Зеленая стена раздвинулась, и я увидел фиолетовое сияние. Оно стояло на месте, то разрастаясь, то опадая, словно язык пламени. В центре сияния проявились контуры фигуры, и на тропинку выступил человек в оранжевых одеждах с длинным посохом в руке. Я застыл посреди тропинки, не зная, то ли хвататься за меч, то ли бежать в чащу леса. Светлая жгучая волна коснулась моего лба, пронизала меня подобно молнии. Я застыл на месте, вглядываясь в лицо путника. На его одеждах не было пыли, на челе — ни капли пота, а глаза… Если глаза Бхишмы были колодцами мудрости, то черные зрачки незнакомца казались окнами в беспредельность звездного неба.
В моем сознании зазвучали слова из песни о царевиче Нале и Дамаянти, о мудрых Хранителях мира, способных принимать любой облик. Без сомнения, предо мной было лицо человека, но человека, озаренного изнутри пламенем духовного совершенства. Он стоял напротив, опираясь на посох, и разглядывал меня. Он не открыл рта, но в моем сознании округло и распевно зазвучали слова человеческого языка:
«Идут путники в запыленных одеждах риши
По страшным лесным дорогам,
Одинокие воины с мечами света,
Старцы, держащие посох.
Их богатство — жемчуг исканий
На нити бесконечной дороги,
Их силы — бессмертная мудрость,
Их жизнь — пламя брахмы на сердце.
А что явленно смертному взору?
Запыленные одежды риши».
Нет, на его одеждах все-таки не было пыли. И он не был человеком. Но его слова, звучавшие как заклинание, приоткрыли для меня тайный знак нашей общности. Он сам встал на моем пути. Он чего-то ждал от меня. А чего хотелось мне в эти мгновения? Воздавать ему почести, ползая на коленях, как крестьянин перед идолом, или без устали расспрашивать о грядущем?
Мысли пронеслись в моей голове, подобно порыву ветра. Я молчал. Без страха, но с безграничным смирением я смотрел ему в глаза, не препятствуя его мыслям проникать в самые потаенные уголки моего сознания. Он что-то искал во мне, чего-то хотел добиться.
— Я хочу помочь тебе. — вновь прозвучал в моем сознании почти человеческий голос. — Ты хочешь настичь похитителей Латы, но ты их не догонишь…
Очевидно, выражение моего лица при этих словах изменилось, и он добавил быстро, но без поспешности:
— Тебе это не под силу, так как между тобой и Латой по-прежнему два дня пути. Ее похитили дикие племена, те, кого вы называете якшами, но они не порождение мрака, а такие же люди, как и вы. Они так же нуждаются в отдыхе. Я подарю тебе два дня, которые отделяют тебя от них.
Он говорил, а вокруг него разливалось фиолетовое сияние, воздух густел и слоился. Краски мира расплылись и померкли. Земля ушла из-под моих ног, и я потерял сознание.
Очнулся я на мягкой лесной траве. Солнце по-прежнему стояло высоко в небе. А мой странный путник в оранжевой одежде спокойно наблюдал за мной. Увидев, что ко мне вернулась способность рассуждать, он сказал:
— Их лагерь находится в той чаще на расстоянии полета стрелы. Будь осторожен. Их много, а сражаться с ними придется тебе одному. Я не могу вмешиваться. Я и так сделал больше, чем позволено.
— Кем позволено? — сорвался у меня вопрос. Но я тут же остановил себя. Слишком много вопросов требовали ответов. Так хотелось знать, чем закончится эта война, выживет ли братство дваждырожденных, получит ли Арджуна оружие небожителей.
Но здесь, на расстоянии полета стрелы от меня, ждала моя Лата. Моя карма была проста, как обнаженный клинок. Спасением мира пусть занимаются Юдхиштхира с Арджуной. Но один вопрос все-таки звучал у меня в душе, даже когда я глубоким поклоном почтил небожителя и, опустив руку на рукоять меча, двинулся в указанном им направлении. Прежде чем скрыться в листве, я обернулся. Небожитель неподвижно стоял, нет, кажется, уже парил в воздухе. Если бы не развевающиеся края его одежды, я бы принял его за бронзовое изваяние. Наши взгляды встретились, и он услышал мой вопрос.
— Да, — зазвучали его слова, — я сделал это, чтобы не угасло прекрасное земное пламя, которое вы зовете Латой. Храни ее. Об этом просят тебя… — он на мгновение замолчал, и мне почудилась улыбка на его сомкнутых устах, — об этом просят тебя боги.
И прежде, чем звук его слов угас в моем сознании, небожитель превратился в пульсирующий сгусток фиолетового пламени. Я постоял мгновение и повернулся лицом туда, где, как подсказал мне внезапно пробудившийся инстинкт охотника, стояли лагерем мои враги. Во мне еще жила память лесного отшельника, умеющего полагаться на внутреннее зрение, слышать неслышимое, находить путь. Волна ненависти и древней лесной воли пробудила во мне жажду крови.
«Если я не найду своей Латы, — сказал я себе, то буду следовать за этими дикарями всю жизнь, убивая из засады. Я сделаюсь для них страшнее тигра-людоеда. Если они прикончат меня, то и после смерти я явлюсь им в образе страшного ракшаса, способного только убивать».
Руки затряслись от нетерпения, но усилием воли я все-таки подавил в себе волну ненависти. Крипа часто говорил нам, что воин, попавший во власть своих чувств, быстро становится добычей смерти. Я сидел в густой листве неподалеку от лагеря врагов и терпеливо ждал захода солнца. Иногда я замечал кого-нибудь из дикарей, несущих лесную дичь или хворост для костров. Это, конечно, не были воины Хастинапура. Они вообще были мало похожи на жителей долин. Смуглые, невысокие обитатели лесных чащоб сидели на корточках вокруг пламени костра, и звуки их языка напоминали всхлипы совы и шуршание саранчи в листьях.
После нападения на заповедную долину их осталось не более пятидесяти человек. Они были явно измучены переходом и выглядели весьма жалко. На открытом пламени костра они жарили дичь. Ветер донес до меня запах горелого мяса, и мой желудок сжался то ли от отвращения, то ли от смертельного голода. Только сейчас я вспомнил, что последние два дня я не ел ничего.
Один из дикарей снял с огня кусок мяса и подошел к вороху шкур, лежащих в траве под деревом. Он откинул верхнюю шкуру, и я, наконец, увидел Лату, живую и невредимую, с руками, связанными за спиной, и гневно горящими глазами. Дикарь протянул ей кусок мяса, но апсара с отвращением отвернулась от нечистой пищи. Дикарь махнул рукой и вернулся к костру. Лата, все еще со связанными руками, подтянула ноги и попыталась сесть, выпрямив спину. Я заметил, что ее стройные лодыжки были тоже безжалостно перетянуты кожаными ремнями.
Меж тем племя жадно утоляло голод. Только когда на вертелах не осталось ни кусочка, дикари улеглись спать на теплую землю вокруг костра. Они не ставили часовых. Эти дети леса спали чутко, как звери, и никто не мог подойти к ним незамеченным.
Я не стал подходить. Я скинул с плеча лук и приготовил стрелу с длинным серповидным наконечником. В бою такая стрела служила для нанесения длинных ран и была страшна даже для слонов. Я послал немой зов Лате, и увидел, как она внутренне напряглась, озираясь по сторонам. Как я целился! Мрак на поляне был пятнистым от бликов костра и луны. Почему я раньше не тренировался стрелять в темноте, как Арджуна! От волнения дрожали руки и сердце трепетало, как хвостик антилопы. Я начал ритмично дышать, пытаясь сосредоточиться на единственной точке на расстоянии вытянутой руки от Латы. На мгновение из моего мира пропали и лес, и костер, и спящие дикари. Звук спущенной тетивы оглушил меня, как удар грома. Стрела прорезала ночной воздух и воткнулась в землю у связанных запястий Латы.
Она неслышно легла на бок, изогнулась и поднесла связанные руки к торчащему из земли лезвию. Мое сердце замирало от нежности и тревоги, пока я смотрел, как ее гибкое тело извивается, словно попавшая в сеть серебряная рыба. Через несколько мгновений Лата освободила себя от пут. Теперь ей оставалось только выйти из круга спящих дикарей. Апсара великолепно владела своим телом. Почти невесомо ступали ее длинные ноги по земле, усыпанной сухими сучьями. Иногда она застывала, растворяясь в игре лунного света на листьях. Даже если бы кто-нибудь из воинов и проснулся в тот момент, он вряд ли бы разглядел ее очертания в колдовской пляске ночных теней. Медленно и плавно Лата уходила с поляны. Уходила, словно танцуя древний танец или совершая тайный обряд в храме.
