Дверь распахнулась, и за косяк схватилась чья-то рука с грязными ногтями, хранившими на себе следы дешевого маникюра.

– Урод, не трожь! Урод! Дворняга вшивая! Ур-рр-ооод! – на последнем «р-р» рука оторвалась от косяка.

Штукин расцвел, всплеснул руками и выглянул в коридор:

– Надя! Бог ты мой – поймали все-таки!

– Тьфу, тьфу-тьфу – урод! – откликнулась на приветливые слова Валеры невидимая Егору Надя.

Штукин быстро оглядел себя – не долетели ли до его одежды Надины плевки – и объяснил:

– Это Надя. Бегала. Ты запоминай и знакомься – все равно ее не закроют, а она каждую ночь спит с новым воришкой.

– Проститутка?

– Нет. Просто шлюха.

Затем Валера начал перебирать дела в сейфе:

– Так… Доверенные лица – это полный бред, ты даже и не раскрывай… Для примера: одно из этих лиц – Надя. Все они сделаны для плана. Так… Агенты. Их шесть штук. Вот…

Штукин переложил пару дел и показал Егору картонные «корки»:

– Вот – единственная агентесса. Псевдоним «Флакон». Содержательница притона. Притон этот береги, аки пионерский галстук! В нем все уголовные новости концентрируются.

Якушев помотал головой:

– А почему «Флакон»?

Штукин не захотел вдаваться в объяснения того сюрреализма, который сам поддерживал и частично укреплял:

– А почему «операция Ы»? Так…

Валера выкинул из сейфа толстую книжку в книжном переплете:

– А вот это мой рабочий ежедневник. Я – ломоть отрезанный, мне уже не нужно. А тебе – информация. Там я достаточно методично всякую вошь заносил по алфавиту, плюс дополнял своими примечаниями. Смотри: «Д» Добрин… И примечание: «пуглив, если прищемить, но временно может вести себя нагло».

…Где-то через полчаса Штукин сказал то, что запомнилось Егору надолго:

– Самое главное: ты определись с нашими операми. Реши для себя: ты за них или с ними заодно?

Якушев подумал и уловил, в чем разница. Уловив, не удержался от вопроса:

– А ты как жил?

– Потрясающе! – зло усмехнулся Штукин. – А ты знаешь за что?

Егор, кстати, еще не знал, что Валеру расстреливали в лифте вместе с Денисом. То есть про Дениса он, конечно, слышал, а про Штукина – нет. Якушева никто в такие подробности не посвящал. Относительно Валеры же Егор запомнил лишь невнятные напутствия, которые сделал кадровик, направляя новоиспеченного сотрудника на освободившееся место. Напутствия эти звучали так: смотри, дескать, не закоррумпируйся, как тот, который до тебя на этой земле был, а потом с мафией связался. Поэтому на вопрос Штукина Якушев смог лишь неуверенно пожать плечами:

– Ну, говорят…

– Говорят, козлов доЯт! – резко перебил его Валера, и Егор чуть опешил:

– Ты чего завелся-то?

Штукин молча закурил. Якушеву спросить напрямую о причинах увольнения было неудобно, и он задал более дипломатичный вопрос:

– А куда работать пойдешь?

Егор поинтересовался этим искренне, полагая, что ведь должен же нормальный человек иметь каждый день какое-то занятие.

– Я работать не могу, – вздохнул Валера и, поймав удивленный взгляд, объяснил: – Я коров боюсь.

– Извини. – Якушев почему-то почувствовал себя неудобно и, чтобы уйти от скользкой темы, поинтересовался мыслями Штукина о коллективе.

Валерка от выдачи персональных характеристик уклонился:

– Компания что надо. Звезд с неба никто не хватает, а тут этого и не требуется. Есть дурак, есть такой, что все время орет корабельским матом, все есть. Предателей нет. А это главное.

В это время зазвонил телефон. Штукин снял трубку – старую, такую, от мембран которой голос абонента слышен не только тому, кто с ним непосредственно разговаривает:

– Слушаю, Якушев!

– А где Штукин?

– Уволили.

– Как?

– За связь с мафией.

– Так потому и уволили только, что с мафией связан был! Я же говорил! Мафия и не дала привлечь к уголовной ответственности!

– Именно так. Я пока только в курс дела вхожу – вы перезвоните, пожалуйста, через пару дней.

– Обязательно!

Валера повесил трубку и пояснил:

– Терпила по угону. Думает, что мы тут уже неделю под зеленой лампой мозгуем, пытаясь нащупать ниточку, ведущую к его авто. Такие кровушку у тебя попьют – раз по семь в неделю звонить будет с воспоминаниями о том, как месяц назад он в универсаме видел подозрительную личность.

– А машину не найти? – наивно спросил Егор. Штукин рассмеялся:

– Чудак-человек! Ты – в окопах, стало быть, основная твоя задача – контролировать блатоту и укрывать мелкие преступления от статистики… А по поводу его машины – я тебе так скажу, птица-голубь, – ее, скорее всего, разобрали в боксах около Дворца культуры имени Кирова. Так как ожидаются вопросы «кто?» и «почему же милиция попустительствует?» – отвечу, что боксы держит некто Гуссейн, бывший мошенник с рынка на Энергетиков. В этих боксах много чего происходит интересного, потому что Гуссейн напрямую общается с начальником угонного отдела главка. Его фамилию легко запомнить: Филин. Гуссейн – человек неприятный, но Филин за него заступается, потому что тот пару раз в год дает ему на смачные угоны набой. Это действительно так. К тому же в боксах некоторые наши опера подъедаются. Кому – покрышка, кому – шаровая… Ты не удивляйся, не млей – тут такое на каждом углу. Это же окопы, значит – нищета. Ты присмотрись сначала…

Якушеву взгрустнулось от этой «правды жизни», и он осторожно кашлянул и поднял руку – словно ученик, обращающийся к учителю:

– Хотелось бы узнать, а хорошее настроение здесь случается?

– Сколько угодно, – ответил Штукин и выглянул в коридор. – Паша!

– У-у-у, – донеслось из коридора.

– Дай рапорт на Галиева!

– Сам возьми!

– Вот видишь, – обернулся Валера к Егору. – Тут где сядешь, там и слезешь!

Штукин сходил в соседний кабинет и принес оттуда ветхий лист бумаги. Лист этот он сунул Егору:

– Тут достаточно прочитать только резолюцию.

Якушев взял зачитанный до дыр рапорт и внимательно глянул, с трудом разбирая незнакомый почерк. Резолюция на рапорте гласила: «…Не надо кушать мой мозг! Пусть Медведев нассыт в ботинки Галиеву и успокоится!»

Штукин аккуратно вынул рапорт из пальцев Егора, заметив, что тот прочитал главное.

– Суть сей драки в том, что старший сержант Галиев по пьянке нассал в ботинки старлею Медведеву, дежурному по отделу, когда тот прилег покемарить. А дурак Медведев написал рапорт с просьбой Галиева поставить в другую смену. Мнение по этому поводу начальника отдела ты читал.

Якушев засмеялся, а Валера продолжил, тряхнув липовыми агентурными делами:

– И такого счастья здесь больше, чем вот такого бумажного горя. Ладно. Больше тут ничего нет. Так. Есть такое понятие – лицевой счет. На нем вся эта макулатура и зарегистрирована. Ты расписываешься – и все это счастье твое. А я пошел из этой жизни.

Штукин начал еще что-то перекладывать, рвать какие-то бумажки, а потом сказал уже безо всякой иронии:

– Ты быстро поймешь, к своим ли попал. Если нет – штык в землю и долой! Не мучь себя и других. Я это говорю потому, что у тебя лицо неглупое…

Егор кивнул. Ему становилось все более и более интересно. Попрощался же Валера со своим преемником так:

– Эх, был бы я ветераном, то обязательно бы с тобой чай с сушками попил, а ты бы обязан был уважительно слушать мое брюзжание. Кажется, я начинаю любить поучать. Слушай, а ты какую музыку любишь?

– Бардов, – спокойно ответил Якушев.

Штукин усмехнулся:

– Понятно, «лето – это маленькая жисть». Так вот: в нашем кино, в тутошнем, поет в основном Высоцкий, а снимает Тарантино. В главных ролях – Крамаров Савелий и Михаил Пуговкин. Поэтому за лето ты многого насмотришься. Ладно, давай.

Они пожали друг другу руки, и Егор вдруг почувствовал что-то странное, какое-то беспокойство. Штукин давно уже ушел, а Якушев задумчиво смотрел ему вслед.

Егор вдруг поймал себя на мысли, что не знает, хотел бы он работать в паре с ушедшим бывшим опером или нет. Якушеву показалось, будто многое из сказанного Штукин словно бы формулировал в который уже раз для самого себя, будто он скорее даже с самим собой разговаривал, чем с ним, с Егором. Точнее – в первую очередь с самим собой, а уж во вторую – с ним. Наверное, Штукин не очень верил, что его мысли и формулировки будут поняты…