- Да ты с нею говорил? Объяснился?

- А о чем тут говорить? - жалобно спросил Салман. - Осенью пошлю сватов - либо да, либо нет. Примет кольцо - значит, согласна. И на этом спасибо. Откажет - тоже спасибо. Эх, ханум! - И он с отчаянным видом тряхнул головою. - Мое горе в том, что я полюбил женщину, которой никогда не посмею признаться в своих чувствах.

- Не похоже, что ты такой беспомощный. - Майя с сомнением поглядела на Салмана. - Борись! Борись за любимую, - в жизни без борьбы ничего не дается!

Но Салман, сморщившись, словно от непереносимой боли, продолжал уныло твердить:

- Нет, ханум, я уже погиб, мне надеяться не на что...

Майя пожала плечами и пошла по тропинке к арыку, Салман, ведя в поводу лошадь, последовал за нею.

- А ты довольна своим трактористом? - неожиданно спросил он.

Да, Майя счастлива. Пусть Салман это навсегда запомнит сам и другим скажет: Майя счастлива, Гараш и она любят друг друга.

- Еще бы! - Салман ухмыльнулся. - Другой на его месте руки и ноги тебе лобзал бы. Ни на шаг от тебя не отошел...

Для чего он затеял этот разговор? Если Гараш не ночует дома, то потому, что в колхозе аврал. Рустам-киши передышки не дает всем бригадирам, трактористам. Сам трудится до упаду и с других требует. Неужели Майя должна требовать, чтобы муж бросал работу и мчался к ней? Но ей захотелось хоть на миг повидать его, хоть издалека посмотреть...

- Ты куда пойдешь? - спросила она Салмана.

- Куда прикажешь. С утра на ногах, но еще не устал. Только работа и спасает меня от тоски. А ты куда?

Майя постеснялась сказать, что хочет видеть мужа, и попросила Салмана подвезти ее на участок Немого Гусейна.

- Слушаюсь, ханум. - Салман помог ей взобраться на круп буланого, сесть позади седла. Держась за его плечи и стараясь не прикасаться к спине Салмана, Майя уговаривала себя, что в его отношении к ней нет ничего подозрительного. Самая обыкновенная вежливость. Просто он хочет понравиться невестке Першан, чтобы она замолвила словечко, повлияла на неприступную красотку.

И, успокоив себя, Майя стала вглядываться в поле, отыскивать нетерпеливым взором Гараша. Профессия тракториста казалась ей романтической. Какое счастье чувствовать, что тебе повинуется могучая машина, превращающая в легкий пух окаменевшую, спекшуюся в лучах солнца степную землю. Скоро и зерна, брошенные в землю ее Гарашом, прорастут и устелют поле зеленым пушистым ковром. Трудно трактористу-муганцу: и в зной, и в стужу, и под ливнем, и под леденящим ветром не покидает он своего стального коня. Но какая радость увидеть тучный урожай, выращенный им! В эту минуту он забудет усталость бессонных ночей, проведенных вдали от родного дома, от любимой.

Солнце клонилось к закату. Буланый, опустив голову, норовя ухватить растущую возле тропинки траву, шагал неторопливо, Майя и Салман ехали молча. Наконец впереди показался ползущий по середине делянки трактор; в стороне горел бесцветный в лучах заходящего солнца костер, вокруг него расположились парни.

В степи и пешехода издалека видно. А когда, перепрыгнув через арык, усталый, потный конь, несущий двух всадников, вышел на поле, все вскочили, бросились навстречу. Тракторист выключил мотор, и в наступившей тишине птицей полетел над степью голос Майи:

- Гараш!

Гараш спрыгнул, не помня себя от радости, побежал, "Сама, сама догадалась, приехала, не выдержала разлуки, какая же умница, как я виноват перед тобою!..."

На бегу он услышал чей-то ехидный голос:

- Салман-то не теряется...

Майя соскользнула с лошади, привстала на цыпочки, обвила шею мужа горячими руками, даже глаза закрыла, - так переполнена была душа ее любовью, но Гараш со злобой разорвал объятия, грубо отстранил.

Ведь предупреждал отец, говорил, что постыдно замужней женщине кататься с парнем в степи. Не послушалась, по-своему решила жить! Конечно, что образованной советы какого-то мужика. В городе свои обычаи, но только Гараш никогда с этими распутными обычаями не примирится.

- Как себя чувствуешь? Сколько дней и дома-то не был!

- Не в бирюльки играем - работаем, - отрывисто сказал Гараш, в упор глядя на испуганную такой встречей жену.

Трактористы позвали их к костру. Соль была насыпана на клочок газеты, печеную картошку выгребали из золы железкой. Гараша и Майю усадили рядышком на брошенную в траву телогрейку. И про Салмана не забыли, пригласили и его разделить скромную трапезу.

Гараш строго спросил низкорослого, похожего на подростка парня:

- Заводится?

- Да ничего не заводится, - чуть не плача, ответил тот.

Слава богу, есть на ком злость сорвать... И Гараш так его обругал, что у бедняги слезы выступили на глазах, велел тотчас ловить на шоссе попутную машину или пешком топать до МТС, но чтобы к утру мотор был исправлен.

Майя пожалела незадачливого тракториста, он казался таким беспомощным перед высоким, плечистым Гарашом. Она шепнула мужу, что может, лучше отправить парня с Салманом верхом, а Майя здесь переночует.

- Ноги не отвалятся, - жестко сказал Гараш. - Наука вперед будет тракторы не портить. - И было у него такое же лицо, как у Рустама-киши, когда он говорил о больной жене Керема.

- Я позвоню Шарафоглу, он пришлет детали, - внезапно заступился за приунывшего парня Салман. Расчет был точным: Майе, конечно, понравилась его отзывчивость.

Гараш ничего не ответил, швырнул в траву картофельную шелуху, вытер руки о засаленные штаны и, поднявшись, вразвалку пошел к трактору; не оглянулся, не позвал жену...

Это было до того обидно, что у Майи сердце упало, но она нашла в себе силы пойти вслед за мужем.

До костра донесся сердитый голос Гараша:

- Вот скинем работенку - и приеду. Никуда не сбегу, не бойся!

- Чья лошадь? - обратилась Майя к трактористам, показывая на вороного коня, привязанного к стволу старой чинары у арыка.

Два тракториста побежали от костра, чтобы подвести коня. Салман с непроницаемым лицом поддержал Майю, помог взобраться в седло и сам вскочил на своего коня. Его буланый, торопясь к дому, припустил крупной рысью, едва выехали на шоссе. В ночной темноте исчезли и костры, и трактор, и веселые парни, и капризный грубиян Гараш. Салман, равняясь с Майей, перевел своего коня на шаг и осторожно сказал:

- Эх, ханум, в драгоценностях толк понимает ювелир, а не свинопас.

- Нет, вы его не знаете, у него добрая душа! - И Майя, противореча самой себе, всхлипнула.

- Это я его не знаю? - Салман засмеялся. - В душу не влезал, правда, а что он неотесанный, невежественный, злопамятный - знаю со школьной поры. Культуры в нем нету, интеллигентности. Как говорят, с виду гож, а внутри... Ну, сами понимаете, что внутри! Пока кровь кипит, он еще как-то сдерживается, льнет к тебе, а поостынет - и ногами затопчет, будь ты хоть ангелом. Подумать страшно - два-три месяца после свадьбы... А что будет, когда дети пойдут...

- Не смейте говорить гадости о моем муже! - крикнула Майя. - Это низко с вашей стороны!

"О, у ханум острый язычок", - подумал тот и стал просить прощения.

- Ненавижу людей, которые меня жалеют! Сама знаю, как жить!...

- Понимаю, но ведь я себя, я не тебя жалею, - плавно продолжал Салман, аккуратно через каждую минуту вздыхая. - Что мне эти Першан-Мершан, - тебя одну люблю!... А ведь в чистой любви признаваться не стыдно, ты сама говорила. Как увидел - сердце пламенем зажглось! Не ценит, не ценит тебя этот грубиян: скажи "да", и уедем на край света. Рабом стану до последнего моего вздоха!

- Стыдно! - оборвала его Майя. - Если не замолчите, сейчас же поеду обратно!

- Замолчать не трудно, - с напускной удалью воскликнул Салман и действительно молчал до самой околицы села, а когда у ворот своего дома Майя слезла с коня, Салман взял удила и глухим, словно от безмолвных рыданий, голосом сказал: - Если от тебя весь мир отвернется, знай, что есть мужчина, который всегда примет Майю в своем доме...