— В реальной жизни, — прибавил поэт.

В ожидании Джимми и Рут все испытывали некоторую скованность. Одна из Фион разглядывала лицо Эдди, словно старалась припомнить, где она его видела. Эдди поначалу надеялся, что она прекратит глазеть, но через пятнадцать минут все-таки решил вывести ее из затруднения.

— Да, — обреченно сказал он. — Дин Боб.

Девушка прищелкнула пальцами и рассмеялась.

— Да-да, так и есть, — вздохнул Эдди.

— Он просто прелесть. Верно? — Девушка обезоруживающе улыбалась. — А чем он сейчас занимается?

Ползун ни с того ни с сего заговорил о каких-то блокираторах на колеса; поэт присел на корточки и стал перебирать пластинки, время от времени аккуратно счищая пятнышко с глянцевой обложки какого-нибудь альбома. Каждый раз, когда кто-нибудь говорил «Фиона», обе девушки оборачивались, и все прыскали от смеха, будто и впрямь происходило нечто уморительное. Но временами повисала неловкая тишина: все ждали, чтобы кто-нибудь заговорил первым, и когда Джимми наконец вошел в комнату, Эдди почувствовал такое облегчение, что готов был расцеловать его.

— Черт меня побери, — Джимми оглядел собравшихся, — давайте возьмемся за руки и попробуем вступить в контакт с живыми!

В тесных вареных джинсах он казался еще толще, чем тогда, в пабе.

Джимми извинился, что не припас суррогатного спиртного, якобы иронически намекая на прическу Эдди. Потом хлопнул Эдди по спине и захохотал.

— Отлично, Джим, — сказал Эдди.

— Я просто хотел тебя подзавести, Эд, — сказал Джимми. — Что ты на самом деле будешь?

Эдди сказал, что выпьет джина с тоником.

— Со льдом? — поинтересовался Джимми.

— Нет, — ответил Эдди. — Просто джин с тоником.

Джимми пристально посмотрел ему в глаза.

— Даже и не думай об этом, — сказал Эдди.

Вышедшая из кухни Рут попросила Эдди не стоять на ковре, если его это не затруднит. Ковер они купили во время поездки в Тунис и относились к нему très[19] трепетно. Эдди уселся на подоконник, слушая болтовню гостей, которые стояли вокруг ковра, будто вокруг бассейна, полного пираний. Поэт поставил пластинку Нины Симон.

— Корсо не получил работу на Би-би-си, — сказала Фиона-вегетарианка, а Фиона-плотоядная негодующе покачала головой и заявила, что, если бы ей отказывали столько же раз, сколько Корсо, она бы просто дышать перестала или что-нибудь в этом роде.

— Угу, — поддакнула Фиона-вегетарианка, — он жутко злится и жаждет мести.

Теперь вот он собрался поступать в Королевскую школу киноискусств в Элмерз-Энд. Джимми сказал, что шансы у него нулевые, он, Джимми, хорошо знает это место, без блата нечего и соваться. Ползун рассмеялся, а Эдди поинтересовался, откуда Джимми это известно. Джимми снисходительно подмигнул и щелкнул себя по носу.

— Vorsprung durch Technik[20], — сказал он. — Связи, Эд.

Поэт заявил, что все это чепуха.

— Нет, я серьезно, — возразил Джимми, — мы делаем для них всю рекламу.

— Ну что, будем? — спросила Рут, указывая на дверь.

— Что «будем»? — поинтересовался Эдди.

— Есть, — пояснила она. — Все готово.

Некоторых блюд Эдди никогда раньше не пробовал. Чего только не продают нынче в супермаркетах! — сказал он. Рут послала его на фиг. Он сказал, что она замечательно выглядит. Она опять послала его. Рут нервничала и была явно не в духе.

Джимми понюхал вино.

— Злое винцо, — сказал он. — Не хотел бы я встретить его поздним вечером в темной аллее.

Никто не засмеялся. Джимми явно забыл, что повторял эту шутку с первого курса, когда они иной раз скидывались на бутылку марокканского или «Асти спуманте» и несли ее на квартиру к Дину Бобу.

Джонни Спид, деливший квартиру с Дином Бобом, в то время работал на «Общество Симона». Вечерами он разъезжал по улицам Дублина, силком пичкая оборванных алкашей сандвичами и супом, возвращался в два часа ночи и обнаруживал, что в квартире полно пьяных и невменяемых, вроде тех, с кем он возился весь вечер. Потом, когда у них кончались сигареты, он вскрывал блок «Плейерс», полученный в обществе для раздачи бродягам; сигареты пускали по кругу, с лихорадочной благодарностью, а после затевали жаркий спор о том, кто принадлежит к среднему классу, а кто нет. Прекрасное было время, говаривал Дин Боб.

Когда Рут внесла огромное блюдо жаркого с орехами, она лучилась от гордости и волнения; ей немедленно сообщили, что жаркое выглядит просто изумительно. Но она почему-то страшно нервничала, кусала ногти, и Эдди заметил, что у нее дрожат руки. Совершенно не похоже на Рут. Может, она неважно себя чувствует? — подумал Эдди. Она то и дело приглаживала волосы и оглядывала стол, словно что-то забыла. Джимми обнял ее за плечи и попросил успокоиться.

Но все пошло наперекосяк. Еще до того, как по тарелкам разложили салат из авокадо, завязался бурный спор насчет социал-демократов. Рут сказала, что будет голосовать за них, потому что она без ума от Дэвида Оуэна[21], — едва ли не самая умная реплика за весь вечер. Обе Фионы объявили, что отдадут свои голоса «зеленым». «Мы разрушили планету, уничтожили мир», — виновато твердили они, словно сами собственными руками разрушали планету и уничтожали мир. Ползун сказал, что это без разницы: все равно в стране заправляют банки. Джимми заявил, что опять поддержит Мэгги[22] и что ему плевать на подушный налог. Лейбористы, конечно, всем хороши, но в отношении профсоюзов на них положиться нельзя. Он сказал, что Скаргилл возьмет Киннока за жабры, и сжал правую руку в кулак, одновременно отправив в рот порцию макарон.

— Мэгги дрянь, я знаю, — воскликнул он, — но работать она умеет, черт возьми, в этом ей не откажешь.

Эдди попробовал жаркое и сказал, что очень вкусно. Ему совершенно не хотелось вести политические споры. Почему-то он все время думал о Марион, надеялся, что у нее все в порядке, размышлял о том, как бы она держалась на этой вечеринке и что бы сказали эти друзья, если б увидели ее — хотя этого, разумеется, никогда не случится. Рут спросила, как его успехи с поисками работы. Эдди ответил, что определенные возможности есть, конечно, в точности еще ничего не известно, но — тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!

— А разве «определенные возможности» не оксюморон? — поинтересовался поэт. Джимми в ответ назвал его педантичным засранцем.

После ужина плотоядная Фиона вытащила большой пакет травки и свернула косячок. «Торчок-пустячок», как выразился Джимми, рассмешив всех. Травка что надо. Эдди глубоко затянулся — волна приятных ощущений медленно захлестнула его. Он почувствовал себя лучше.

Джимми принес из кухни нарезанные ломтиками киви и бананы, а Рут — большую миску со взбитыми сливками. Фиона-вегетарианка сказала, что без ума от киви и не в силах против него устоять; поэт почему-то засмеялся, причем слишком громко.

Эдди заговорил с поэтом, который, похоже, нарочито весь вечер не обращал на него внимания. Сказал, что и сам пописывает стихи. Поэт воспринял это без особого интереса. Эдди спросил, какие авторы на него повлияли, и он ответил: авторы вроде Гинзберга[23].

— Авторы вроде Гинзберга, — повторил Эдди. — Что это значит?

Сложно объяснить, что именно он имел в виду, сказал поэт, по правде, он не большой любитель разъяснять свое творчество. Пусть оно само стоит или падает, как может.

— Наподобие Эддиной прически, — ввернул Джимми.

Эдди спросил, есть ли у него публикации.

— Главным образом в разных небольших журналах, вряд ли ты их знаешь, — ответил поэт.

Эдди посоветовал ему принять участие в поэтическом конкурсе, но поэт сказал, что он не поклонник конкурсов и соревнований в искусстве, поскольку они всего лишь отражают иерархический фетишизм, бытующий в буржуазном обществе. На этом он посчитал разговор оконченным.