У Зузы, ко всему прочему, было еще одно ценное качество: деньги она брала так, будто колебалась — взять или не взять? Уже, казалось, не берет, но в конце концов брала.
Искреннего признания в любви приходится ждать долго, очень долго. Бывает, дождешься, но тут, глядишь, а любовь уже промчалась. С треском. Пачка купюр… то же самое, разве что не столь эффектно. Вопрос, откуда у меня касса, к счастью, не прозвучал. От верблюда. Говорить об этом бестактно. Джентльменство и т. п. Кроме того, по сравнению с настоящей кассой, моя — тьфу, курам на смех.
Меня возбуждало ее ремесло; распаленное воображение рисовало Зузу с другими мужчинами. Их было несколько, они были мне любопытны, в каждом я видел себя… вот откуда заполонявший меня мрак. Разумеется, мрак бы рассеялся, скажи я себе, что готов смотреть, как моей женщиной обладают другие, потому что всегда нуждавшиеся в сильных впечатлениях, а сейчас оскудевшие, перегоревшие чувства требуют постоянного увеличения дозы. Скажи я себе, что считаю женщину вещью.
Спокойнее, спокойнее. Первым делом нужно ответить на вопрос: есть ли женщины, которые мечтают, чтобы к ним относились, как к вещи? Ну конечно, есть. Видите, в какие дебри я забрался…
А можно ли причислить к таким женщинам Зузу? И да, и нет. Смотря как складывается день. Иногда в моем наивно извращенном воображении возникает такое, в чем она, возможно, никогда не участвовала. До чего Влад ни за что бы не додумался.
С Владом (в некоторых кругах его называли Влад-Невдогад; ничего себе alter ego!) Зуза познакомилась, как со всеми, а именно: он был ее клиентом. Ни рыба ни мясо. Никакой. Иногда невольно мелькала мысль, что он — плод наших кошмаров, что на самом деле его не существует.
Итак, ни одна из моих фантазий не доступна воображению типового Влада, который, даже было решившись, застесняется и попросит меньше. А Зуза — тут ей не было равных — могла кому угодно внушить, будто предпочитает больше. Будь у меня поскромнее воображение, я б не заводил изнурительные романы, не влюбился бы в Зузу и не предоставил ей почти неограниченную свободу. Считай я ее своей собственностью… но ведь было ровно наоборот! С самого начала — и с особым пылом, после того как предложил ей выйти за меня замуж, — я подчеркивал: «Мы вместе, но ты продолжаешь заниматься тем, чем занимаешься». Тогда я не понимал, что нормальные супружеские отношения несовместимы с правилами древнейшей профессии. Будучи вроде бы свободен от предрассудков, я совершал классическую ошибку патологического ревнивца. Мне хотелось присутствовать при всем, и это желание все портило, все сводило на нет. Хорошо хоть я никого не пытался переделать. Только этого не хватало! Гордиться тут нечем. Мне казалось, что мое поведение — взвешенное и разумное: такой сдержанности от меня и ждут. Я чувствовал, что девушкам куда приятнее невмешательство, чем инфантильные попытки вернуть их на праведный путь, вызволить из сексуального рабства, вырвать из лап торговцев живым товаром и прочих альфонсов. Судя по моим наблюдениям, почти все они (я говорю об элите, crème de la crème[8] продажного сообщества) обожают секс и очень любят бабло, отчего предложение резко сократить то и другое не нашло понимания.
Интересно, не будь я… ну, не гол как сокол, но периодически на мели, продолжал бы действовать по-старому? А почему нет? Лишь бы в кармане не было пусто. У каждой, буквально каждой, есть заветная мечта. Ах, бросить город, бросить привычную жизнь вместе со всеми ее атрибутами. Мини — долой. Декольте — долой. Откровенное белье — долой. Но клятвы и обещания, пусть и от чистого сердца, трудно исполнить. Вот если бы, хоть небольшое, денежное вспоможение… Бабло — штука серьезная.
Любая из них мечтает о счастливом житье-бытье в домике под Варшавой… Между тем у Зузы период чистоты заканчивался и, соответственно, возвращалась тяга к привычным шалостям. Говорите, что хотите: рецидив греха прекрасен. Итак, декольте, белье, мини, шмотки, не прикрывающие, а обнажающие, помилованы. Не раз, стосковавшись по прежней жизни, она днем, а чаще ночью выскальзывала из дома — и шасть в город! На такую прогулку нельзя не надеть что-нибудь эдакое… Заглядывать в душу? Зачем, если невооруженным взглядом видно, что ничего там нет?
Я мог ошибаться и почти наверняка ошибался. В конце концов, я рассказываю про их свободу, к расширению которой, смею надеяться, хоть и в ничтожной степени, причастен. Общеизвестно, что певцы нашей свободы, включая тех, чьи заслуги неоспоримы, часто ошибаются. Но даже если я каким-то чудом не ошибался, то явно недооценивал как извечное влечение к романтике, так и типично женское искусство примирять противоречия. Да, они мечтают освободиться. И, с удовольствием погрязая в разврате, охотно признают, что кто-то их в этом разврате топит.
5
«Я там кутил. Давеча отец говорил, что я по нескольку тысяч платил за обольщение девиц. Это свинский фантом и никогда того не бывало, а что было, то собственно на ‘это’ денег не требовало. У меня деньги — аксессуар, жар души, обстановка. Ныне вот она моя дама, завтра на ее месте уличная девчоночка. И ту и другую веселю, деньги бросаю пригоршнями, музыка, гам, цыганки. Коли надо, и ей даю, потому что берут, берут с азартом, в этом надо признаться, и довольны, и благодарны. Барыньки меня любили, не все, а случалось, случалось; но я всегда переулочки любил, глухие и темные закоулочки, за площадью, — там приключения, там неожиданности, там самородки в грязи. Я, брат, аллегорически говорю. У нас в городишке таких переулков вещественных не было, но нравственные были. Но если бы ты был то, что я, ты понял бы, что эти значат. Любил разврат, любил и срам разврата».
Федор Достоевский «Братья Карамазовы»
6
Мы привлекали к себе внимание? Скажем прямо: внимание привлекала Зуза. В основном своими декольте. Что, впрочем, неудивительно: не для того потрачена куча денег на феноменальный бюст, чтобы теперь его скрывать. Это понятно. Но у Зузы не было ни одной шмотки без умопомрачительного выреза. Мне, правда, открывающийся рельеф очень нравился, однако, разгуливая по центру города с романтически висящей на моем локте, обнаженной дальше некуда девицей, я чувствовал себя не в своей тарелке. Мы не были похожи на дедушку с внучкой, отправившихся в кондитерскую. Оденься, как школьница, просил я. Она приходила в обтягивающей белой блузке — не спрашивайте, на сколько пуговичек застегнутой.
Взять, к примеру, первый торжественный обед. Мы входим в ресторан, озираемся в поисках свободного столика, находим, направляемся к нему, всё окей, и вдруг я вижу: никакой не окей! Зуза вроде бы такая же, что и минуту назад, и вместе с тем совершенно другая, сосредоточенная, мыслями где-то далеко…
Волнуется? Как-никак, наш первый совместный обед… Нет, маловероятно. Оглядываю зал — и, кажется, догадываюсь.
7
С сексом то же самое, даже хуже. Рискованное знакомство начинается с секса, с засосов и прочих непотребств, за которые уплачено. Оплата — напоминаю — тоже непотребство. Настроишься, чтоб «по-быстрому», обязательно получишь «медленно». И наоборот. Стоит подумать, стоит ли. Конечно, стоит. Быстро ли, медленно — плевать. Я покупаю тебя вместе с твоим интимом — вот что заводит! Вот от чего напрочь сносит башню! Я ведь тебя купил, звезда небесная.
Несмотря на нешуточные инвестиции, обычно все так, как было впервые и задарма, то есть посредственно. Я покупаю тебя с разными принадлежностями, включая твоего дружка… или всех твоих дружков? — это не должно бы заводить, а заводит. Страдания — за бесплатно, жар души — пятьсот; в сумме — посредственно. С Зузой было посредственно, однако любовь наша была уже на подходе. Оставалось расчистить ей дорогу. Жаль, Зуза этого не почувствовала.
После вынужденного перерыва перечитываю то, что написал в прошлый раз вечным пером на желтой бумаге, и некоторым фрагментам не могу надивиться. Претензии мои, право слово, какие-то ребяческие. Не почувствовала… да потому что не любила. Меня не любила. Антенны не в мою сторону направлены. А что с интуицией плоховато — чего ж тут удивляться. Изматывающая работа, целые дни перед зеркалом, постоянные заботы — вечером надо хорошо выглядеть; у тела свои пути-дорожки: душа поет, тело отделяется от души, тело совершенствуется, но вынуждено отрабатывать положенное — какая уж тут интуиция! Я помочь не мог — отупел на старости лет. К тому же принимал сильнодействующие лекарства: на паркинсона они почти не действовали, зато вызывали неописуемый эротический подъем.
