Я шел увидеть Ленина. На улице было скользко, но над льдом уже висел розовый, утренний туман. Краматорск в розовом тумане. Вот этого я никак не ожидал. Я ожидал, что Краматорск – это мрачный, закопченный город, заполненный мертвым горнодобывающим индастриалом, а Краматорск был вполне себе приятным.
На остановке были люди. Выглядели они, словно бы мороз их сковал, как будто бы они застыли в стоп-кадре. Кафешечка у остановки как раз открывалась. Можно было выпить кофе и съесть булочку с сосиской внутри. Называлось это чудо Круассан с сосиской. Круассаны с сосисками кучами лежат в каждой пекарне Украины. И мне всегда нравилась та бесцеремонность, с которой в пост-Совке сосиску суют в круассан[121].
Я никак не мог перестать думать о том, как должен был выглядеть Краматорск полгода тому назад, когда тут всем правили сепаратисты. Они должны были заходить, думал я, например, в эту вот кафешку, покупать круассаны с сосиской и кофе. В военных мундирах, с винтовками, свисающими со спин, болтающимися на длинных ремнях где-то около колен.
За стойкой стояла светловолосая девушка, подросток – из разряда вечно обиженных и бурчащих. У нее был тонкий курносый нос, большие синие глаза. Я хотел поболтать, расспросить про сепаратистов, про мужиков из ДНР, но вместо того просто купил круассан с сосиской и кофе. Просто я не знал толком, как спросить: "Привет, а ты сепаратистов помнишь?", "Привет, ты за кого: за Украину или ДНР?".
- Ты что, с западной Украины? – спросила зато она, слыша мой акцент. При этом она даже не старалась маскировать неодобрительного своего отношения.
Какой-то паренек, который ел пирожное за столиком, поднял на меня взгляд, словно бы поднимал палку с земли.
- Хуже, - ответил я. – Из Польши.
Та покачала головой с презрением, соединенным с сожалением. Паренек сделал то же самое. И так ничего, ведь могло быть и хуже: когда я однажды в Мариуполе сказал пожилой женщине, случайно ехавшей со мной в такси, что я поляк, та поглядела на меня с испугом. И я ужасно перепугался, как бы ее удар не хватил.
На Ютубе есть ролики, на которых видно, как в Краматорск входят военные транспортеры, а на них – украинские военные. В полном обмундировании, в черных масках на лицах. На дворе стоит весна, зелень, донбасские асфальт и бетон нагреты солнцем, в воздухе лениво летает пыльца. Видно, как люди, обычные прохожие, подходят к транспортерам и ругают украинцев. Слово "Украина" в их устах звучит как проклятие. Они кричат, чтобы эти брали своего Бандеру и валили домой, называют солдат фашистами. Под конец они кричат: "Донбасс, Донбасс" и с этим своим кличем "Донбасс, Донбасс" идут вперед. Военные все время молчат, в этих своих черных масках, безличные; они заскакивают на свои машины и уезжают. "Слава Донбассу!" – кричит им вослед толпа.
Тогда еще в Краматорске на площади стоял Ленин. Его не валили, чтобы не перегибать палку, чтобы не раздражать местных. Не все сразу. Спокойно. Пока же, чтобы сделать его смешным, Ленину покрасили брючины в желто-синий цвет. Точно так же выкрасили и пьедестал памятника. А уже на этом желто-синем пьедестале кто-то нацарапал "Слава ДНР". А под этой надписью лежала свежая алая роза.
Несмотря на все это, Краматорск был на удивление приятным городом. Жилые дома вокруг центральной площади даже пытались довольно бесцеремонно притворяться, будто бы в них имеется нечто старинное, достойное, мещанское. Да и сама площадь пыталась изображать из себя рынок с ратушей посредине. То тут, то там были видны следы от пуль, но выглядело так, что на Краматорске все последние события заживали, как на собаке.
По вечерам все сидели в большой пиццерии неподалеку от гостиницы. Как будто бы ничего и не было. Каждый день людей в пиццерии было полно В лицах официантов был виден достойный профессионализм, они двоились и троились. Под пиццу брали пиво и графинчики с водкой. Иногда их брали и без пиццы. Внутри курить было нельзя, так что все дымили перед заведением. В своих тоненьких и модных свитерках все ужасно мерзли. Парни топали по льду своими мокасинами, надетыми на тоненькие носки; девушки – лодочками. Возле пиццерии росли какие-то хвойные деревца, идти нужно было слегка под горку. С этим снегом и льдом, с этими хвойными деревцами и горками – этот кусочек Краматорска ассоциировался с каким-то горным курортом. Самая удивительная на свете ассоциация. Краматорск – горный курорт! Но так было. Подвыпившие люди выходили из пиццерии и съезжали на ногах вниз, на улицу.
В Славянске был мороз, и патрулирующие город милиционеры носили зимние шапки. Но в частном порядке, не официально: у одного на голове был "адидас", у другого – поддельная "пума". Милиционеров было двое, и они были очень молодыми. Эти говорили, что им не известно, что здесь происходило в то время, когда при власти в городе были сепаратисты. Сами они были тогда в районе, пояснял они. Какие-то были у них задания. Свои дела. Все это они говорили с очень серьезными минами, на которых ни один мускул не шевельнулся. И хорошо, что шевельнулся, ведь лично я ни на секунду не собирался оценивать их правдивость.
Сейчас, говорили они, сейчас все поменялось. Есть новое начальство. Милиционеры приехали с западной Украины. Это поддержка. И что, спрашивал я, какие у вас с ними отношения? Они поглядели один на другого и засмеялись.
- Хорошие, - ответили. – Хорошие отношения.
В отбитом у сепаратистов Славянске тоже долгое время не осмеливались коснуться Ленина. В основном, его унижали. На шее повесили табличку с надписью "Я убил два миллиона жизней". Выглядел он, будто стоял у позорного столба, или словно повешенные на старых снимках, которым на шеи вешали таблички с надписью "шпион", "диверсант" или "вор". А у подножия памятника, словно мать у виселицы сына, стояла пожилая женщина.
- У нас отбирают историю! – завыла она, подходя ко мне и хватая за рукав куртки. – Целые поколения с грязью смешивают? Как они это хотят сделать? – спрашивала она с отчаянием в голосе, я же не был в состоянии определить, было это отчаяние наигранным или реальным. – Ленин, - выкрикнула она через какое-то время, - это был самый лучший человек, который ходил по земле! Даже когда расстреляли царскую семью, так он плакал!
Вокруг старушки быстро стала собираться небольшая, но толпа. Оказалось, что центральная площадь не такая уже и пустая, как казалось поначалу. Она была не столько пустой, сколько такой громадной, что люди на ней почти что и не заметны. Словно пылинки на рубашке. Над площадью висела мертвая тишина, и когда женщина ее нарушила – все попросту сбежались к источнику звука. Здесь что-то происходило. И тут же все начали разговаривать, дискутировать, размахивать руками. Кто-то начал скулить.
Никто и не заметил, как я выбрался из этого сборища.
Еще на площади стоял мужик в фуражке, точь в точь такой же, какую, похоже, на всех памятниках носит Ленин. На привязи он держал пони. Насколько я понимал, речь заключалась в том, что можно было забраться на пони, сделать фотографию, дать мужику за это денег; но ведь мы были в Славянке, а не, допустим, Ялте. И на дворе было не лето, а зима.
- И что, фотографируются люди на вашем пони? – спросил я.
- Ты чего, на голову упал, - ответил мужик с пони. – Кому оно сейчас надо, на пони фотографироваться…
- Так зачем же вы сюда приходите? – спросил я.
- А чего, - ответил тот. – Дома сидеть?
