Смеялся он всегда злобно и некрасиво. Такой симпатичный – и такой негодяй! Никто ничего не мог с ним поделать.
Его просили, и все без толку, упрашивали – и бесполезно. Грозили, пугали, стыдили, а ему все равно. Он стремился так провести время, чтобы кто-то страдал, мучился, нервничал, чтобы были слезы, крики, потери. Ни красивые облака в небе, ни яркие цветы, ни запахи из фруктового сада его не волновали, как и все остальное, что доставляет радость и удовольствие обычным людям. Это был человек, родившийся причинять вред. Пожалуй, это самое верное определение в отношении Алеши. Вредить он умел лучше всех.
Он любил высмеять и оскорбить. Попасться ему на глаза означало, что сейчас ты услышишь о себе какую-нибудь гадость. Чаще всего это касалось внешнего вида – одежды, обуви, прически или физических особенностей – походки, дефектов речи, формы носа.
Помню, что мой брат, когда ему было четырнадцать лет, носил пальто, доставшееся от двоюродного брата. Обычное серое пальто с темными пуговицами. Разумеется, оно было не новое, но вполне сносное на вид, годное. Но сколько моему братцу пришлось выслушать скверных слов от злобного Алеши! «Что за драный тулуп, дружище? – орал на всю улицу Алеша. – Ты что, сдурел? Где ты это взял? Раскопал могилу, снял с покойника?»
Мой брат Саша не был храбрецом-острословом, мгновенно реагировать не умел. Поэтому он сильно смущался, краснел. Приходил домой, снимал пальто и швырял его в угол. Говорил нашей мамочке, что больше эту вещь не наденет. И мы его убеждали, что дело не в пальто, оно ни при чем. Вещь как вещь, такая же, как у всех. Дело в Алеше, в этом злом, ничтожном человеке. Нужно дать ему отпор… Отпор!
Саша усмехался и мотал головой. Насчет отпора – это можно, вот только кто первый? Алеша не простой паренек с нашей улицы, а жестокий, бешеный, дикий. Решительный. Что ему стоит выхватить нож? Или схватить железный прут? Или палку? И останешься калекой!
Так говорил мой брат, и мы его понимали. Потому что все это было правдой.
Дать отпор Алеше никто не решался, поскольку он действительно мог искалечить. Все помнили случай, когда он набросился с черенком от лопаты на парня старше себя на пять лет. Ему было четырнадцать, а тому, с кем он подрался, девятнадцать. Казалось бы, это не только приличная разница в возрасте, а еще и превосходство в физической силе. Но все вышло не так, как должно было выйти. Все потекло иначе. И это было очень жестоко.
Через три дома от нас жили дядя Коля и тетя Оля С., работники хлебозавода, и вот однажды их сын, которого год назад призвали на службу в армии, приехал в отпуск из воинской части. Лето только началось. Стояли теплые дни. Алеша, как и другие подростки, большую часть времени проводил на улице. В тот день он сидел на заборе, бездельничал, швырял камни в кошек и в птиц, курил. Рядом с ним околачивались его верные приятели, которые, по сути, и приятелями-то не были, а из-за страха покорились ему и всячески прислуживали. И вот на улицу вышел сын дяди Коли и тети Оли С., Михаил. Приехал ночью, на поезде. И его еще никто, кроме родителей, не видел.
Он вышел в военной форме. Ботинки тщательно начищены, на голове фуражка, а на груди блестят значки.
Вероятно, он хотел, чтобы люди на него посмотрели, на то, как он окреп и возмужал, и на все прочее. Ведь он действительно изменился в лучшую сторону.
Михаил увидел Алешу и его приятелей и помахал им рукой. Подошел к ним и сказал: «Ну что, пареньки, об армии думаете? Ничего, время пролетит быстро, и вы тоже станете солдатами. Но надо уже сейчас готовиться, потому что в армии нелегко!»
Это были обычные слова, которые произносят, наверное, все солдаты перед допризывниками. Но то, что Миша услышал в ответ, было совсем необычно…
Алеша вдруг заорал: «Ох, ничего себе! Всякий дурак будет меня учить! Ты что это, сволочь, на свою телогрейку нацепил? Что за чепуха? Из консервной банки вырезал? Или у малышей на леденцы выменял?»
Миша был в парадном кителе, а не в телогрейке. И на кителе у него были солдатские значки, а не какая-то чепуха. Но не только это оскорбило его, а вообще поведение Алеши. Он скривился, побледнел. Сжал кулаки.
«А ну, слезай с забора, – сказал он Алеше. – Я тебе сейчас покажу, мерзавцу, консервную банку!»
Этому Михаилу сначала нужно было подумать, как действовать. Он должен был хотя бы представить, кто перед ним, вспомнить, если забыл. Ведь Алеша стоял за пределами обыкновенных человеческих отношений. То есть он никогда не рассуждал, что позволяется, а что нет. Он впадал в бешеную ярость и бросался на обидчика, и мог избить даже зрелого мужчину, не то что девятнадцатилетнего солдата. Впрочем, Михаил, наверное, вообразил, что армейская служба сделала его сильным, что он нарастил кулаки, научился приемам самбо или чему-то подобному, и потому выйдет победителем. Как он заблуждался!
На земле валялась лопата, и Алеша, спрыгнув с забора, схватил ее и так сильно ударил по забору – для устрашения, что в руках у него остался лишь черенок, а железяка отвалилась.
С этим черенком он набросился на Михаила и до того избил его, что тот лежал на земле и стонал, а подняться не мог.
Алеша, наклонившись над ним, схватил его за волосы и заорал: «Ну что, погрустнел, солдатик? Кто тебе разрешил, сволочь, выпячиваться? Сидел бы дома, сосал бы сушку, и, глядишь, проскочил бы!»
Никто не мог сказать, откуда в этом человеке столько ярости и злобы и почему доброта ему ненавистна. Не было в нашем поселке людей, которые могли объяснить характер Алеши. Говорили только, что он последняя гадина. Называли негодяем и подонком. И все его боялись. Еще бы: может покалечить, свернуть нос, переломать руки, вышибить зубы. И Алеша знал это и ухмылялся. И ему каким-то образом везло. Вот странно! Все его ужасные выходки не имели для него ужасных последствий. Его, например, никто не пытался засудить. Не удивительно ли это?
Наверное, все понимали, что эти страшные пороки у него врожденные. Впрочем, что из того? Если бы люди поступали с ним так же, как он, то есть – никому никаких уступок, он давно бы уже оказался в тюрьме. Но этого не было. Даже Михаил, угодив в больницу с переломами рук, грудной клетки и ключиц и не сумев по этой причине вовремя вернуться из отпуска в воинскую часть, не стал судиться. Провалялся в больнице какое-то время, выписался и уехал, а когда отслужил положенный срок, назад в поселок не вернулся. И много лет его не видели.
Алеша чуть ли не каждый день встречал отца и мать Михаила, и те смотрели на него с ненавистью, но ему было это безразлично. Он даже собственных родителей не почитал, грубил им, хамил и угрожал. И они от него приходили в ужас. Сколько помню, эти люди никогда не ходили со своим сыном вместе, а лишь раздельно.
Моя тетя, Вера Ивановна, столкнулась однажды с Алешей в магазине. Он явился со своей ватагой купить сигарет, а тетя покупала растительное масло. Она уже расплатилась, когда Алеша подошел к прилавку и бросил на него деньги. Эта привычка – швырять бумажные деньги – была у Алеши с детства, и многим взрослым людям она не нравилась. Но мало кто мог возразить, а тетя вдруг решилась. «Ишь, как швыряешь! – воскликнула она. – А ведь еще не зарабатываешь, только родители твои зарабатывают».
Алеша сказал: «Тебе-то что, старая курица?»
Тетя ответила: «Не груби, мальчик». И вышла из магазина. Отправилась домой, по дороге зашла к нам, и я в этот момент была дома. Тетя рассказала, как Алеша ее оскорбил, но я увидела, что она спокойна, будто ничего не случилось. Я спросила тетю, почему она не волнуется. «Разве тебе не обидно? – сказала я. – Этот негодяй Алешка всем грубит, всем хамит, и даже вот женщинам. Когда это закончится?» И вдруг тетя произнесла речь: «Этот мальчик обречен. Уже сейчас ясно и понятно, что с ним произойдет. Беда, вот что. Потому что он к ней стремится. Если одни люди хотят для себя счастья, то этот человек хочет себе горя. Ну, а раз так, то горе и придет. Безобразно поступающего человека ждет безобразный конец! А иначе не бывает. Это очень-очень редкий случай, когда кто-то манит к себе плохое, а оно все не приходит и не приходит».
