Лицо у Петлюры было светлое, лоб высокий – сразу видно, журналист! Уловив в глазах Петлюры снисходительное выражение – так старшие обращаются к несмышленым младшим, – Волин на глазах превратился в этакого привередливого барина, – он умел это делать, – капризного, холеного, властного. Петлюра это засек, усмехнулся.

Адъютант Петлюры принес поднос с чаем, поставил его на стол. Подстаканники были новенькие, ни разу не использованные, серебряные, – это Волин отметил, подумал, что Петлюра все-таки придает их визиту значение.

После пятнадцатиминутного прощупывания друг друга «высокие договаривающиеся стороны», как принято отмечать в подобных случаях, пришли к выводу, что борьбу с генералом Деникиным, большим обидчиком Петлюры (Петлюра, например, с большим трудом занял Киев, а Деникин на следующий день вышиб его оттуда), и вообще всем белым движением надо вести совместными силами, для чего трэба заключить договор… А вот дальше начались разные «танцы-шманцы-обжиманцы»: Волин со своим напарником постарались нажать обеими ногами на душевные патриотические педали, как на педаль газа в автомобиле… Прав был Петлюра, когда смотрел на них как на бедных родственников: патриотические речи, не подкрепленные выразительным хрустом ассигнаций, выглядели смешными.

Впрочем, геополитический аспект был обговорен без особых хлопот: в случае победы Петлюра предоставляет Махновии возможность стать государством в государстве – в Махновии будет развиваться свободный советский строй, тот самый, который хотел батька, а вот по части «тебе – блин, мене – блин, вот тебе блин, а вот мене – блин» было хуже. Но тем не менее после долгих чаепитий Петлюра выделил батьке 125 тысяч патронов безвозмездно, а еще 575 тысяч продал за золото. Взял пятьдесят тысяч рублей – цену по тем временам вполне божескую.

Повстанческая батькина армия переходила в оперативное подчинение к петлюровцам. В порядке компенсации махновцы теперь могли пользоваться госпиталями в петлюровских тылах.

По части идеологических предпочтений разошлись резко: Петлюра горой стоял за буржуазный национализм, махновцы – за полную свободу без всяких государственных, националистических или буржуазных ограничений. И без всякого давления, естественно. И так пробовал велеречивый дядя Волин вбить в голову Петлюры светлые анархические идеи, и этак – все бесполезно: Петлюра твердо стоял на своем.

Договорились о том, что Петлюра и Махно встретятся лично и обо всем переговорят. На станции Умань.

Когда дядя Волин с напарником вернулись в батькин штаб и сообщили об этом Нестору Ивановичу, тот долго жевал губами:

– Есть у меня сведения о том, что Петлюра с большим почтением посматривает на Запад – буквально стоит навытяжку, и все эти разглагольствования насчет буржуазного национализма приведут в конце концов к требованию присоединить Украину к какой-нибудь Бельгии или к Америке в качестве какого там по счету штата… Сколько у Америки штатов?

– Не помню, – соврал дядя Волин. Он никогда и не знал, сколько в Америке штатов, а если бы и знал, то все разво не стал бы держать эту мелочь у себя в голове.

– Но тем не менее повидаться с Петлюрой надо, – сказал Махно. – Он нам помог с патронами… А как он насчет анархических идей?

– Настроен отрицательно.

– Всемирную анархию отвергает?

– Полностью.

– Ну и хрен с ним… – Батька махнул рукой, как показалось Волину, с облегчением. – Нам пассажиры не нужны. А то, что есть ценного у головного атамана, – надо взять. Например, патроны. – Махно усмехнулся. – Дальше, глядишь, возьмем что-нибудь еще…

Через некоторое время разведка донесла батьке, что Петлюра прицепил свой роскошный вагон к бронепоезду и двинулся в сторону Умани.

– Что ж, мне тоже пора, – сказал батька и прыгнул в тачанку.

По обе стороны его в тачанке, как два брата, стояли тупорылые станковые пулеметы. В ногах лежала «люська» с заправленной в лентоприемник длинной брезентовой лентой, набитой новенькими блестящими патронами – петлюровским даром.

Оглянувшись на охрану, сопровождавшую его на черных, один к одному, специально подобранных конях, – сопровождало батьку пятьдесят человек, – Махно подал команду:

– Вперед!

До Умани – путь неблизкий, лучше было бы проделать его на автомобиле, но Махно рассудил здраво: на дворе осень, и хотя сегодня светит солнце, припекает по-летнему жарко, а во дворе пахнет персиками, это ничего не значит – через двадцать минут на солнце может наползти серое водянистое облако, и роскошный персиковый дух в течение нескольких минут будет сменен запахом гнилых помидоров, автомобилю застрять в такую погоду ничего не стоит – в первой же луже и сядет, а тачанку, даже если она утонет вместе с оглоблями, лошадь обязательно вытянет.

Для подстраховки – мало ли что может случиться во время общения батьки с Петлюрой – в район Умани решили выдвинуть кавалерийскую бригаду, способную в течение десяти минут взять город в кольцо и зажать всех, кто будет находиться в нем, – ни один человек не останется без присмотра и не уйдет незамеченным.

Катил батька на тачанке, слушал цокот копыт и думал о Петлюре: конечно, и скользкий он тип, и программа его скользкая – направлена на увод Украины от братьев-славян и в первую очередь от России, но у Петлюры сейчас – деньги, сила, международные связи, совет министров с целым штатом ловких чиновников, а у Махно что? Ни денег, ни патронов, ни оружия, ни связей, ни контактов с Лондоном и Парижем – только черное бархатное знамя, расписанное серебром, да желание видеть Украину свободной. Многие из сподвижников Махно были против этой встречи… Штабные, например, вообще выступили с идеей убрать Петлюру – разрезать его очередью из «люськи» пополам и сбросить в овраг.

Сам батька тоже не поленился, поручил двум Левкам – Голику и Задову – собрать сведения о Петлюре, справедливо рассудив, что о партнере по переговорам надо знать больше, чем он знает о себе сам. И уж во всяком случае – не меньше.

Симон Петлюра утверждал, что происходил из старого казачьего рода, на самом же деле с казаками его роднило только то, что отец Петлюры также крутил лошадям хвосты, как и безземельные казаки, – он был обычным извозчиком, денег домой почти не приносил, поэтому у Симона было нищее детство.

Когда Симон подрос, то поступил в Полтавскую духовную семинарию – ту самую, которую окончил поп Гапон, но очень быстро вылетел оттуда.

Стал преклоняться перед гетманом Мазепой, на его антирусских идеях и созрел: как и Мазепа, Петлюра считал, что Украина должна найти себе более выгодного царя, чем русский, поэтому Мазепа так и шарахался – от шведов к туркам, от поляков к французам, от немцев к англичанам, подсовывался под всех и всем заглядывал в рот: чего они скажут?

Движение Петлюры – так называемое Украинское националистическое – было рождено в Австрийской Галиции[2], Симоном Петлюрой занимались очень опытные наставники в городе Лемберге[3], они многому научили своего подопечного, и в первую очередь тому, как бить русских.

В 1905 году Петлюра переселился в Москву, работал в страховом обществе «Россия» кассиром. После выстрелов в Сараеве, когда Николай Второй объявил всеобщую мобилизацию, был призван в армию, но на фронт не поехал – устроился в тыловую часть, а затем – в «Союз земств и городов», где и протолкался всю войну.

Тыловое сидение не помешало ему возглавить Украинский фронтовой комитет и орать на митингах от имени тех, кто проливал в окопах кровь, – случалось, что скромный серенький Петлюра, изображая из себя матерого окопника, и рубаху на груди рвал, и кулаком в верх живота стучал. В семнадцатом году, в мае, Петлюру избрали во Всеукраинский войсковой комитет Центральной Рады, очень скоро он стал председателем этого комитета и пошел, пошел по ступенькам вверх – аж штаны в раздвиге затрещали. Через некоторое время получил пост военного министра УНР – Украинской народной республики, осенью восемнадцатого года стал главнокомандующим – головным атаманом – всеми войсками «нэзалежной»…