— Ты хочешь мне заплатить за чай?

Нашел.

— Извини, Вася, видимо я…

— Да я поняла.

— Понимаю, плохо поступаю, поматросил и бросил, — что я, дурак, несу, — Только в другом смысле, конечно.

— Разумеется, езжай, хотя, быть просто перевалочной станцией для тебя немного обидно.

— Прости.

— Езжай. Только, знаешь, ерундой занимаешься. Я имею в виду — сходи ты просто в церковь. К нормальному, обычному батюшке. Никого ты своими «наблюдениями» там не удивишь. Поверь, они такое видели и слышали… Настолько все яснее станет. А потом, скоро Великий пост, это вообще надобно бы все сделать, ты же крещеный.

Да, сказал я себе, как будто делая открытие. Я ведь, блин, действительно крещеный. Баба Доня таскала меня тайком от партийной матери в неизвестную мне церковку. Только, боюсь, не та ли это, что снималась потом в фильме «Вий».

Уже обуваясь в прихожей, я благодарил Василису за хороший совет. А и в самом деле, если уж я весь такой апокалиптический сделался, то куда же еще бежать, как не к спецам по этой проблеме.

Всю дорогу к Пятиплахову я всерьез размышлял над словами Василисы. Да что это я, в самом деле, не русский что ли человек? Не только крещен, и вообще, отношусь с большим уважением. Хочу, чтобы потом, после всего, конечно же отпели. Ничем антиклерикальным не болен. Понимаю, почему громят выставки «Осторожно религия!» И сытые попы меня нисколько не раздражают. Не пойдет нормальный человек душу открывать к худому, хворому, безбородому. Какое к нему доверие, если ему здоровье даже не даровано. И даже когда машут кадилом вокруг «мерседеса» — «освящается колесница сия», не воротит с души. Почему-то я всегда вспоминаю в таких случаях, как в детстве прятал новую игрушку на ночь под подушку. Для владельца «мерседеса» эта процедура вроде второй подушки безопасности. А за то, что куплена «колесница» на взятки, кадило не отвечает.

Но вот что вызывает сомнение — процедура: как подойти, что сказать? Я даже на Пасху одним крестным ходом ограничиваюсь, да и то, как зевака, со стороны. Крещусь, конечно, и «воистину воскресе» кричу, причем с искренней, хотя и с несколько неконкретной, как бы двоюродной радостью. Как будто замечательное событие произошло в семье хороших моих друзей, но все же не в моей. Понятно, что бесы меня крутят, и даже за спиритическим столом меня не опознали как совершенно чужого.

Любимый мой герой — император Константин. Империю крестил, а сам тянул до самого последнего момента, до смертного одра. С крещением отпускаются все грехи, и он хотел, сходя в могилу, разом списать всю грязь, что неизбежно накапливается за профессиональную жизнь любым правителем. И нырнуть на тот свет чистеньким.

И это, конечно, все суетное, бесовское. Голове дано выдумывать, и она старается.

Уже в лифте я понял, что попал в серьезное место. Кабина отделана под дорогое дерево, а может, и самим этим деревом. В стене — экран, в верхнем углу явно работающая видеокамера. Если приплюсовать двоих замедленных, очень, внимательных поджарых молодых людей в черных костюмах, что впустили меня с улицы, вполне достаточно, для того чтобы внутренне подобраться.

Резиденция Пятиплахова напоминала большой номер в дорогой гостинице. Чувствовалось, что это не жилье, хотя все для проживания с удобствами здесь имелись. Диваны, столы, кресла, холодильник замаскированный под гардероб. Бросался в глаза беспорядок, к приему гостей здесь не готовились, или не считали нужным готовиться. Белый, нечистый носок на спинке кресла, мятый синий пиджак на спинке стула, один рукав на клавиатуре компьютера, другой в кармане. Сквозь открытую в другое помещение дверь видна широкая, кое-как заправленная кровать. Рядом с рукавом и клавиатурой почти пустая бутылка «Джека Дэниэлса». Другая, тоже почти пустая, — у ножки стола. Ненавижу американское виски. Я огляделся и, особо не присматриваясь, увидел еще две в разной степени початых бутылки, но это уже был какой-то скотч.

Да, подумал я, представляю себе в каком состоянии хозяин. Стоило ли приезжать? Мне даже показалось, что генеральское убежище чем-то самым важным напоминает туберкулезный схрон Марченко. Эта мысль расстроила меня еще больше, чем опасение нарваться на невменяемого генерала, спрятавшегося от какой-то мощной мысли, за стеной охраны и дорогого алкоголя. Я совершенно ведь не размышлял в этом направлении. Я надеялся на Пятиплахова, и мне не хотелось думать, что он, быть может, тоже кого-нибудь «задавил» и скрывается. Мне было бы приятнее обнаружить, что он настороже, в состоянии полной готовности.

И, кстати, где он? Я уже минуты три как вошел из лифта прямо в эту неблагополучную квартиру, звук открывающихся и закрывающихся створок невозможно было не услышать. Ответом мне был звук воды в ванной. Отворилась в стене ничем не примечательная панель, и передо мною явился генерал в халате.

— Привет, — буркнул он, затягивая пояс на талии. Лицо — опухшее, края бровей опущены больше, чем обычно. Скорее похмелье, чем опьянение.

— Привет, — сказал я, и подумал, что не знаю, как к нему обращаться. Выяснилось ведь, что его зовут не Петя, а как? Достать визитку посмотреть?

— Садись, рассказывай.

Я сел в угол удобного дивана, придерживая на коленях дипломат с «документами».

Он, не глядя на меня, открыл дверцу в стене, достал оттуда два стакана, завернул к столу, взял с него почти допитую бутылку и сел в кресло напротив. Я настолько не хотел пить, что набрался смелости и объявил об этом вслух.

— А мне можно? — усмехнулся он. Кстати, выглядел он совершенно вменяемым, даже собранным, просто очень несвежим. Но количество бутылок говорило не о вчерашнем дне, а как минимум о целой неделе загула. А может, у них тут все так секретно, что даже не впускают горничных.

Он налил в стаканы этого жесткого американского пойла и поднял свой с таким видом, что если я не проглочу угощение, то и слушать меня не будет.

Ладно. Я выпил, стараясь не показывать своего отношения к напитку. Он опять велел — рассказывай! Что ж, я рассказал. Он слушал не перебивая, долго слушал, не выпячивал скептически губы, не ерзал в своем кресле, но и не кивал. Когда я закончил он сразу же, без секундной паузы встал, нашел на подоконнике другую бутылку, снова сделал нам по «дринку», и снова настоял на том, чтобы я выпил. Потом заговорил.

— Ты хочешь сказать, что имение графа Кувакина, а ныне косметологический салон «Аркадия», не что иное, как замаскированная установка, предназначенная для опыления населения Москвы какими-то непонятными излучениями, ради достижения каких-то неизвестных целей?

Я был благодарен ему, что он сам так ясно и конкретно все сформулировал.

— Многое на это указывает, но окончательно я бы…

— Знаешь, что я тебе скажу — ты прав!

У меня внутри екнуло? кажется, я обрадовался, потом удивился, потом растерялся. Эти чувства наслаивались одно на другое, информация нуждалась в обдумывании. Но Пятиплахов не дал мне даже начать, тут же сильно скорректировав свой ответ?

— После сведения вместе всех этих бумажек, что у тебя в портфеле, такие мысли неизбежно должны появиться, даже если ты не повернут на конспирологии, теории заговоров и всяком таком.

Шаг вперед, и десять назад? Или вообще что?

— Я тебе больше скажу — мы наблюдаем за этим заведением. И давно.

Получалось, что фирма генерала — мой естественный союзник. Это должно было меня обрадовать, но, скорее, смутило.

— Хочешь знать, как фамилия твоего Модеста Михайловича?

— ?

— Ракеев.

Что-то зашевелилось у меня на дне памяти.

— Да-да, он потомок одной очень ученой дамы, что входила в головку руководителей института в «те» годы. По-моему, внук. А еще добавлю в твою копилку — одним из «сотрудников» твоего графа Кувакина на должности алхимического оператора, главного «определителя металлов», хранителя «Большой пылающей чаши» был приглашенный британский подданный по имени Рэй Кей.

Я ничего не успел подумать, зазвонило в кармане. Сагдулаев. Как не вовремя.