– Благодарю. Сколько с меня?

– Обижаешь! – высокомерно ответил Юнгеров. – Всегда обращайся – помогу!

И Гамернику тогда ответить было нечего, хотя он чувствовал себя униженным.

Ответил он потом – когда на несколько лет убрал Юнгерова с воли…

Нельзя сказать, что во время отсидки Александр Сергеевич не лелеял планы мести. Лелеял, и еще какие – но в основном в самом начале срока. А потом все как-то перегорело. Да и жизнь на воле изменилась. Казалось, что наступает новая пора – что наконец-то можно жить, а не выживать. Не хотелось тратить силы и нервы на войну с Гамерником. Правда, иногда Юнкерс полагал, что такая позиция – неправильная. Но до серьезных планов мести, планов, которые можно было бы реализовать, дело никогда не доходило. Были просто неприятные, нехорошие, беспокоящие мысли.

В этом конфликте не было ничего от бизнеса – только личное… Конечно же, после того памятного расстрела в лифте, Юнгеров думал о Гамернике. Но, размышляя, он всякий раз старался отбросить мысль о его участии. Смысл? Выбивать из-под Юнгерова самых близких и самых надежных, таких как Денис? Ну не полный же псих Гамерник? С его-то нынешней финансовой мощью! Ну не может же психически ненормальный создать целую бизнес-империю… Или может?

Александр Сергеевич просто не знал, что разновидностей безумия существует бесконечное множество… Но других-то версий, кроме Гамерника, и вовсе не было… И что оставалось? Ошибка в объекте? Такие казусы бывают, но редко, и в них всегда очень трудно поверить… Юнгерова этот информационный вакуум чудовищно угнетал, он бы отдал многое, чтобы поменять его на самую мерзкую, но конкретную информацию. Александр Сергеевич и жаждал этой информации, и в глубине души, подсознательно, боялся ее, так как понимал: когда расклад станет ясен, придется «выпускать бронепоезд с запасного пути», то есть убивать кого-нибудь. А Юнгеров этого очень не хотел. Он и в прежние лихие времена старался всеми силами обойтись без трупов, а уж после того, как ему минуло сорок, – и подавно… Александр Сергеевич очень надеялся на Крылова – рассчитывал ответить стрелявшим уродцам действиями лихого полковника, но… Крылов пока не радовал, скорее, даже наоборот. Петр Андреевич старался. Но – не получалось. Один раз показалось, что что-то забрезжило – когда на дверях лифта среди прочих отпечатков пальцев обнаружились пальчики некоего Зайцева, ранее судимого за разбой. Крылов немедленно атаковал, Зайцева без приглядки взяли и начали мордовать. Потом, правда, выяснилось, что этот ранее судимый работал грузчиком и как-то раз доставлял мебель в эту парадную – ну, и наследил… Выяснилось это, когда Зайцева уже пришлось класть в больницу и деньгами Юнгерова обеспечивать хорошее лечение, чтобы особо большой шум не поднялся…

Александр Сергеевич тогда даже не самый приятный разговор с Крыловым имел… Но ведь Петр Андреевич не для себя же старался-лютовал…

Вот с такими невеселыми воспоминаниями и размышлениями Юнгеров, в конце концов, и заснул, сжимая в руках «Тактику» Драгомирова… В ту ночь ему не приснилось ничего военного. Ему вообще ничего не приснилось в ту ночь.

Прошло несколько дней. Александр Сергеевич постепенно втягивался в привычный ритм жизни, когда Штукин снова сумел удивить его. Валера улучил момент и, приехав однажды с Денисом в поместье, поймал Юнгерова одного у озера да и брякнул без лишних предисловий:

– Мне доподлинно известно, кто стоит за нашим расстрелом в лифте.

Александр Сергеевич от неожиданности (он не заметил, как Штукин подошел) вздрогнул и резко обернулся. Помолчал, потом ответил:

– Мы – не персонажи кинофильма, поэтому я не скажу сакраментальную фразу типа: «Говори – озолочу!»

– Я не к этому, – мотнул головой Валера.

– Надеюсь. Говори.

– Некто Гамерник, – тихо сказал Штукин.

У Юнгерова так заколотилось сердце, что он даже машинально потер грудь ладонью:

– Некто?…

– Мне Денис про этого… бизнесмена рассказывал, про ту историю на Обводном канале, еще кое-что.

Александр Сергеевич свел брови к переносице:

– Только не пугай меня тем, что тоже вычислил его аналитически, научным методом исключения. Если я сейчас услышу, что больше это организовывать было просто некому, – ты получишь пендель.

Штукин помотал головой:

– Аналитика здесь ни при чем. Я знаю одного опера, который работает в управе под Ильюхиным. Он как раз в той группе, которая занимается расстрелом в лифте. Он отрабатывает только часть сигналов, но присутствует на рабочих совещаниях. Недавно было одно совещание необычное – с него выставили всех, кроме избранных, среди которых был и один его собутыльник. И он моему оперу под большим секретом о Гамернике и рассказал – и не как о версии, а как об отработанном оперативном сигнале. Это не сплетня и не домысел. Деталями этой информации располагают только Ильюхин лично и несколько его особо доверенных помощников.

Валера замолчал. Юнгеров долго и пристально смотрел на него, а потом очень тихо спросил:

– Это все?

– Нет, – мотнул головой Штукин после некоторого, еле заметного колебания. – Еще этот опер говорил… кое-что странное… Что лифт – это только артподготовка. Основные удары пойдут из Москвы от легальных структур. И через налоговую, и через МВД… Мне трудно дословно воспроизвести, поскольку он говорил немного путано, так, будто сам не до конца понимал, о чем идет речь.

– Теперь все?

– Все.

– Ага.

Александр Сергеевич прошелся туда-обратно по берегу озера и, остановившись, снова заглянул Штукину в глаза:

– Как, говоришь, зовут эту тварь?

Валера смутился от странно прозвучавшего вопроса и как-то неуверенно повел плечами:

– Так… Гамерник…

– Правильно, – согласился Юнгеров. – Но имя им – Легион.

Неожиданно он почти упал на землю, приняв положение лежа, и отжался ровно семьдесят пять раз. Потом встал с покрасневшим лицом, шагнул к Валере и, назидательно подняв вверх указательный палец, сказал:

– Когда танцуешь с чертом – надо внимательно слушать музыку! Понимаешь?

– Ну… Понимаю, Александр Сергеевич.

Юнкерс улыбнулся почти весело:

– Штука, ты – свой? Если мы пойдем на войну – ты с нами?

– Конечно, – дернул враз пересохшими губами Валера.

– Это хорошо. Это – правильно. Война – штука грязная. Поэтому – приказ для всех – а тебе лично я его расшифрую: не пить, не выпивать, меньше курить, после еды вместо кофе – зеленый чай. Вместо тяжестей в зале – бег трусцой по утрам и вечерам, в эфире – молчание, дела привести в порядок, полная светомаскировка, орудия расчехлить. Мы их заманим к реке и накроем пулеметами.

Штукин в полном обалдении переминался с ноги на ногу. Юнгеров тихо засмеялся:

– Валера, ты меня еще плохо знаешь, поэтому не всегда понимаешь, когда я шучу, когда – говорю серьезно, когда – полусерьезно и когда – полушутя. Я не сошел с ума, я сейчас нормальней, чем когда бы то ни было… Да, вот что: твоему оперу из управы – надо дать денег. Пусть дальше старается. Голодный казак – плохой казак.

В глазах Штукина промелькнула какая-то быстрая тень. Он качнул головой и даже чуть шагнул вперед:

– Не надо… Он ведь рассказал мне все это, не зная, где я теперь. Деньги его только испугают.

Александр Сергеевич посмотрел на парня с одобрением:

– Верю! Но все равно при первой же возможности человека надо отблагодарить. Как только представится такой случай – моргнешь. И еще – ему надо помочь в отработке возложенных на него задач. Как только он начнет делать все стремительно и на пять баллов, ему станут поручать все больше и больше. И вскоре перестанут удалять с совещаний для особо посвященных… Что еще для этого требуется? Думай! Ты меня понял?

– Понял.

– Вот и умница. И я тебя понял и услышал. Я тобой доволен, ты все сделал правильно. А сейчас – ступай… Мне еще подумать надо…

Вечером того же дня Юнгеров назначил маленькое оперативное совещание, на которое пригласил Крылова, Ермилова и Дениса. Сухо и без эмоций изложив им то, что рассказал Штукин, Александр Сергеевич спросил мнение полковника об Ильюхине и его людях. Крылов несколько раздражился, когда узнал, что его все-таки обскакали, но сумел перебороть себя и дал самые лестные характеристики возможностей Ильюхина и его команды.