Изложение фактической канвы сочетается в работе с попыткой интерпретации сквозных проблем, таких как, например, антикатолицизм англо-саксонского мира и «черная легенда» об Испанской империи. Решение поставленных задач требует, помимо описания происходивших событий, также анализа их восприятия современниками. Так, для изучения общественного сознания важно не только то, была ли интервенция Священного союза в Латинскую Америку реальной опасностью, но и то, насколько вероятной считали ее политики, дипломаты, журналисты.
Под общественным мнением в работе понимаются взгляды активного меньшинства – представителей разных социальных слоев, кто своей деятельностью и высказываниями участвовал в создании единого «общественного пространства» (Offentlichkeit по Юргену Хабермасу) молодого государства.
Исследователь общественного мнения неизбежно имеет дело со стереотипами – упрощенными, схематизированными понятиями, к которым люди во все времена склонны сводить сложную реальность. «В огромном шумном многоцветий внешнего мира мы вычленяем то, что уже было определено нашей культурой», – писал создатель концепции стереотипа Уолтер Липман (1889–1974)[2]. Точно так же и образ Латинской
Америки создавался под влиянием двух систем взглядов, предшествовавших опыту: «черной легенды» и классического республиканизма.
Чтобы сохранить связность изложения и полноту картины, мы кратко остановились в нашем повествовании и на хорошо известных, в основном дипломатических, сюжетах, таких как Трансконтинентальный договор 1819 г. и провозглашение доктрины Монро. Но основное внимание уделено слабо или вовсе не исследованным темам: дебатам в Конгрессе по признанию независимости стран Испанской Америки и участию США в Панамском конгрессе, деятельности латиноамериканской комиссии 1817–1818 гг., первых знатоков региона Генри Брэкенриджа и Джареда Спаркса, педагога Джозефа Ланкастера в Великой Колумбии, восприятию Симона Боливара в США.
В заключение следует пояснить употребление некоторых понятий, в первую очередь, из области международного и морского права. В 1780 г. Екатерина II предложила европейским державам новаторские принципы «вооруженного нейтралитета», нацеленные на защиту нейтрального судоходства в условиях войны: 1) нейтральный флаг покрывает неприятельскую собственность (flag covers the goods/cargo), за исключением военной контрабанды; 2) нейтральная собственность под неприятельским флагом не подлежит захвату, за исключением военной контрабанды; 3) блокада должна быть установлена не только de jure, но и de facto (состояние, когда флот не может на деле осуществлять провозглашенную блокаду побережья, но произвольно задерживает суда на огромных, якобы блокированных просторах, получило название «бумажной» блокады). Обладая мощным торговым флотом и придерживаясь нейтралитета, Соединенные Штаты со времени обретения независимости вслед за Россией и другими государствами континентальной Европы в противовес «владычице морей» Англии последовательно отстаивали курс на такую либерализацию морского права в интересах нейтрального судоходства, в том числе «перевозочной» торговли (carrying trade), то есть торговли, осуществляемой на кораблях третьей страны.
Важной составной частью войны на море в то время было каперство, то есть, по сути, легальное пиратство: с разрешения какого-либо воюющего государства (такое разрешение называлось «каперским свидетельством» – lettre de marque) можно было снарядить частное судно для нападения на торговые корабли – как враждебные стране, выдавшей каперское свидетельство, так и нейтральные, но везущие вражеский груз. Разумеется, с точки зрения принципов «вооруженного нейтралитета», на нейтральном судне могло быть конфисковано только вражеское оружие и боеприпасы. Захваченные трофеи делились в соответствии со строгими правилами в особых «призовых судах» (prize courts) страны приписки каперского корабля[3]. Капер получал доход – а государство, выдавшее ему каперское свидетельство, подрывало морскую торговлю противника.
На Парижском конгрессе 1856 г. ведущие мировые державы по инициативе Франции особой Декларацией о морской войне утвердили принципы «вооруженного нейтралитета» и запретили каперство. До этого времени правила судоходства трактовались каждым государством в собственных интересах, что в военное время порождало постоянные споры, примеры которых читатель найдет в этом исследовании.
Режим наибольшего благоприятствования (most favored nation) в международной торговле гарантирует взаимные обязательства не распространять на другие государства льготы, не предоставленные договаривающимися сторонами друг другу. Режим взаимности (reciprocity) идет дальше и означает взаимные уступки сторон по обложению пошлинами любых товаров вне зависимости от их происхождения. Первый такой договор был подписан Соединенными Штатами с Францией в 1778 г., а четкое определение принципа было принято в 1815 г. (Reciprocity Act)[4].
Современники называли латиноамериканских революционеров «патриотами». Будучи антонимом слову «роялист», понятие «патриот» подразумевало не только любовь к американской родине (и соответственно ненависть к ее реальным или мнимым угнетателям), но и служило синонимом определению «республиканец». Такой смысл восходит к Великой французской революции. В сознании граждан США «патриот» в Западном полушарии не мог быть монархистом: это означало бы предательство интересов родины во имя «европейской системы». В обиходе сочувствовавших повстанцам североамериканских газет часто использовалось и другое определение – «южные братья» (South(ern) brethren).
Термин «Латинская Америка» в те годы еще не существовал, он зародится лишь во второй половине XIX в. Современники обычно говорили «Испанская Америка», «Португальская Америка» или, что чаще всего, «Южная Америка», включая порою в последнее понятие и Мексику с Центральной Америкой. Пересказывая речь современников событий, мы часто, не оговаривая того, заменяли понятие «Южная Америка» на определение «Латинская Америка».
До 1831 г. Новая Гранада (Колумбия), Венесуэла и Кито (Эквадор) составляли единое государство – Великую Колумбию (Gran Colombia). Современная Аргентина после распада испанского вице-королевства Рио-де-ла-Плата (Буэнос-Айрес) в годы революции называлась по-разному, но чаще всего – Соединенные Провинции Рио-де-ла-Платы (Provincias Unidas del Rio de la Plata) или Соединенные Провинции Южной Америки (Provincias Unidas de Sudamerica). В тексте мы обычно используем краткое название – Ла-Плата. До 1932 г. Пуэрто-Рико в США называли Порто-Рико. Всюду в тексте мы используем современное название острова.
Чтобы избежать путаницы, говоря о США, мы обычно употребляем слово «североамериканский» вместо общепринятого «американский».
Вслед за академической «Историей всемирной литературы» (М., 1983–1994) и юбилейным изданием «Дон-Кихота» в серии «Литературные памятники» (М., 2003) мы отказываемся от распространенного обычая писать испанские фамилии с союзом «и» (у) через дефис, поскольку они не являются двойными и в таком виде не наследуются.
Выражаю благодарность своим учителям: М. О. Трояновской, заинтересовавшей меня дипломатией «эры доброго согласия», В. И. Терехову, Η. Н. Болховитинову, отечественным и североамериканским историкам Западного полушария: М. С. Альперовичу (ИВИ РАН), В. И. Журавлевой (РГГУ), В. В. Согрину (МГИМО), Б. М. Шпотову (ИВИ РАН), В. П. Казакову (ИВИ РАН); Конраду Райту (Массачусетское историческое общество), Уильяму Шейду (Университет Лихай), библиотекарям и архивистам Москвы, Бостона, Кембриджа (Массачусетс), Вустера (Массачусетс), Нью-Йорка, Филадельфии, Балтимора, Вашингтона.
Отдельная признательность – программе Фулбрайта и гранту руководимого Бернардом Бейлиным гарвардского Международного семинара по истории Атлантического мира, а также факультету иностранных языков и регионоведения МГУ им. М. В. Ломоносова, благодаря которым стали возможными стажировки в США в 2004–2005 уч. г. и в январе-феврале 2009 г.
