Наш путь пролегал по большой дуге на юго-восток. Именно оттуда могла угрожать опасность; если только носителями ее были люди, а не горные духи, то они должны были оставить следы своего пребывания на камнях, на травах этой заповедной страны. Я шел налегке, вооруженный только луком и мечом, но все равно едва успевал за моими молчаливыми спутниками, привыкшими к дальним охотничьим переходам. Мы двигались весь день без привалов. К тому времени, когда солнце зашло за отроги, я уже с трудом передвигал ноги. Ночь провели на подстилке из хвои, не зажигая огня. Наутро продолжили свой путь, утолив голод пресными лепешками и горстью лесных ягод. Весь следующий день мы снова шли через лесные заросли и каменные осыпи, насторожив зрение и слух в поисках хотя бы ничтожного следа чужого присутствия.
Вечером второго дня, когда мои спутники, обшарив все окрестности, начали готовиться к ночлегу, я уселся на хвою, привалившись спиной к душистому стволу сосны, прикрыл глаза и освободился от всех мыслей. И тут меня словно ударило черной молнией предчувствия. Я доверял навыкам горных охотников больше, чем своим собственным глазам и ушам. Тогда откуда же этот противный озноб, пробирающий меня от пяток до затылка? Откуда растущая уверенность, что из чащи леса все выше и выше по горным уступам поднимается злая сила? Что-то внутри меня, трепеща и сжимаясь от страха, молило бежать в заросли искать спасения. Я попытался побороть страх, обуздав всколыхнувшиеся чувства, и сосредоточиться на расплывшихся черных тенях, скользивших в нездешнем свете моего внутреннего взора. Из моего мира ушли все шорохи леса и тихая речь охотников, ушли легкий ветер и свет ранних звезд. Бесформенные и лохматые тени, подобно ночным ракшасам, окутанным майей первобытного колдовства, скользили мимо нас, приближаясь к горному храму. Там была Лата, там были мои братья-дваждырожденные, обратившие свой пристальный взор к Высшим полям обители Хранителей мира. Заметят ли они опасность, неслышно наползающую из ущелий? Мы пересекли незримую черту майи, наведенную ракшасами, и это позволило мне ощутить их присутствие. Но два дня пути отделяло нас от храма, а враги, если только мое внутреннее видение не обманывало меня, были уже у нас за спиной. Мы не успеем вернуться! Ни огнем, ни звуком рога не подать сигнала в заповедную долину, укрытую скалами. Оставалось лишь одно средство, недоступное горным охотникам, но открытое дваждырожденному.
Я вскочил на ноги и крикнул своим спутникам:
— Запалите костер! Видно, что-то в моем голосе заставило их стремительно повиноваться. Они бросились собирать валежник и сыпать искры, ударяя двумя камнями, хранившимися в их шкурах, друг о друга. Когда над черной грудой ветвей взметнулся алый гребень дракона, я сел, скрестив ноги, у самого огня, так близко, как только мог, стараясь не замечать обжигающее дыхание на лбу и ресницах. Алая ткань пламени занавесила от меня черные стволы деревьев, лица моих спутников, взиравших на меня с суеверным ужасом. Я смотрел в глаза дракона. Из них прямо в мое сердце лилась огненная сила, превращаясь на алтаре брахмы в тонкий, послушный воле, луч, способный прорезать пространство и время. Такое было под силу патриархам. Где-то в темном уголке сознания шевельнулось горькое сожаление, что карма так рано прервала срок моего ученичества. Смогу ли я? Усилием воли я подавил все сторонние мысли, сосредоточившись на одном зове, рвущемся из моего сердца — «Опасность! Лата! Опасность!!!»
Я знал, что Арджуны нет в лагере. Только с Латой и Митрой связывала меня трепещущая нить взаимопроникновения. Но Лата была более чуткой, более опытной. Именно она, если это вообще было возможно, могла уловить мой зов.
С шипением взметнул свое огненное тело гребенчатый дракон. Страх, совсем недавно пронизывающий мое сердце, породил пурпурное пламя ярости, Я сам был драконом и летел сквозь ночь, взывая к Лате. А потом невидимая нить оборвалась, и я, обессиленный, качнулся вперед. Если бы меня не поддержали мои спутники, я бы, наверное, упал в догорающий костер.
Потом я лежал на подстилке из лапника, опустошенный и невесомый, а один из охотников с бесстрастными узкими глазами вливал мне в рот терпкое вино из кожаной фляги. Люди гор поняли, что я общался с силами, находящимися за гранью их постижения, но жизнь наградила их бесконечным терпением, и, усевшись на корточки, они ждали, когда я сам объясню им смысл происходящего.
— Наш лагерь и храм подверглись нападению, — с трудом проговорил я.
— Надо идти, — сказал один из них. Я кивнул головой, чувствуя, как силы постепенно возвращаются в пустые ножны моей плоти. Мой дух входил в тело, вновь готовое к действию. Рассвет уже начал высвечивать в лесных дебрях размытые кружева тропинок, и мы пустились в обратный путь. Меньше, чем через два дня мы вновь вышли на перевал, с которого открывалась заповедная долина, и увидели каменное навершие храма, устремленное к безмятежно голубому небу. Но когда мы спустились и начали приближаться к деревне, ветер принес горький запах пепелища. Мы ускорили шаги, обходя гору, и скоро нам открылось место нашей стоянки. Храм на вершине горы стоял нетронутый, но хижин на откосе больше не существовало. За моей спиной горные охотники скинули с плеч луки.
«Слишком поздно», — подумал я. Я не чувствовал присутствие опасности. Враги ушли. Впрочем, не все. У основания горы, где начиналась дорога вверх, мы увидели первых убитых. Это были не ракшасы. Это были обычные люди с грубыми лицами, одетые в шкуры. Рядом с ними валялось их нехитрое оружие — суковатые палицы, каменные топоры и копья с кремневыми наконечниками. Один из моих спутников наклонился над убитыми, небрежно переворачивая трупы, как будто это были стволы деревьев. Он обменялся со своими товарищем несколькими скупыми фразами на гортанном наречии. Потом повернулся ко мне:
— Дикари из восточных джунглей, — коротко сказал он. Оглядываясь и держа руки на оружии, мы пошли вверх к храму.
Там, у самой вершины, очевидно, проходила последняя отчаянная схватка. Тела наших кшатриев, одетые в доспехи, лежали в окружении врагов. Было видно, что отборные телохранители Накулы и Арджуны дорого продали свои жизни. Но где сам Накула? Где Лата и Митра? Мы поднялись к самому храму, и здесь я услышал тихий стон. Чей-то голос позвал: «Муни!»
Я побежал туда, откуда раздался призыв, и с ужасом увидел Джанаки, опирающегося спиной о каменный парапет. Он был в легких кожаных доспехах, которые не смогли защитить своего хозяина от каменных топоров. На груди Джанаки, словно коралловое ожерелье, рдели пятна запекшейся крови, но глаза глядели осмысленно. Я бросился перед ним на колени, пытаясь непослушными пальцами развязать шнуровку его доспехов. Он слабо улыбнулся мне.
— Этим мне уже не поможешь. А боли я не чувствую. Я научился обуздывать боль за эту бесконечную ночь… Я все-таки дваждырожденный, Муни.
— Где Арджуна? — спросил я, пытаясь закутать его в собственный плащ.
— Не знаю. Но он пришел, — выдохнул Джанаки, — жаль, что так поздно. Если бы Лата не подняла тревогу, нас перебили бы всех. Эти порождения мрака смогли убить наших часовых в деревне. Остальные во главе с Накулой сражались у храма. Мы убили многих, а они все равно нападали… Эти ракшасы не чувствуют боли. Если бы ты их только видел — орут, рожи корчат. Накула нам объяснил, что они как бы свою магию применили…
— А где Лата? — спросил я. Джанаки покачал головой. — Она подняла тревогу, а потом ушла в храм и сидела у алтаря, пока мы сдерживали нападающих. Нас становилось все меньше, и мы сужали кольцо у вершины. А потом внезапно вернулся Арджуна. Он прискакал на рассвете прошлого дня и прожег себе путь сквозь толпу этих дикарей. Я стоял до последнего рядом с Митрой у дверей храма. Потом меня окружили, и я дрался за свою жизнь. Дальше уже ничего не помню. Кажется, меня повалили на землю. Когда я очнулся, здесь уже никого не было… Мы победили?
Джанаки застонал и попытался руками закрыть раны, как будто его пальцы могли погасить вновь вспыхнувшие угли боли. Я напряг волю, пытаясь воплотиться в него и хоть как-то уменьшить страдания израненного тела. Я сидел рядом с ним до тех пор, пока в широко открытых глазах моего друга ветер смерти не задул огонь брахмы. А потом еще долго я оставался с его телом, проклиная собственное бессилие и вспоминая наш лагерь в Панчале. Джанаки был одним из самых сильных и спокойных. Как он готовил себя к сражениям! Как легко вмещал великое разнообразие мира. И вот он ушел. Карма всемогуща, а наши усилия не стоят ничего.
