Напряженно наблюдаю, как Билл впитывает подробности моей личной жизни: мультяшный рисунок с изображением дедушкиного дома, золотые и серебряные украшения на туалетном столике, портрет Чарли (крупным планом – ее лавандовые глаза), стопка выстиранных кружевных трусиков на стуле… боже, ну почему я не успела убрать их в комод?!

Билл уже пятится к двери, наверняка гадая, во что вляпался. Неужели и впрямь возлагал надежды на спасение Террела Дарси Гудвина на эту безумную тетку, которая повела его прямиком в спальню?.. Глядя на лицо адвоката, я с трудом сдерживаю смех. Хотя фантазии о высоком красавце с двумя высшими образованиями мне не чужды, женщины вроде меня обычно бегут от таких быстрее ветра.

На самом деле смешного тут мало. Часто я не сплю по ночам, вновь и вновь перечитывая одно и то же предложение из «Анны Карениной», прислушиваясь к малейшим шорохам и скрипам, босоногим шагам моей дочки, милым сердцу звукам, срывающимся с ее спящих губ и летящим по коридору в открытую дверь моей спальни. Сейчас я покажу Биллу причину этой бессонницы.

– Не волнуйтесь, – с напускной веселостью говорю я. – Вы не в моем вкусе. Я люблю мужчин побогаче – и менее альтруистичных. И да, желательно, чтобы они уже начали бриться. Подойдите сюда. Пожалуйста.

– Как мило. – В голосе Билла слышится нескрываемое облегчение. Он в два шага одолевает мою комнату и смотрит в окно, куда я показываю пальцем.

Не в небо, на землю. Под окном желтеет клумба рудбекий – в народе их называют «черноокими сюзаннами». Они так и дразнят меня своими черными глазками-бусинками.

– Сейчас февраль, – тихо произношу я. – Зимой рудбекии так бурно не цветут. – Я на секунду умолкаю, чтобы Билл успел задуматься. – Их посадили здесь три дня назад, в мой день рождения. Кто-то вырастил их специально для меня… и посадил под окном моей спальни.

За два года до того, как на заброшенном поле Дженкинса похоронили Чернооких Сюзанн, его дочерна вылизал пожар. Спичка, брошенная случайным проезжим на безлюдной проселочной дороге, погубила старику-фермеру весь урожай пшеницы и подготовила почву для тысяч и тысяч желтых цветов, что легли на поле огромным лохматым покрывалом.

Огонь высек в земле и нашу могилу – длинную канаву с неровными краями. Задолго до нашего прибытия эти края украсили бесстыжие «черноокие сюзанны». Рудбекия – жадный цветок. Часто именно он первым расцветает на выжженной земле. Симпатичный, но бойкий, как девочки-болельщицы. «Сюзанны» могут без труда задушить на поле все остальные растения.

Одна спичка, брошенная случайным человеком, – и наши прозвища теперь навсегда в криминальном фольклоре.

Билл все еще в моей спальне. Он отправляет Джоанне длинное сообщение – видимо, не хочет разговаривать с ней при мне. Когда мы выходим на улицу, она уже собирает в пробирку образец пестрой земли из-под цветов. Подвеска-загогулина, мерцающая на солнце, задевает лепестки рудбекий. Я по-прежнему не могу вспомнить, что это за символ… Что-то религиозное, должно быть. Древнее.

– Помимо местной земли, под цветами мог остаться субстрат для горшечных растений, семена из хозяйственного магазина… Да мало ли что. Но вы все равно должны вызвать полицию.

– И пожаловаться, что кто-то сажает у меня под окнами цветочки? – Вообще-то я не хотела язвить, как-то само собой получилось.

– Это незаконное проникновение на частную территорию, домогательство и травля. Совсем необязательно, что здесь поработал убийца. Любой мог прочитать о вас в газете. – Вслух Билл об этом не говорит, но я-то понимаю: он сомневается в моем психическом здоровье. И надеется, что у меня в запасе есть еще какие-нибудь улики или соображения, способные укрепить веру судьи в невиновность Террела. В глубине души Билл наверняка подозревает, что я сама разбила эту клумбу.

Что ему рассказать, а о чем лучше помалкивать?

Я делаю глубокий вдох.

– Каждый раз, стоит мне вызвать полицию, потом об этом говорят в Интернете. Мы получаем письма, звонки, угрозы в «Фейсбуке». Иногда подарочки на крыльце находим. Печенье. Собачьи какашки. Печенье из собачьих какашек – надеюсь, что только из них. Любой такой инцидент превращает школьную жизнь моей дочери в ад. Несколько лет мы прожили в покое и счастье – и теперь казнь опять все взбаламутила. – Именно по этой причине я снова и снова и снова говорила Энджи «нет». Отметала любые закрадывавшиеся в душу сомнения. В конце концов я сумела понять Энджи, а она сумела понять меня. «Я найду другой способ», – пообещала она.

Но Энджи ушла.

А он стоял под моим окном.

Я стряхиваю с лица что-то легкое, невесомое. Уж не того ли паука, что ползал по мне в дедушкином подвале? Вспомнив, как я вслепую шарила рукой по черной стене, я начинаю заводиться.

– Видели бы вы свое лицо! Смесь жалости, беспокойства и крайне неприятной мне убежденности, что обращаться со мной до сих пор следует как с травмированным подростком. Сколько себя помню, люди всегда на меня так смотрели. Представляете, как давно я держу оборону? И пока мне это отлично удается. Я теперь счастлива. Я уже не та бедная девочка. – Поплотнее запахиваю на себе длинный коричневый кардиган, хотя щеки ласково греет зимнее солнце. – С минуты на минуту вернется домой моя дочь, и я бы не хотела, чтобы она вас видела. Сначала мы с ней должны все обсудить. Она пока не знает, что я вам звонила. Ей нужна нормальная жизнь.

– Тесса… – Джоанна делает шаг навстречу и замирает. – Я все понимаю.

В ее голосе такая ужасная тяжесть. Я понимаю. Бомбы падают раз-два-три на дно океана.

Я вглядываюсь в ее лицо. Морщинки, выбитые чужим горем. Зелено-голубые глаза, повидавшие на своем веку столько боли, сколько мне и не снилось. Джоанна не просто ее видела – чувствовала ее запах. Трогала. Дышала болью, когда она пеплом летела с небес.

– Правда? – тихо спрашиваю я. – Надеюсь. Потому что я приду на эксгумацию.

За гробы платил мой папа.

Джоанна потирает пальцами подвеску, словно это крестик.

И тут до меня доходит. В ее мире это тоже священный символ.

На шее Джоанны висит двойная спираль из чистого золота.

Винтовая лестница жизни.

Спираль ДНК.

Прошла неделя. Сейчас вторник, ровно 10 утра. Я вновь сижу на пухлом диване в кабинете психотерапевта, но на сей раз с компанией. Оскар ободряюще трется носом о мою ладонь, затем настороженно садится на пол рядом. Мне купили его на прошлой неделе, и я всюду беру его с собой. Никто не возражает. Оскар, милый и храбрый, вселяет моим близким надежду.

– Тесси, суд через три месяца. Через девяносто дней. Моя главная задача на данный момент – подготовить тебя эмоционально. Я знаю адвоката подсудимого – он настоящий профи. И работает еще лучше, когда сам убежден в невиновности подзащитного. Как в нашем случае. Ты понимаешь, что это значит? Он не даст тебе спуску.

На сей раз мой врач не ходил вокруг да около.

Я сижу, сложив руки на коленях. На мне короткая плиссированная юбка в синюю клетку, белые кружевные чулки и черные сапожки. Я никогда не была паинькой-отличницей – несмотря на золотисто-рыжие волосы и веснушки, которые мой очаровательно старомодный дедушка называл волшебной пыльцой фей. Сегодня меня наряжала Лидия, лучшая подруга. Она зарылась в мой захламленный шкаф, потому что больше не могла смотреть, как я одеваюсь – с полным безразличием к сочетанию цветов или фасонов. Лидия из тех немногих людей, которые никогда не поставят на мне крест. Сейчас она черпает вдохновение в фильме «Бестолковые»; я его не видела.

– Хорошо, – говорю я. В конце концов, это одна из двух причин, заставивших меня прийти. Мне страшно. С тех пор как полиция схватила Террела Дарси Гудвина во время его «гигантского завтрака» в закусочной «У Денни», я считаю дни, как горькие таблетки. До суда осталось восемьдесят семь дней, не девяносто, но я не поправляю врача.

– Я ничего не помню, – твержу в который раз.