Он прикорнул здесь в своей ложбинке. Подёрнут инеем. Он боязливым робким сном забылся до рассвета.
Тут надо взять его в ладони. Да отнести домой, там уложить, как маленького чуткого котёнка, и греть его дыханием. До рассвета. Ты сам заснёшь над ним и не заметишь, как встанет солнце. А твой младенец убежал, его уже нет по всей избе. Он снова там звенит сквозь утро под горой и на какой-то тоненькой струне играет.
И так до самого заката. То здесь, то там звенит, сверкает, хлопает в ладоши, хихикает...
А к вечеру над озером вспыхнет месяц, когда опять морозец опустится. Ручей притихнет на какую-то минуту. Спустишься под гору опять накрыть его дыханием либо ладошкой, а вон он сидит — на берегу. В голубеньких сапожках, глаза блестят, улыбка светится. Протянул беспечно руку, выломил из воздуха янтарный рожок месяца и, как на дудке, на месяце наигрывает. Только пальчики, как перламутры, сияют, когда перебирает ими, разгуливая по мелодии своим непоседливым и простодушным дыханием.
СТАЛЬНОЕ НЕЖНОЕ КРУЖЕВО
Лёд ноздреват, лёд крошится, он распадается и темнеет. Из глубины тяжёлых дымчатых озёрных льдин теперь слышится какое-то движение, оно походит на длинное прерывистое дыхание. Дыхание томительно и гулко расплывается над озером, особенно в сумерки.
Над сумерками прорезается месяц, осторожный, внимательный. Его таинственный, плотными туманами завешивающий озеро свет вдруг наливает льды тяжёлой чёрной зернью. Однако льды подвижны, они подтаивают и распространяют здесь и там широкие лиловые течения.
Лёд превращается в стальное, кованное мелко и узорно, кружево, он весь звенит и дышит здесь под месяцем сквозь этот звон. Прозрачно и пустынно дышат льды, звенят узоры и расплываются к далёким от луны замглевшим берегам, чтоб на рассвете, уже совсем бесшумно раствориться в солнце и туманах.
Навсегда исчезнуть.
НАД ПОЛЯНОЙ
Летит надо мной паук.
Конечно, я думаю, что так он просто на длинной паутине раскачивается. Паутину же концом на берёзу намотал.
Небо чистое, с лёгким ветром. И вот летит паук в нём, как Черномор, мёртвыми глазами вниз посматривает. Всё дальше и дальше несёт его. И чувствуется, как ликует он там, над полем.
Солнце чуть забирает лёгким облаком, и паутина в обе стороны от паука вспыхивает. Словно на двух длинных искрах парит паук.
Собака сидит рядом и смотрит в небо. Потом не выдерживает и лает вслед пауку.
СКАМЬЯ
Два столба врыты в землю, и доска на них положена. Как и всякая деревенская скамейка. Но стоит на горе, под сосной. Под высокой и шумной сосной. Рядом липа, отцвела уже. И клёны. Позади яблони. И школа высится тут же, на горе, тремя каменными этажами.
Со скамьи дорога видна, под горой поблёскивает озеро, шумит спокойно. И видно сквозь кленовую листву — покачивается на озере лодка. А клёны уже большие, взрослые.
Повадился сюда ходить один совсем не взрослый человек. Дочь моя сюда ходить повадилась. Уйдёт, и долго нет её. Интересно, чего же она там одна, без подружек, делает?
Поднимаюсь на гору. Сидит она и ногу на ногу положила. И думает о чём-то усердно. И выражение лица как раз недетское.
— Что ты здесь делаешь, ничтожный человек? — спрашиваю.
— Твой ничтожный человек сидит и думает.
— О чём?
— А здесь "скамья Онегина". Совсем как в Тригорском, всё видно далеко, и ветерок. Тут обо всём можно думать.
Ну как не позавидовать человеку, который в сотне вёрст от Михайловского может найти себе такую скамью.
С КЛЁНОМ У ПОДОКОННИКА
Вчера я поселился в бывшей просвирне графа Гейдена. В этом доме из-за его заброшенности давно уже никто не живёт. Во втором этаже его длинное стрельчатое окно, из которого я вижу всё озеро.
Две ласточки промелькнули у меня под окном. Они мчались на небольшом друг от друга расстоянии, одна чуть отставала, и неизвестно откуда взявшийся их полёт неизвестно где и закончится. Ласточки перечеркнули двумя чёрными полосами озеро, дальний берег, ель перед самым окном и ослепительно блеснули спинами на ярком высоком солнце. И теперь, несколько часов спустя, на заре, я склонен думать, что полёт их не прекратился. Они где-то летят и никогда не остановятся. Они описывают какой-то гигантский круг или эллипс сквозь эпохи, страны, пространства во времени, необъятном и захватывающем дух, как внезапный удар под сердце. И через многие-многие годы они вновь пролетят под окнами этого каменного дома, сложенного из валунов и кирпичей, с двухэтажной башней, перед которой стоит дремучая ель. В моей комнате есть ещё одно окно, но я о нём не говорю. Под ним пробегает узкая тропинка и, смотря кому куда хочется, ведёт в гору, на кладбище, или под гору, в посёлок. Нависла над самой тропинкой черёмуха. Черёмуха тоже очень старая, она уже дряхлеет. Весной, когда черёмуха цветёт, она дышит в окно, как белая тяжкая туча.
Когда эти две ласточки пролетят здесь вновь, у окна будет сидеть совсем другой человек. Ему, может быть, никогда не придёт в голову подумать о том, что сейчас волнует меня. И очень жаль, что я не могу даже представить, о чём способен он будет думать вот в такой голубой, в такой вот тёплый вечер июля, когда воды озера гладки, а лодка, плывущая от одного берега к другому, оставляет позади не только золотистый след, но какое-то золотистое дуновение воздуха. Но всё же тот человек может выйти на берег, стоять и смотреть вдаль. И если в ту минуту над ним промчатся ласточки, пусть он знает, что это те самые, что пролетели сегодня у меня под окном. Более того — пусть он знает, что это и те самые, что жили когда-то на чердаке деревенского дома невдалеке от Пыщуга.
Вскоре перед моим окном пролетит чайка. Она громко крикнет и улетит к мосткам. Там, на мостках, весь день сегодня жарили свои жилистые спины три проезжих человека. Они позагорали, накупались, нахохотались вдоволь и уехали на легковой машине. А у меня осталось такое ощущение, будто перед глазами промелькнула какая-то знакомая и старая картина с ходячим сюжетом. Вроде того — "Купание солдат".
Если же касаться сюжетов и тем, то сейчас нет для меня ничего интереснее темы окна. Полуденные окна Эрмитажа, каждое из которых — законченная, строго скомпонованная гравюра. В сторону ли арки Главного штаба, в сторону ли Невы с Биржей и Петропавловской крепостью, с Ростральными колоннами, из царской ли библиотеки в сторону Адмиралтейства — всюду как бы растворяются величественные створы возвышенных литографий. Художнику даже нет надобности напрягаться или думать, стоит лишь найти удачную точку перед любым из окон. Летним вечером, если ходить под низкими сводами переходов Василия Блаженного, среди стен, расцветших диковинными травами, в тишине, представляется, что под окнами текут степенные людские толпы. Зимней ночью из высоких окон бедного барского дома в Михайловском ты озарён блистающими полями созвездий. Они горят над снегами Петровского озера, и снега сияют, сами подобные созвездиям. И вспоминается почему-то не Пушкин. Приходит в голову Юлиуш Словацкий:
Заозёрные звёзды печально люблю я...
Мне никогда не забыть великолепные окна кабинета Сигизмунда-Августа под утренним солнцем стремительной высоты Вавельского замка в Кракове. Из таких окон и впрямь — выпускать лебедя с королевичем на спине. За окошечком деревенской бани слышно, как шелестит цветущая малина. А от колодца проходит девушка с коромыслом и позванивает вёдрами. И взгляд у девушки приветлив, что тебе весёлое окошко. Надо сказать, что деревенские окна, резные, с новыми и старыми наличниками, напоминают девушек в платках, девочек в платочках, старушку в старом полушалке или красавицу в дорогой тяжёлой шали. Под такими окнами приветливо сидеть и щёлкать семечки, а иногда какое-то на первый взгляд не очень и примечательное окошко не грех и полюбить.
Я люблю своё небольшое, но высокое стрельчатое окно. Мне кажется, такого окна не было ни у кого другого. Даже у Петра Великого, который, как известно, прорубил однажды такое окно, которое никто никак не мог заделать. В этом окне цветение дворцов и парков, факелы Ростральных колонн, гул заводов, волчья зоркость эскадр, ветер, полный разноязыких флагов, городов, отзвук выстрела, потрясшего державу до основания, здесь белые ночи поэтов, когда человек не в состоянии закрыть глаза и успокоить сердце. И всё-таки моё окно мне дороже. Над озером, в котором заскользили отсветы зари, легли и отразились берега с высокими соснами, елями, там гуляет рыба. А здесь падают и падают с ели шишки. Шишки падают на поляну, где их ловит кот и засыпает на виду у всех в обнимку с шишкой.
