Однако сразу же после выхода очерков в свет критика справедливо оценила их как произведение художественное, с присущими ему приемами типизации жизненных явлений.

Все очерки, составляющие двухтомник, объединены местом, временем, действия и образом Ивана Николаевича, от имени которого ведется повествование. Рассказчика нельзя полностью отождествлять с автором книги, но во взглядах Ивана Николаевича много авторского, хотя Иван Николаевич более «нейтрален», чем Якубович. Явление это легко объяснимо: автор — «государственный преступник», скрывавшийся под псевдонимом «Л. Мельшин», не мог, конечно, открыто, от своего имени рассказать о виденном и пережитом. Об этом, в частности, писал Якубович из Кургана брату своей жены С. Ф. Франку: «Ты не получишь полного и ясного представления о том, что хотелось мне нарисовать и сказать, так как в подцензурном журнале печатается с большими пропусками»^[43].

Иван Николаевич не только умный наблюдатель, глубоко сочувствующий обездоленным людям. Это — активно действующее лицо. Большая любовь к людям определила его отношения с каторжанами. Он хорошо понимает глубокую нравственную испорченность многих из них. Годы, проведенные среди насильников и убийц, и для него были нелегкими. Бывали минуты, когда Иван Николаевич «чувствовал себя почти стариком, бессильным и жалким калекой…». Но вера в жизнь, в человека — побеждает. И он «снова горячо любил мир, где всего несколько часов назад видел одну лишь бесцельную и бессмысленную сутолоку явлений — любил жизнь и людей, которых недавно еще презирал…»^[44]. Видя несправедливость тюремной администрации, он открыто встает на сторону каторжан; рискуя навлечь на себя гнев начальства, он горячо настаивает на человеческом отношении к заключенным.

Борьба была неравной. Немало тяжелых минут выпало на долю Ивана Николаевича, судьба которого тоже всецело зависела от произвола тюремной администрации. Его подчас не понимали и те, в чьих интересах он выступал.

Однако большинство каторжан видело в Иване Николаевиче человека большого ума и чуткого сердца, искреннего и правдивого. Многие из заключенных тянулись к нему. Заметный след в сознании каторжан оставляла «педагогическая» деятельность Ивана Николаевича. «Что-то доброе, светлое, теплое… озаряло и согревало не только меня и моих учеников, но и всю камеру. Арестанты как-то невольно приучились с уважением относиться к бумаге и книжке, мысли их настраивались на высший тон и лад», — вспоминает рассказчик^[45].

По образованию и своим нравственным качествам Иван Николаевич стоит выше основной массы каторжан. Наблюдения над жизнью «отверженных» — обездоленных и придавленных жизнью людей, глубокие размышления над их судьбой, взаимоотношениями, психологией позволяют рассказчику касаться таких вопросов, которые имели значительный общественный интерес для своего времени.

Труженик-народ, в представлении Ивана Николаевича, «темен и слеп», а пылающая к нему любовью интеллигенция имеет крайне слабую волю, чтобы помочь ему осуществить идеал «вселенного братства и счастья». Занятый повседневным трудом, народ-«титан ничего не слышит, весь обливаемый собственным потом и кровью»^[46], но, могучий в своем порыве, он сокрушит все стоящее на пути, и горе тем, кто не шел дальше «светлых мечтаний» и «любящего порыва», ограничивая сферой чувств свои отношения с прозревшим исполином. Так рассматривалась автором проблема взаимоотношений народа и интеллигенции.

На каторге были люди разных национальностей: русские, татары, узбеки, черкесы, евреи. Иван Николаевич видит в каждом из них прежде всего человека, имеющего право на жизнь и ее радости. Повествуя о жизни юноши-узбека Муразгали, молодого татарина Кантаурова, рассказчик отмечает их человечность, «рыцарский характер», не позволяющий оставить друга в беде, общительность, душевную чуткость.

Неоднократно касается Иван Николаевич в своих рассказах и «еврейского вопроса». Рассказы о борьбе с тюремной администрацией политических Башурова и Штейнгарта, о морально погибшем юноше Шустере и в особенности о старике Баруховиче проникнуты теплым чувством.

На каторге были и женщины — матери, жены и сестры уголовников, причастные к преступлениям либо добровольно приехавшие вслед за родными, чтобы облегчить их участь. С глубоким сочувствием рассказывает Иван Николаевич о их доле, о безмерных страданиях, а порою и гибели.

Касаясь национального и женского вопросов, Иван Николаевич не предлагает каких-либо радикальных способов решения. Бесконечно далек он от трактовки их в социальном плане. Однако стремление привлечь к этим вопросам внимание общественности свидетельствует о демократической позиции рассказчика.

Горячее сочувствие к обездоленным, твердая вера в торжество правды сближают Ивана Николаевича с «молчальником Кротом» — героем поэмы Н. А. Некрасова «Несчастные». В тяжелом бреду он читает «арестантам-товарищам» горячие тирады Крота о героях-подвижниках, о великом будущем своей многострадальной отчизны: «Покажет Русь, что есть в ней люди, что есть грядущее у ней». «Когда-то в годы восторженной юности, — вспоминает рассказчик, — Некрасов был любимым моим поэтом, и я знал все его лучшие произведения наизусть»^[47].

Разумеется, мысли Ивана Николаевича о «братстве племен», о трагическом разрыве интеллигенции с народом, гуманное отношение к женщине, представление о себе как продолжателе революционных традиций прошлого — все это идет непосредственно от автора, отражает его взгляды, хотя, повторяем, Иван Николаевич говорит не в полный «авторский голос», а о многом и совсем умалчивает.

Взгляды самого писателя особенно ярко проявляются, когда он обращается к именам борцов за народное дело — к поэту и публицисту 60-х годов М. И. Михайлову и «еще «более знаменитому автору» «Очерков гоголевского времени» (Н. Г. Чернышевскому — М. Я.). С гордостью вспоминает он, что кадинские места «отмечены жизнью людей одной из самых замечательных эпох, и каких людей!»^[48].

«Мир отверженных» населен многообразными и сложными характерами. Это убийца Луньков и с ранних лет пристрастившийся к аферам и грабежам, вконец развращенный Шустер, Яшка Тарбаган, вмещавший в себе «самые отвратительные тюремные привычки и извращенные вкусы», и Семенов с его неудержимой жаждой наслаждений и «непримиримой ненавистью, ко всем существующим традициям и порядкам»^[49], и «деспотическая натура» — тюремный староста Юхарев и другие. Во многих каторга вытравила почти все человеческое, сделала черствыми, непримиримыми к людям. А ведь тот же Юхарев, «этот представительный, умный и энергичный преступник», попал в Сибирь за то, что выступил в защиту интересов бедноты.

Немало загубленных человеческих жизней проходят перед читателем. Трогательна история безвинно осужденного узбека Муразгали. Трагична судьба каторжанина Андрея Бусова, убившего жену «за обман», и девушки Дуняши, которая, полюбив Андрея, кончила жизнь самоубийством в разлуке с ним. Зачерствевшие в преступлениях и на каторге сердца способны проявлять человеческие чувства. Предложение Ивана Николаевича обучать грамоте было принято каторжанами с восторгом. Многие за короткий срок выучились читать и писать. Состязание по диктанту двух камер привлекло внимание всей тюрьмы. Хотя «екзамент» закончился потасовкой, но у его участников было какое-то приподнятое, праздничное настроение. Глубокой искренностью веет от беспомощных по форме стихов и сочинений заключенных, стремившихся исповедью на бумаге облегчить свою душу.

А как изменяется каторжник, занимаясь любимым делом! Кузнец Пальчиков совершенно преображается на работе, забывая на время об ужасных условиях, в которых он находится. Многие гордятся своей «вольной профессией», мечтают о том, что «выйдет срок» и они опять будут работать «на воле».

Наблюдения над «миром отверженных» приводят писателя к вопросу: что толкает людей на путь преступлений? Мысль о врожденной преступности человека он отвергает изложением биографий заключенных.