним, только подумай, как тебе будет скверно!

Эдди заверил, что будет махать, но не стал. Как только Марион скользнула за барьер, он поднял воротник и крадучись двинулся к остановке автобуса. Он знал, что она все равно ничего не разглядит с другого конца пристани. Просто не сумеет.

Он сидел в «Кромби-Инне», в зале Норы Барнакл[42], на верхнем этаже торгового центра, и, глядя на Дублинский залив, писал Марион письмо. Решил, что на бумаге сможет яснее изложить свои мысли. Но каждая страница, каждая строчка оказывалась настолько невнятной и шаблонной, что он либо все вычеркивал, либо рвал бумагу. Он следил взглядом за почтовым пароходом, плывшим мимо Хоута, уходившим в туман, пока тот не превратился в маленькое черное пятнышко, за которым по воде тянулся серебряный след. Все-таки интересно, удастся ли ему когда-нибудь оставить Марион.

Наконец явился Дин Боб, конечно с опозданием. Но первым заказал выпивку он, так что Эдди жаловаться не стал.

Боб попросил не сердиться на него за новогоднюю ночь — за «ангельскую пыль» и все такое.

— Я, конечно, сволочь, — покаянно сказал он. — Сам знаю, я полный придурок, старичок, и правильно ты на меня наорал.

Они молча выпили по кружке пива. Но закадычных друзей молчание не напрягает. Эдди заказал еще.

— Марион, — сказал Боб, потягивая темное пиво, прямо сквозь пену. — Господи, она же замечательная девчонка, лучше не найти. Так и знай.

Все правильно, согласился Эдди.

— Эдди, старичок, — продолжал Боб, — с этой девушкой ты попал в самое яблочко.

Эдди извинился, что пришлось пристроить Марион у Боба: ей просто больше некуда было деться. Пустяки, сказал Боб, не о чем говорить. Они с Марион нашли общий язык, а потом, черт возьми, это ведь было всего на несколько дней. К тому же познакомиться с такой девушкой, как Марион, — полный улёт.

— Знаешь, — сказал он, — когда постоянно тусуешься в студенческих компашках, вот как я, то в конце концов начинаешь думать, что все ирландские девушки одинаковы, что все они — разрушительницы традиций, или феминистки, или еще что-нибудь в этом духе. Но Марион — совершенно другое дело; тут сразу понимаешь, что где-то есть совсем иная Ирландия.

Эдди рассмеялся.

— Ага, — сказал он, — в том-то и дело.

Они выпили еще по нескольку кружек пива и по стаканчику виски, а потом направились в ресторан «Макгонаглз». Эдди хотел было пойти домой; он сказал Бобу, что в семь утра у него самолет, но Боб ответил: да ладно, последнюю ночь в Дублине нужно провести как следует.

— В память о старых добрых временах.

Эдди рассмеялся:

— Боб, тебе всего двадцать пять, рановато еще рассуждать о «старых добрых временах».

Боб сказал, что это верно, но, черт возьми, он молодой и одинокий и хочет общения. Ладно, сказал Эдди, только у него не осталось ирландских денег. Боб ответил, что это не проблема. Он заплатит.

В пещерной темноте «Макгонаглз» Боб встретил знакомую блондиночку с наигранным дублинским акцентом. Они столкнулись нос к носу, когда диджей поставил какой-то тяжелый хит середины семидесятых и Эдди пытался сбацать танец. Девчонка была либо очень пьяна, либо «нагружена» под завязку, и они с Бобом сквозь грохот музыки что-то орали друг другу в самые уши и хохотали.

Потом все трое уселись за столик в холодной нише и принялись за бутылку польского божоле, которое пили из пластиковых стаканчиков. Под вращающимся зеркальным шаром танцевали в обнимку парочки. Какой-то болван разгуливал по залу, с «дымовой машинкой» в руках, и от сухой углекислоты глаза у всех слезились. Боб пошел потолковать с этим парнем, начал было с ним ругаться, но закончилось все рукопожатием, и Боб вышел на улицу. Эдди, допивая свой стакан, поморщился. Он знал, что за этим последует. Боб отправился за дозой.

Девица принялась рассказывать Эдди о своем парне, от которого только что избавилась.

— Думаю, мой рост угрожал равновесию наших отношений, — сказала она, — понимаешь?

Эдди посочувствовал, что она все еще растет, и выразил надежду, что это не больно.

Девица заказала еще одну бутылку вина; Эдди остался за столиком, помогая ей расправляться с выпивкой. Она пила все больше и больше, потом заплакала и сказала, что уже не знает, кто она такая, и хочет войти в контакт с глубинной частью своего «я». Как раз в это время вернулся Боб.

— Ну да, — сказал он, — а кто не хочет?

С полчаса они танцевали — Эдди, девица, Дин Боб и какой-то парень с длинными грязными волосами, в армейской камуфляжной куртке, который все время норовил устроить хоровод.

В конце концов девица ушла вместе с хипарем, а Боб и Эдди немного постояли в дверях «Макдональдса» на Графтон-стрит. Бобу явно не хотелось идти домой. Он был в каком-то странном состоянии: то и дело хлопал в ладоши и твердил, что именно сейчас как следует проснулся.

— Как насчет кофе? — рассмеялся он. — Зададим нашим артериям работенку, а? Что скажешь, Эдди? Время еще детское. Как насчет этого? А?

Повсюду уже было закрыто, а потому Боб оплатил Эдди такси до дому. Только на полчаса, предупредил Эдди, и ни минутой больше.

Фрэнк уже лег, а Патриция, как всегда, где-то шлялась. Эдди провел Боба в гостиную и велел сидеть тихо. Вправду тихо.

Боб хихикал как заведенный. Свернул сигарету, но когда поднес ее ко рту, чтобы лизнуть край бумажки, забыл высунуть язык. Мазнул бумажкой по губам, а когда табак, смешанный с марихуаной, просыпался ему на рубашку, выругался и рассмеялся.

Боб закатал рукава. Эдди увидел на предплечьях следы от уколов — маленькие сине-черные точки, некоторые с корочкой запекшейся крови. Боб снова начал ширяться, но Эдди промолчал. Не хотел портить вечер. Завтра в эту пору он будет уже в Лондоне, а Боб пускай сам о себе позаботится. Все, что мог, Эдди уже ему говорил, и не раз. Боб прекрасно знает, чем рискует. А если не знает, то узнает.

Боб впал в сентиментальность. Так бывало всякий раз, когда он принимал наркотики. Ему хотелось говорить о своих ошибках. Обо всех ошибках, какие он совершил с девушками. Вот на первом курсе, когда они с Эдди пошли купаться на озеро после объявления результатов экзаменов, господи боже, какая это была ошибка! — твердил Боб. Что та девчонка, как ее там звали, говорила про него. Что он пытался и чего не пытался сделать. Пытался расстегнуть ей блузку. Она же всем рассказывала, что он насильник.

— Представляешь, Эд, — фыркал он, — я — насильник! Врубаешься? Ну полный бред, верно?

Они поговорили об общих друзьях. Фергус мечтал стать режиссером, а сейчас сидел без работы. Кейси хотел стать писателем-романистом. Сейчас он нелегально жил в Нью-Йорке, работал администратором в больнице. Стерн, будущий великий адвокат по уголовным делам и защитник бедных, работал в мастерской по ремонту телевизоров в Окленде. Пол О'Брайен, первый анархист Ирландии, держал диско-бар в Каррикмакроссе. Тим Стоукер, тот самый, что в свое время в Белфилде сделал ставку на «Бумтаунских крыс», теперь работал продавцом в порнографическом видеосалоне своего дяди. Женщинам повезло больше. Мишель Граттон служила в Корке на крупной фирме, производившей шарикоподшипники, и зашибала неплохие башли. Шинед и Морин разъезжали по свету, добывая тут и там гранты на учебу — год в Женеве, год в Риме, год в Будапеште. Сьюзан Ливер читала новости на «Сенчури радио». Эймер работала в «Аэртел». Дженнифер уехала в Никарагуа. Кейти Росс издавала в Лондоне какой-то женский журнал. Ну а эта чертовка Саломея Уайлд, эта дуреха, просто сорвала джек-пот со своим шоу на четвертом канале. Да. Все девчонки хорошо устроились. Но парни, бог ты мой, парни! Ничего себе контраст: преуспевающие деловые леди и «бывшие», «не ставшие», неудачники.