— Добегался, гад. Давно бы так!

Космачев метнул на сигнальщика суровой взгляд — не время для балагурства — и приказал вызвать на линию командиров всех боевых постов. Когда телефонист доложил об исполнении, командир батареи медленно и торжественно произнес в телефон:

— Внимание! За потопленный тральщик противника всему личному составу объявляю благодарность!

С орудийной позиции откликнулся Бекетов — во время боя он был там. Бекетов спрашивает:

— Когда проведем митинг?

— Подожди. Думаю, противник ответит на наши действия. Снимать людей с боевых постов пока нельзя.

Наши залпы подняли птичьи базары с ближних островов. Над морем черной тучей повисли стаи птиц. Что-то тревожное в этом. Орудия уже смолкли, а птичий крик не умолкает. Мы ждем кораблей противника, са­молетов, чего-то нового, неведомого. Мы знаем, что там, на земле маннергеймовской Финляндии, собраны ударные фашистские силы, мы читали тревожные предупреж­дения ТАСС о германских транспортах, доставляющих фашистские войска в эту страну, сами видели эти транспорты. И ждем удара. Но пока тихо вокруг.

Комбриг поздравил нас с первой на флоте победой, можно отойти от орудий и проводить митинг.

Бурно проходит митинг. Космачев читает радиограмму командующего флотом и члена Военного совета. Нас поздравляют с первым успехом. Только успех этот слишком быстрый и легкий. Никто не знает, какие трудности ждут нас впереди, но все взволнованы. Противник не оказал сопротивления, а где-то, как сообщило радио, падают бомбы на наши города...

После митинга спрашиваю командира орудия Покатаева, как вели себя в первом бою Ивашев и Захаров. Покатаев говорит, что Ивашев работал неплохо, а вот Захаров трусит. Он побледнел, осунулся, боится наших же выстрелов и не спешит с подноской снарядов. Роднянский приказывает командиру отделения подачи Морозову как следует потренировать Захарова.

Возле домика, где живет Космачев, собрались притихшие семьи батарейцев. Сквозь просеку кустарника видны и море и огневая позиция. Женщинам никто не сказал, что случилось, но они видели, как батарея потопила тральщик, и все поняли.

Так прошел первый день войны.

23 июня батарея не вела боевых действий. А 24-го получили приказ эвакуировать в тыл семьи. В Западное Озерко специально прислан транспорт.

Годиев отвечает за эвакуацию. Он подготовил автомашину и носится теперь из квартиры в квартиру, торо­пит. Уезжают сестры — жены Бекетова и Жукова, они намерены дожидаться конца войны в Мурманске. Уезжает в Горький жена старшины Зубова, видно, не суждено их ребенку родиться на полуостровах. Не суждено и нам с Галей Волошиной спеть шуточную песню «Куда едешь, Евтуше». Трехлетняя Галочка обнимает Космачева, не может оторваться от отца; уцепился за его штанину и шестилетний Витька. Женщины суровы и молчаливы. В этот миг забываю, что холостой. И у меня щемит сердце. Уходят жены товарищей, уходит мирная жизнь. А я ничего не знаю о своих родных. Правда, они далеко, в тылу, под Киевом. Но и Киев уже бомбили фашисты. На фронте я не испытал того, что они испытали там, в тылу.

Что впереди? Нам кажется, мы хорошо подготовлены и защищены с воздуха: шутка ли — нас прикрывает 45-миллиметровая зенитная батарея и счетверенный пулемет! Мы не знали, как это мало для настоящего боя.

Слишком легко далась первая победа, и от этого тревожно на душе. На большой высоте над нами летят вражеские самолеты в наш тыл. Война пока обходит нас стороной.

ГОРЬКИЙ УРОК

Это случилось 28 июня, в субботу. Шел седьмой день войны. Тихое теплое утро, безоблачное небо, зеркальное море. До КП доносится вальс «12 часов ночи», наверное, комсорг Рыбаков крутит в своей землянке патефон. На кухне и в бане кочегары расшуровали печки — в синее небо поднимаются столбы дыма. Тут тоже наша беспечность или неопытность — не подумали о маскировке. Бездействие начинает надоедать: ни учебы, как в мирное время, ни боев, как должно быть, по нашим представлениям, на войне. Находимся на грани чего-то неизвестного. Только и отличия от мирного времени, что дежурим на боевых постах да носим личное оружие и противогазы. Часть батарейцев занята подвозом боеприпаса.

А с границы день и ночь доносится шум боя. 26 июня Финляндия объявила Советскому Союзу войну, и первый удар приняли на себя пограничники. Краснофлотцы просятся на фронт. Только и слышишь: «Кому нужно это Петсамо, сюда ни один корабль не сунется», «Так и просидим всю войну», «Не выдержу, убегу на фронт»...

Иван Морозов, командир подачи, которому буквально силу девать некуда, встречая меня, твердит:

— Земля горит, а мы тут баньки разводим.

Морозов прав. Сидеть без боя тошно. Радио приносит вести тревожные и странные. Фашисты наступают, они продвигаются, и довольно быстро. Можно найти полезную работу — строить оборону батареи, землянки, убе­жища, готовиться к встрече самолетов, готовиться, наконец, к зиме. Ведь зима военная будет во сто крат труднее зимы минувшей. Самое в конце концов главное — смотреть на войну глазами военного человека, все время о ней думать, подчинять ей все действия. А мы ждали, сами не зная чего. Возможно, потому, что война нам казалась событием, коротким по времени. Не перестроили на боевой лад в первые же дни жизнь и учебу. Плохо учили нас этому, далеки мы были от военной действительности. Готовились отвлеченно, не беря в расчет силу противника, его возможности, его реальные ресурсы. Что такое бомба? Каков результат ее действия? Что надо предпринять, чтобы сохранить людей, технику, боевую способность батареи? Военный человек обязан всегда, во все времена знать, что обучать личный состав в отрыве от боевой действительности преступно.

Командующий флотом предупреждал, что батарею собираются бомбить самолеты противника. Но мы восприняли это просто как предупреждение. Большинство краснофлотцев по-прежнему жили в казарме. Землянки возле орудий не укреплены и не приспособлены для жилья. Да и нельзя сосредоточивать бойцов рядом с объектом бомбового удара. В этом мы убедились на горьком опыте событий 28 июня.

В то утро из Полярного позвонил оперативный укрепленного района и предупредил, что наша авиация будет бомбить Петсамо. Космачева и Бекетова на КП не было, один куда-то ушел, другой уехал за снарядами. Я дежурил на командном пункте. Старшина сигнальщиков Афонин бурно выразил общую радость: хоть посмотрим, как рвутся бомбы...