Ким заворочался в ватнике. Мысленно обругал себя.

«Не успел предупредить Иваныча. А ведь за ним, судя по всему, тоже “топают”. Нужно будет по прибытии сразу доложиться. Причём заковыристо, чтобы понял старик. Ну, а дальше…»

Ким снова вернулся на правый бок. Подоткнул под голову кулак.

«А хрен его знает, как дальше. Если Старков прав и Серёга уже высадился или готовится к высадке в Рижском заливе, то с “топтунами” ему с Шиловым встречи желательно избежать. И себя угроблю, и его. Но и не встретить нельзя. Потому как Шилов тут же рванёт в Москву. И как быть? Не убивать же этих? Всё-таки свои».

Капитан откинулся на спину.

«А как они поступят с тобой? Вот то-то и оно. Вот же, мать вашу, дилемма…»

– Вячеслав, – Сталин, держа телефонную трубку в руках, приподнялся со стула: тело затекло, требовало движения, – на который час ты назначил встречу с Миколайчиком?

– На двенадцать дня, товарищ Сталин, – послышался в трубке приглушённый голос Молотова.

Иосиф Виссарионович сделал выразительную долгую паузу, после чего произнёс:

– Вот что. Перенеси встречу на тридцать первое июля. Пусть поляк поволнуется, понервничает.

– Хорошо.

Иосиф Виссарионович положил трубку на аппарат. Открыл верхний ящик стола, потянулся за папиросами.

Врачи запрещали ему курить. Как смеялся Сталин, это были единственные люди в СССР, которые могли хоть что-то запрещать лидеру партии и государства.

В последнее время здоровье Кобы заметно пошатнулось. Сталин и сам чувствовал, никотин действительно не способствовал улучшению его состояния. И тем не менее вождь никак не желал избавляться от губительной привычки. Курить, правда, стал меньше, но совсем бросить трубку не хотел. Да и не представлял он себя без неё.

Вот и сейчас, как он как-то, смеясь, сказал Поскрёбышеву, сам Бог велел дымком овеять мысли.

А подумать было над чем.

Черчилль лично обратился к Майскому, чтобы в Москве приняли Миколайчика. Любопытно, с чем тот прибыл? Впрочем, с чем бы «премьер» несуществующего государства ни прилетел, восстание в Варшаве всё одно состоится. По поводу его начала уже никто и ничего изменить не сможет. Потому как вопрос по Варшаве был решён ещё год назад.

Возникновение Польского комитета национального освобождения (ПКНО) не случайно было организовано на базе войск маршала Рокоссовского. По замыслам Сталина, которые разрабатывались и корректировались им почти год, в ближайшие дни всё должно было пройти следующим образом.

Со дня на день в Варшаве должно начаться восстание. Иосиф Виссарионович тут же подкорректировал самого себя: не должно, а начнётся. Иначе для чего он затеял всю эту канитель?

Почти два месяца «подталкивали» Комаровского, находящиеся при штабе АК двое советских «нелегалов» и несколько поляков-патриотов из Армии Людовой, которые по приказу «Центра» перешли в стан Бура, к мысли о восстании. Почти полгода тонко и аккуратно, опять же, через своих людей в Британии, в том числе и «Лиса», обкатывали эту идею в Лондоне, вбивали её в головы Миколайчика и его министров. А от них та перекочевала в умы Черчилля и Рузвельта. И уже дальше оба лидера носились с ней, будто сами породили её.

Сталин принялся мять гильзу папиросы.

Глупцы! Если бы они знали, как он, Сталин, их использует…

Мысли вернулись к Жукову.

Он выполнит просьбу маршала: усилит, как тот просит, 1-й Белорусский фронт танками и авиацией. А в том, что Жуков будет об этом просить в третий раз, во время следующего заседания Ставки, «хозяин» нисколько не сомневался. Во-первых, его к тому подтолкнёт Рокоссовский, который захочет помочь восставшим землякам. Во-вторых, Варшава – прямой выход на Берлин. Взятие Берлина – капитуляция Германии. Поэтому, естественно, Жуков захочет взять на себя полное руководство операцией освобождения Польши, а от неё – наступлением на Берлинском направлении.

Впервые маршал высказал данную мысль в начале июля, на заседании Ставки Верховного главнокомандования. Сталин помнил, как Жуков настойчиво убеждал в целесообразности нанесения удара на восточно-прусском направлении, с тем чтобы отсечь немецкую группу армий «Центр» и захватить Восточную Пруссию. Из всех присутствующих в тот день на совещании главнокомандующих идею Жукова поддержали Рокоссовский и Баграмян. То есть те, чьи силы стояли на данном направлении. Тогда Сталин не принял предложения маршала. Однако Жуков не оставил амбициозных планов и вчера вторично высказал свою идею.

Иосиф Виссарионович улыбнулся: приятно иметь дело с предсказуемыми людьми.

«Жуков самолюбив, не захочет отдать кому-то другому лавры завоевателя столицы Третьего рейха. Вот на самолюбии маршала мы и сыграем».

Самое любопытное заключалось в том, что Сталин не испытывал к Жукову ненависти. Он вообще не испытывал к маршалу ничего, кроме презрения. Парадокс, но, к сожалению, это было так. Хозяин Кремля быстро раскусил внутреннюю сущность командующего. Это для подчинённых Жуков оставался несгибаемым, авторитетным, сильным, мужественным, подчас суровым и беспощадным командующим. Потому как они его иным и не видели. В присутствии же «хозяина» «несгибаемый и авторитетный» маршал превращался в очень даже культурного и интеллигентного (для Сталина слово «интеллигентный» было сродни слову «трус») человека. Всегда точно знающего, что сказать, кому сказать, в какой момент сказать, и рассчитывающего все свои действия, вплоть до мельчайшего жеста. Иосиф Виссарионович отметил и такой факт: даже публичные пререкания с другими командующими в Кремле во время заседания Ставки Жуков тщательно подготавливал. Сначала собирал информацию, потом отслеживал настроение «хозяина»: если тот был не в духе, информация «ложилась на полку» до лучших времён, даже если и несла судьбоносный характер. Как это произошло в сорок первом. Если же Сталин интонацией, жестом, взглядом, улыбкой давал понять, что готов «поиграть в демократию», тут уж Жуков первым бросался в бой, как бык на красную тряпку. В такие моменты голос его был твёрд и убедителен. Что в душе веселило «отца народов». Хотя, с другой стороны, Жукову нельзя было отказать и в таланте как полководцу. Не зря, как ему рассказывали, тот, забыв обо всём на свете, раком ползал по разложенным на полу картам прошлых битв, когда учился в двадцатых годах на командирских курсах. Лучший выпускник. Опять же, как красиво разделался с японцами на Халхин-Голе!

Иосиф Виссарионович, не думая, автоматически придвинул ближе к себе тяжёлую медную пепельницу.

Ну, да. И как потом отдал Киев. А в сорок втором Ржев. Теперь-то он об этом не желает вспоминать. Всеми силами рвётся в Германию. И до победы осталось всего – ничего. Сейчас о начале войны вообще никто не хочет вспоминать. Все желают остаться в памяти народа победителями. А ведь не за горами тот час, когда придётся проанализировать причины проигрыша сорок первого. А вслед за анализом понадобятся и виновники поражений Красной Армии. И, конечно, понадобится самый главный «козёл отпущения», на которого нужно будет свалить все причины трагедии сорок первого. И мёртвый маршал – идеальная кандидатура на эту роль.

Итак, он выполнит просьбу Жукова. Усиленные войска Рокоссовского войдут в сражающуюся Варшаву, по ориентировочным срокам, к десятому августа. И вот тут Жукова с Рокоссовским будет ждать сюрприз. Трёхсоттысячная Армия Крайова во главе с Комаровским, которая подчиняется Лондонскому польскому правительству. То есть Миколайчику. И которая, естественно, окажет новым захватчикам, советским войскам, сопротивление. В этом товарищ Сталин не сомневался.

После того как в сентябре 1939 года Польша пала под германским сапогом, во Франции было образовано польское правительство в эмиграции, во главе с генерал-полковником Владиславом Сикорским, ярым противником советского строя. Сикорский сам по себе был любопытной личностью. Родившийся на Галичине, проведший юность во Львове, один из организаторов Союза Активной Борьбы, поляк Сикорский, как это ни странно, ратовал за… «воссоздание польского воеводства под эгидой Австро-Венгрии». То есть, иначе говоря, Сикорский и в мыслях не поддерживал полную независимость Польши. В чём его мнения расходились с другим лидером польского сопротивления – Юзефом Пилсудским. Мало того, у Сталина имелась задокументированная информация о том, что «пан Сикорский» в годы Первой мировой войны, помимо освободительной, практически революционной деятельности, также занимался и вербовкой поляков в австрийскую армию и в австрийские спецслужбы. Сам по себе это был достаточно любопытный факт в биографии «польского патриота». Впрочем, теперь, после гибели Сикорского, те бумаги ничего не стоили.