Я тут же снова обрел счастливое расположение духа и привычным, по-военному бравым движением тронул большим пальцем вертикальную полоску усов над губой, после чего лихо отбросил назад густую прядь черных волос (сознаюсь, я крашу волосы), все время норовящую упасть мне на лоб.

Взглянув еще раз на «Оствальд», я подумал о многочисленных достоинствах этого потрясающего, роскошного лайнера: нежное урчание моторов, приводящих в движение лопасти винтов, — естественно, электрических моторов, питаемых легкими гелиевыми аккумуляторами; широкий коридор, ведущий от обсерватории в носовой части к залу на корме, который вечером становится бальным залом; Gesellschaftsraum — с мебелью темного дерева, мужским запахом сигарного дыма, Damentische; ресторан с крахмальной белизной столового белья и сияющими приборами; комната отдыха, всегда убранная свежими цветами; шварцвальдский бар; казино, где можно сыграть в рулетку, баккара, шимми, блек-джек, в скат, бридж, домино, «шестьдесят шесть», шахматы (с эксцентричным чемпионом мира Нимцовичем, который обыграет вас вслепую, притом блестяще), в экзотические барочные игры с реквизитом всего лишь из двух золотых монет — одну вам, другую ловкому Нимци; роскошные каюты, где красное дерево соседствует с бальзой; услужливые стюарды, либо по-жокейски маленькие и худенькие, либо настоящие карлики — таких отбирают, чтобы уменьшить вес дирижабля; титановый подъемник, плывущий меж бесчисленных емкостей с гелием наверх, в двухпалубную обсерваторию, защищенную от ветра, но лишенную крыши, впускающую в зал постоянно меняющиеся облака, таинственный туман, свет звезд и старого доброго солнца — в общем, небеса. Где на земле или на море вы смогли бы купить себе такую жизнь?

Я вспомнил одноместную каюту, которую всегда занимаю, путешествуя на «Оствальде», представил себе широкий коридор с прохаживающимися по нему состоятельными пассажирами: дамы в вечерних туалетах, красивые офицеры, крахмальные пластроны, матовое мерцание обнаженных плеч, приглушенное позвякивание дамских украшений, музыка разговоров — словно оркестр настраивается перед концертом, — тихий смех, то и дело раздающийся там и тут.

Я вовремя и четко выполнил отданную себе команду: «Links, marschieren!» — и прошел через впечатляющие двери Эмпайр-стейт-билдинга в фойе, где на стене светились серебристая дата: «6 мая 1937 год» и время: «13.07». Отлично! «Оствальд» отправляется в 15.00, так что я успею перекусить и неспешно побеседовать с сыном, если он, конечно, не забудет о встрече со мной, а я не сомневаюсь, что не забудет, потому что мой сын — самый почтительный и дисциплинированный молодой человек на свете, у него истинно немецкий характер.

Пройдя мимо хорошо одетых людей — они стояли небольшими группами, а не бестолково толпились, — я оказался перед дверью с надписью «Отправление дирижабля». По-немецки было написано еще короче: «Zum Zeppelin».

Лифт обслуживала привлекательная японская девушка в юбке серебристого цвета и со значком (двуглавый орел и дирижабль) Германской федерации воздухоплавания на левом лацкане пиджака. Я с удовольствием отметил ее в равной степени свободное владение немецким и английским и пусть несколько официальную (как это вообще принято у японцев), но радушную улыбку. В ее поведении была немецкая точность, но, правда, без той скрытой теплоты, которая обычно сопутствует ей у нас, немцев. Как хорошо, что две державы, расположенные в разных концах света, имеют столь прочные коммерческие и культурные связи!

Мои соседи по лифту, в основном американцы и немцы, оказались весьма утонченными и очень хорошо одетыми. Картину несколько портил тот самый несчастный еврей в черном — он протиснулся, когда уже готовы были закрыть двери лифта. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, может быть, из-за потрепанной одежды. Я, признаюсь, несколько удивился его присутствию здесь, но, решив держаться с ним подчеркнуто вежливо и доброжелательно, слегка кивнул ему и дружелюбно улыбнулся. Евреи имеют такое же право наслаждаться роскошью, как и все остальные жители планеты, — если, конечно, у них есть деньги, а у большинства из них деньги имеются. Во время плавного подъема я проверил билет в левом нагрудном кармане — первый класс, «Оствальд». Все было на месте. Но особую, тайную радость доставляло мне сознание, что во внутреннем кармане, застегнутом на молнию, лежат подписанные документы, согласно которым Америка вскоре начнет выпускать пассажирские цеппелины. Современная Германия щедро делится своими техническими достижениями с дружественными нациями, не сомневаясь, что гений ее ученых и инженеров позволит ей и в дальнейшем опережать всех. И потом, в конце концов, именно американцы, отец и сын, внесли важный, хотя и не прямой вклад в развитие безопасного авиатранспорта (нельзя забывать и о роли польки — жены одного из них и матери другого).

Оформление этих документов было главной и официальной причиной моей поездки в Нью-Йорк, хотя мне удалось совместить дела с приятнейшим и довольно продолжительным общением с сыном, историком и социологом, и его очаровательной женой. Мои мирные размышления были прерваны мягким прибытием нашего лифта на сотый этаж. Путешествие, стоившее бедному обезумевшему от страсти Кинг-Конгу сверхчеловеческих усилий, мы проделали совершенно без труда. Серебристые двери открылись. Мои попутчики несколько напряглись, с невольным трепетом вообразив себе предстоящее им путешествие, и я, летающий этим видом транспорта регулярно, вышел из лифта первым, сопровождаемый улыбкой японочки, моей бойкой, хоть и сдержанной младшей коллеги.

Из огромного, сияющего чистотой окна открывался вид на Манхэттен с высоты тысяча двухсот пятидесяти футов — минус два этажа. Выйдя из лифта, я повернул не к накопителю и мачте, а налево, к великолепному ресторану «Кгаhenest».

Пройдя между бронзовыми трехфутовыми статуями Томаса Эдисона и Марии Склодовской-Эдисон, установленными в нише одной из стен, и графа фон Цеппелина и Томаса Склодовского-Эдисона — в нише напротив, я очутился у входа в наилучший немецкий ресторан за пределами родины. Здесь я немного помедлил, оглядывая резные панели темного дерева — картины Шварцвальда с гротескными изображениями его сказочных обитателей: кобольдов, эльфов, гномов, в меру сексуальных дриад и им подобных. Они увлекли меня, потому что я, как называют это американцы, художник-любитель. Правда, предпочитаемая мною, да и вообще единственная модель — цеппелин на фоне голубого неба или сгущающихся облаков.

Ко мне подошел Oberkellner с меню под мышкой:

— Mein Негг, мы рады видеть вас снова! У меня есть прекрасный столик на одного — около иллюминатора с видом на Гудзон.

Но в этот момент из-за столика у стены поднялся молодой человек, и знакомый, столь дорогой мне голос произнес:

— Hier, Papa!

— Nein, Herr Ober, — улыбнулся я метрдотелю, отходя от него, — heute hab ich ein Gesellschafter. Mein Sohn.

Я уверенно прошел между столиками, за которыми сидели хорошо одетые люди, как белые, так и темнокожие.

Мой сын по-родственному горячо пожал мне руку, хотя мы с ним расстались только сегодня утром. Он настоял, чтобы я сел на широкий, обитый кожей диванчик у стены — оттуда мне будет открываться весь зал, — а сам устроился напротив.

— Я сегодня хочу видеть только тебя, папа, — заверил он меня со сдержанной мужской нежностью. — У нас есть по крайней мере полтора часа. Я все уладил с твоим багажом. Он, скорее всего, уже на борту «Оствальда».

Мой заботливый и предусмотрительный мальчик!

— А теперь, папа, что выберем? Сегодня специальное предложение: Sauerbraten mit Spatzle и кисло-сладкая краснокочанная капуста. Но есть еще цыпленок с перцем…

— Пускай цыпленок посыпает голову перцем, — прервал я. — Тушеная говядина — это то, что нужно.

Как раз подошел пожилой официант, посланный к нам метрдотелем. Я уже собирался заказать, когда мой сын дал мне понять, что сделает заказ сам на правах хозяина. Это умилило меня. Сын между тем вдумчиво изучал карту вин.