Гараш пожал плечами: тогда все это было ясно, просто, а теперь столько накопилось в его душе противоречивых чувств, что седобородому мудрецу впору запутаться.

- Считай, что ошибался, - неуверенно сказал он.

- Нет-нет, - горячо возразила Майя. - Ты был во всем прав. Но беда в том, что утверждать на словах любые истины легко, а чтобы следовать им в жизни, надо обладать твердой волей, добрым сердцем. Ну и разумом, конечно.

- Ради бога, перестань агитировать, - вспылил Гараш. - Жена мне нужна, а не учительница!

Майя сделала вид, что не расслышала, продолжала с настойчивой уверенностью:

- Согласившись стать твоей женой, я думала, что найду в тебе друга, товарища... Верила, что ты заменишь мне хоть как-то и отца и, мать.

- "Друг, товарищ"! - грубо передразнил ее Гараш. - Честью мужа надо бы прежде всего дорожить, а не...

Он не договорил, сам испугался своей мысли.

У Майи ни кровинки не осталось в лице - так побледнела. Ей стало ясно, что Гараш ушел от нее куда-то далеко-далеко и уже не вернется обратно.

И, залившись слезами, она пошла в дом.

Гараш невольно сделал несколько шагов вслед, но у крыльца остановился. Упреки, слезы, угрызения совести, - надо ли обращать на это внимание? Может быть, сейчас за дверью другого дома стоит, чутко прислушиваясь к шагам на улице, ждет своего ненаглядного друга бескорыстная, добрая женщина? Она обнимет Гараша, прижмет к груди, и что ей до осуждений и проклятий всех людей! Да она на любые муки пойдет, только бы всегда Гараш был с нею.

А о попреках, обидах, капризно надутых губах хозяйка того дома и не ведала - постоянно была радушна, мила, гостеприимна.

Что-то толкнуло Гараша в спину, и он крадущимися шагами пошел к воротам, но с веранды раздался ледяной голос матери:

- Куда?

- Дела в бригаде.

- Вернись! Одумайся, пока не поздно. Ни одна жалоба не останется неотомщенной, запомни это. Иди домой, к жене.

"Вот привязалась! - с тоской подумал парень, боясь смотреть на дрожавшую от невыплаканных слез мать. - Что за жизнь! Никакой самостоятельности!"

- Мама, ради бога, вы-то не приставайте. И без вас тошно!

Сердце матери дрогнуло: так грубо сын с нею никогда не разговаривал. Были случаи, когда Сакина сердилась на сына, обижалась, но это продолжалось недолго: мать сама старалась чем-то оправдать Гараша, а потому и простить. Сейчас же первенец предстал перед нею не только грубым, но и чужим, бесконечно далеким...

Гараш уже взялся за щеколду, но внезапно перед ним появился отец, в нижнем белье, босой. Усы его растрепались, копна седых волос покачивалась, потому что гнев сотрясал могучее тело Рустама.

- Мало того, что ты покрыл себя и наш род бесчестием, - сдавленным от ярости голосом сказал отец. - Мало того, что над сиротой издеваешься, теперь вздумал матери грубить!

И с такой силой отвесил сыну пощечину, что Гараш пошатнулся.

Сакина испуганно вскрикнула.

Выбежав из ворот, Гараш свернул в степь и скрылся во мгле.

Назназ так и не дождалась этой ночью своего ненаглядного...

4

Когда похудевшая, с серым, словно после долгой болезни, лицом Майя спустилась вниз с чемоданом в руке, Сакина и Першан собирали завтрак на веранде, а Рустам, выкатив во двор из сарая "победу", осматривал ее со всех сторон.

С неожиданной сердечностью он поздоровался с невесткой, а Майе было бы легче, если бы свекор исподлобья покосился на нее, как это не раз бывало раньше.

- Мамочка, - сказала Майя Сакине, - я должна с неделю пожить в "Красном знамени". Там засеяли целинный участок, почву совсем не изучили, из-за неправильного полива засолонилось несколько гектаров. День и ночь надо присматривать.

Сказать правду она не смогла, - хотя всю ночь готовилась к разговору, а когда встретила сочувственный взгляд свекрови, услышала ласковое приветствие Рустама-киши, - растерялась, соврала. Но раздумывать поздно. Пути к примирению с мужем отрезаны.

Сакина только теперь заметила маленькую синюю сумку, чемодан в белом чехле, перекинутое через руку Майи коричневое широкое пальто и вспомнила, что с этими вещами вошла Майя невесткой в их дом, и все поняла.

- Прошу тебя, доченька, не уходи, - с трудом сказала она. - Какие бы ни были дела, отец станет возить тебя на машине в "Красное знамя" и обратно. Да зачем мы "победу" - то покупали? - И она посмотрела на Першан, взывая о поддержке, а та совсем растерялась: то хватала со стола тарелки, то опять ставила их на место, то теребила дрожащими пальцами косынку на груди.

Майя ответила, глотая слезы:

- Нет, мамочка, так будет лучше и для меня и для вас.

Все понявший, но - и виду не показавший Рустам поднялся на веранду, взял чемодан.

- Работа, жена, важнее всего на свете, - внушительно сказал он Сакине. - Не уговаривай, пусть едет. Сдам на попечение Кара Керемоглу. Если нужно промыть засолонившиеся земли, наладить правильный полив - значит, нужно...

Майя поцеловала ледяными губами окаменевшую Сакину, обнялась с плачущей Першан и побежала к машине, боясь, что еще минута - и сама разрыдается.

- Позавтракали бы! - крикнула Сакина, но Майя покачала головою, а Рустам, охваченный внезапной озабоченностью, проговорил, что хлопот - полон рот: сперва он завезет невестку в "Красное знамя", а потом поедет по срочным делам в район, там и позавтракает. Першан, сказав, что и ей кусок в горло не идет, бросила полотенце на стул, швырнула мокрые тарелки на стол и ушла в поле.

Оставшись одна, Сакина дала волю слезам. А потом, придя в себя, отнесла весь завтрак волкодаву, убрала чистую посуду в шкаф, закрыла дверь на замок, спрятала ключ под ковриком на крыльце (вся деревня знала об этом тайнике) и тоже отправилась на хлопчатник: за работой забывались все огорчения и неприятности.

Вечером, не заходя домой, она пошла к Ширзаду. Его сестра недавно захворала, и мать повезла ее в районную больницу. Перед отъездом она вызвала к себе Сакину, попросила:

- Жертвой твоей буду, сестрица, приглядывай за Ширзадом, в домашних делах он совсем несмышленый, не помнит, где тарелка лежит, где стакан стоит...

Кроме Ширзада, надо было еще позаботиться и о породистой корове Джейран, года два назад привезенной из Ярославской области. Конечно, и от этих хлопот уклониться Сакина не могла.

Рустама разозлило, что жена взялась присматривать за ненавистным ему Ширзадом, но, уважая обычаи азербайджанской деревни - не покидать соседа в беде, - ни слова не сказал.

Теперь Сакина то вечерами, то среди дня, улучив часок, заходила к Ширзаду, подметала двор, заготавливала корове корм и воду, варила суп.

"Заброшенный дом, что мельница без воды", - думала она, наводя там порядок.

Не дождавшись Ширзада, Сакина подбросила сучьев в потухавший очаг и огородами пошла домой.

Посреди двора стояла запыленная "победа". Рустам умывался, фыркая и отдуваясь; приняв из рук подоспевшей Сакины чистое полотенце, он сказал, что утром уезжает в Баку! Хотел Салмана послать, да раздумал.

- С договором-то на строительство электростанции парень справился бы, не сомневаюсь, - сказал Рустам, - но надо еще заглянуть в Азериттифак7, вырвать фонды на лес и шифер, райком партии разрешил съездить.

- Если райком разрешил, то счастливого пути и всевозможных благ, вздохнула Сакина и пошла собирать мужа в дорогу.

Впервые она обрадовалась, что Рустама хоть недельку не будет дома, чувство это было для нее неожиданным и потому горьким.

5

В облаке рыжей удушливой пыли стадо медленно вползало в деревню, пастух то и дело хлопал бичом, подгоняя нехотя бредущих коров, а они не торопились, щипали высокую сочную траву в канавах.

Сакина открыла ворота, поискала глазами красавицу Джейран.

- Добрый вечер, тетушка Сакина! - крикнул пастух; на его обветренном, черном от загара лице выделились лишь ослепительно белые зубы. - Какие вести о хозяйке этого гостеприимного дома?